На все цвета радуги (сборник)

Работают дед и внук. В два глаза глядят, в четыре руки мастерят. Печи перекладывают, трубы выводят, рамы стеклят, полы стелют, крыши щепой кроют. Нарасхват мастера.

Как-то они навесы к рамам привёртывали, и внук отвёртку потерял. Искал, искал – не может найти.

А дед ему:

– Да вон она, Васенька, в стружке лежит.

– Это как же ты, дедушка, увидел её?

– Видно, внук, глаза от работы прозревать начали.

– Может быть, и бывает так, только я не слыхал, чтобы к старости глаза лучше видеть начинали.

Опять прошла неделя, другая. Тонкую работу дед с внуком взяли. Старинный узор в барском доме для колхозной чайной нанялись подправлять.

– Ты, – говорит внук, – сиди, дедушка, это не по твоим глазам, а я прожилки у листочков наводить буду.

Стал внук прожилки кисточкой выписывать, а дед и говорит:

– Васька, да ты это что? Прожилки листам надо во всю их живую силу давать, а ты их тоньше волоса выводишь.

Слез Василий с подмостей и спрашивает:

– Как это ты, дед, с полу прожилки на листах можешь видеть, когда я их плохо разглядываю?

А дедушка не потерялся да и говорит:

– Молод ещё, значит, мастер. Не можешь пока без дедушкиных очков работать.

Тогда внук и спрашивает:

– Так кто же для кого очки? Ты для меня или я для тебя?

– А это уж тебе, внучек, лучше знать. Большой вырос.

Понял тогда Василий про дедову слепоту.

Обнял старика:

– Хитрый ты у меня, дедушка. Беда какой хитрый!

А старик на это, не таясь, отвечает:

– Если деду хитрому не быть, так откуда внуку умному да работящему вырасти?

Много лет прошло. Громко Василий работать начал. Во всю силу его трудовая слава зацвела. Василием Петровичем величать стали, редким мастером называли. Когда же состарился Василий Петрович, сам стал молодым мастерам хитрые «дедушкины очки» надевать. Чтобы глубже своё дело видели да на работу шире смотрели.

