В сердцах

Она медленно закрыла глаза. И, не размыкая их, медленно сказала:

– Что же ты имеешь в виду?

Отсутствие, которое мы не замечаем

– Я же здесь, милый, – сказала она и прикоснулась к моему лицу. – Чувствуешь? – она улыбнулась. – Я здесь, – повторила она.

– Знаю, – ответил я. – И чувствую, – я улыбнулся ей. – И мне это очень нравится, – тут я сделал длинную паузу. – Но тебя могло здесь и не быть, – я отвернул лицо и устремил взгляд в потолок. – Мельчайшая деталь могла бы привести к тому, что мы бы никогда не встретились. И я бы так никогда и не почувствовал твоего прикосновения, именно твои тёмно-синие глаза не заставляли бы моё сердце биться чаще, и, наконец, я, возможно, так и не нашёл бы этого душевного покоя, который теперь так боюсь потерять.

Нас окутывал полумрак небольшой комнатки. Люстра горела приглушённым светом, шторы наполовину закрывали окна, в которых всё реже мелькали отсветы автомобильных фар, а уличные фонари, как всегда, настойчиво старались дотянуться до кровати и помешать нашему ночному сну. Однако сегодня сон откладывался на более поздний час. Стрелка комнатных часов перевалила за отметку «десять», а наш разговор только набирал силу.

Не знаю, чувствовала ли она подобное по отношению ко мне. Боялась ли она меня потерять? Мы оба молчали, и это повисшее молчание как-то лавинообразно начало давить мне на горло. Я хотел добавить что-то ещё, но не смог издать ни звука. Я не совсем представлял, о чём в этот момент она думала, и как-то боялся на неё смотреть. Можно сказать, моё состояние в тот момент было близко к панике. Но не оттого, что могу прочесть на её лице равнодушие к моим словам, а оттого, что она могла их не понять так, как я бы того хотел. Вернее, самой сути моего высказывания. Хотя, возможно, это глупо? Ведь если кто-то что-то не понял, то нужно или даже следует объяснить по-другому. Но нет. Параноидальный червь в моей голове очень чётко дифференцировал разницу между тем, когда можно объяснить заново, а когда соприкосновение двух радостно летящих друг навстречу другу вселенных приводит к их коллапсу. Вот поэтому, чтобы не помешать внутренним наблюдениям, я боялся даже шевельнуться.

Глупая мысль меня посетила в тот момент. Впрочем, как и всегда, когда находишься в перевозбуждённом состоянии. Сейчас она кажется не стоящей изложения. Но этот символический жест полной, насколько это возможно, откровенности обязан присутствовать в рассказе.

Я подумал о том, что она может испытывать ко мне отвращение. Или начала испытывать. Я поясню. Все мы знаем, что женщины, как и самки других млекопитающих животных, не любят, когда мужчины либо самцы перед ними бегают словно щенята. У них мгновенно пропадает уважение к источнику такого поведения. И вот я тогда ощущал себя именно в таком положении. Хочешь сделать как лучше, а получается как всегда.

Холодок пробежал по спине, будто меня разбудили во время сиесты. Постепенно я взял себя в руки. На ум мне пришёл Куприн с его «Гранатовым браслетом».

– Ну, – протянула она, и это вызвало у меня некоторое облегчение. – Ты мог бы полюбить какую-нибудь другую женщину и говорить ей то же самое.

Я не знал, что сказать. Это был удар в самое сердце. Действительно, я мог бы говорить подобные вещи кому-то ещё. Поэтому я сторонился отношений. Глупая боль наполняла моё сердце. Это был тот момент, когда витающая на подступах радость в мгновение становится серной кислотой. И дело в том, что чисто технически, можно сказать, объективно, я не понимал, почему её фраза вызвала такую реакцию во мне. Ведь она была права. Она же не избранная. Вокруг куча людей, много схожих с ней. Она могла никогда и не попасться мне на пути. Это было просто стечением обстоятельств. И к тому же я в моменте не начал испытывать отвращение или ненависть к другим девушкам. Люди расходятся лишь немного реже, чем встречаются. Думаю, это соотношение примерно 9/10. Но почему это так страшно? Или только я этого боюсь? Почему я застываю перед этим страхом как вкопанный? Значит ли это, что я не просто ошибся в выборе и мне стыдно, неприятно, но и вся моя система оценок и жизненных ценностей не стоит зажжённых мною свеч?

Я действительно обиделся на её слова.

– Позволь я закончу свою мысль, – холодным, безжизненным тоном проговорил я. – Хотя нет, уже не хочется, – я пустился в размышления вслух. – Знаешь, когда день сменяется ночью, наступает невидимое изменение. Изменение в поведении людей, в ощущениях. Всё явное покрывается мраком, тайной, кажется загадочным и интересным, манящим. Мы начинаем по-другому думать, разговаривать, мы становимся другими. А когда снова солнце бьёт своими лучами по всем окружающим нас предметам и мы видим их чётко, без тени двуличия, тут же интерес к мистике теряется вместе с ней самой, и мы вливаемся в будни, как будто ничего, кроме них, не существует. И ничего важного в привычной жизни с нами не происходит.

Немного выждав, я продолжил:

– Но зрение-то наше не идеально. Наш мозг убеждает нас: то, что мы видим, – единственная реальность. Однако с оптическими иллюзиями мы сталкиваемся постоянно: те же миражи, меняющиеся в зависимости от угла взгляда картинки, игра цветов и линий.

– Я, если честно, совсем не понимаю, что ты хочешь сказать.

– Любви не существует вне нашего сознания. Как и всего остального в привычном нам смысле. Но тем не менее она реальна, пока мы в неё верим.

Я посмотрел на неё. Она закрыла глаза и, видимо, не стремилась возвращаться в диалог. Мы сделали перерыв.

Воображаемая любовь

Любовь, однажды зародившись в моём сердце, думаю, это было принесено с рождением, развивалась своим особенным, как и у всех, путём.

«Я смотрю на тебя и не могу поверить, что ты – такой нежный и чувственный, самый приятный и необходимый для меня элемент – сейчас рядом со мной. Знаешь, я считаю, что ты – самое счастливое, что могло со мной произойти. До твоего спасительного появления я жил иллюзией такой жизни и терпел нещадные удары судьбы, бившие в твоё отсутствие. Теперь я буду жить две жизни. Одну – реальную – с тобой, а вторую – гипотетическую – без тебя. Буду вести две параллели с того самого дня, как мы встретились, чтобы никогда не забывать, чего на самом деле стоит для меня твоё присутствие и как невыносимо мне было бы без тебя; какие радости ты приносишь в мою жизнь и каким неполноценным я ощущаю себя без тебя», – хотел сказать я.

Но я молчал. Да, именно такое впечатление у меня было о ней. Так я ощущал себя. И одновременно понимал, что за этим скрывается бесконечная боль и желание наслаждаться, которые невозможно будет утолить.

Лежать больше не было сил. Я пошёл на кухню, включил свет и, взяв стул из-за стола, вернулся обратно в спальню. Поставив его спинкой к изголовью, я сел на него лицом в сторону кровати, опершись руками на спинку.

– Вот теперь можно продолжать, – сказал я. – Так мне удобнее, теперь я не нахожусь под твоим молнеиносным ударом.

Действительно, держаться на расстоянии было значительно проще, так даже легче думалось. В голову не лезли мысли о её манящем теле и стойкий аромат сладковатых духов, да и вообще её самой уже не давили на подсознание. Теперь возникало ощущение, что всё, что было связано с теми отношениями, было исключительно ради удовлетворения собственных желаний и потребностей. А она нарочно ловила и затягивала меня в свою обитель, в свой плен, как уличный фонарь притягивает блуждающего в ночи мотылька. Возможно, она делала это, не осознавая в полной мере или вообще об этом не думая. Не знаю, но я хотел близкого контакта с ней… Для себя. То есть, говоря научным языком и напрямую, я хотел продолжения своего рода. Своего. Я не был с ней по прихоти светлой, бескорыстной, чудотворной, священной и ещё непонятно какой любви. Нет. Сейчас эта мысль отчётливо прояснилась у меня в голове. А двигал мной ни много ни мало – эгоизм.

Да. А как ещё это назвать? Если я хотел заиметь своих детей? «Забота о любимом человеке» – можно подумать, что это форма высшего благодетельства. Но в этом случае я же забочусь о будущем своего собственного рода, а значит, в каком-то смысле и о самом себе. Забота о себе «равно» эгоизм. Ну или, по крайней мере, это уж точно должно снимать светящийся ореол с «возвышенных отношений». Ведь был бы я с ней, если бы точно знал, что у нас не будет детей? На публику я бы пафосно дал положительный ответ, а подсознание начало бы ночами стучаться в крышку, разделяющую мрачный подвал и мою полупустую, спящую тихом сном комнату.

– Что ж, – протянула она. – Согласна, – она как-то активизировались, её тело стало резонирующим. Было похоже на то, что у неё открылось второе дыхание. – Мне так было жаль Надю. Мы же дружили с начальной школы, всегда делились самыми сокровенными мыслями, практически зиждилась друг на друге…

– Было? – удивлённо и резко спросил я.

– Да, – пылая уверенностью куража, сказала она. – Видишь ли, – она больше не могла сдержать свою холодность и все больше и больше заводилась. – Я устала от этого, лопнула, иссякла. Сейчас я чувствую, что у меня открылось второе дыхание, но не для того, чтобы дальше переживать за свою подругу, а чтобы что-то наконец-то изменить, причём кардинально.

– Ладно, – я слегка оторопел от её заявления.

– Я действительно больше не хочу продолжать жить в этом русле печали и грусти. Думаю, сейчас я готова на самые радикальные шаги, – она затихла, откинула одеяло в сторону. Я кинул взгляд на её ноги, бёдра прикрывал ночной халат. Вся её женская фигура источала уверенность.

Она пошла на кухню и зажгла там свет.

– Так что ты собираешься делать? – спросил я, втянувшись за ней.

– Порвать отношения, – отрезно произнесла она.

Честно говоря, мне поначалу с трудом представлялось в голове, что это значит.

– Так, подожди. Ты хочешь сказать, что готова перестать с ней общаться? Действительно?

– Точно.

– Но ты же только что называла её лучшей подругой, разве это пустой звук? То есть ты можешь в один момент отвернуться от близкого человека?

– Не дави мне на жалость, не будь таким омерзительно обыденным. Моя подруга – это моё дело, а твои мысли по этому поводу – только твои мысли. Больше пятнадцати лет мы знакомы. Постоянно вместе: учёба, отдых, путешествия, общие мечты, цели. По крайней мере, до последнего времени, – после небольшой паузы она продолжила в более ностальгическом ключе. – Когда нам было лет по четырнадцать-пятнадцать и мы впервые были вовлечены в серьёзные отношения, в кульминации которых произошёл коллапс, мы сидели у меня в комнате обнявшись и изливались слезами друг перед другом, делясь своими историями.

Я не стал ничего говорить и просто ждал, что она продолжит свой рассказ.

– В общем, – начала она немного расслабившимся и повеселевшим голосом. – Тогда Надя встречалась с мальчиком из противоположного класса, он был одним из самых популярных в нашей школе. Красивый, блондин, но с карими глазами, хорошие оценки. Учителя его ценили, ученики почитали. Тогда он казался мечтой. Провстречались они пару месяцев, и он её бросил. Надя в то время была полновата, и, зацепившись за это, тот юноша публично, прямо в толпе школьников, высыпавших на улицу после окончания занятий, грубо разорвал их отношения. Он обвинил её в лени, нежелании следить за собой. Это было для неё публичным унижением, хотя, конечно, я тогда уже знала, что дело было не в Надиной наружности.

– Хм, дай предположу. Вероятно, тот парень поступил так, чтобы не потерять лицо. Значит, она собиралась бросить его первой, но не успела?

– Именно. Так и было. Знаешь, – она налила воды в чайник, включила его и вытащила из кухонного шкафчика упаковку рассыпного зелёного чая. – Такая странная эта штука любовь. Вот был тот мальчик, его, кстати, зовут Андрей, на первый взгляд просто замечательный. Всегда вежливый, обходительный, спортивного телосложения, умный. Но как только Надя сблизилась с ним, этот образ, идеал начал таять на глазах. Из доброжелательного на людях человека он становился деспотом наедине, который ищет твою слабость, цепляется за неё и начинает свой танец шантажа, не сводя свою улыбку от одного края лица до другого. Ну, например, Надя тогда увлеклась литературой и знала почти всех русских классиков, она была отличницей по этому предмету, а Андрей выше четвёрки никогда не получал, и то она была натянутая. И вот на этой почве он просто измывался над Надей: всякий раз, когда она могла блеснуть своими знаниями, он обрывал её на полуслове и низводил её особенность, её сильную сторону до бесполезности, даже враждебности. А она ничего не могла ему противопоставить. Не могла она быть грубой. То же самое, кстати, было и в любой компании товарищей. Язвительная, корыстная улыбка была его фасадом. Я не знаю, возможно, Андрей не мог терпеть людей умнее себя, которые этого не скрывали в его присутствии.

Она заварила нам по чашечке чая, хотя обычно так поздно чаепития мы не проводим. Это явно не скажется в лучшую сторону на ночном сне, но ладно, что уж там. Важный разговор не терпит отлагательств, а так как-то сподручнее. Стоит дать человеку отголосок прежнего островка спокойствия, как он тут же меняет своё поведение и образ мысли. Ох уж эти условные рефлексы. Сидишь себе где бы то ни было и наслаждаешься хорошим чаем. Это ведь действительно всегда успокаивает.

– Она мертва, – её слова разрезали воздух.

– Кто? – я совершенно ничего не понял.

– Надя, – через какое-то время произнесла она. На небольшой кухоньке квартиры, что на третьем этаже дома, находящегося на окраине города, она сидела под светом электрических ламп, когда всё движение вокруг всё больше и больше затихало, а её фигура, согнутая над чашкой свежезаваренного чая, казалось, начинала довлеть над сущностью обитателей города.

– В смысле мертва? Как это? Мы пару дней назад с ней пересекались.

– Не в этом смысле. Она умерла для меня… Как образ… Как родственная душа, которая жила со мной бок о бок все эти годы. Пора признать, что в действительности она не та, что у меня в голове. Надя в реальном мире и образ Нади, созданный мной, не имеют ничего общего, – мы оба принялись за содержимое наших кружек, чтобы собраться с мыслями.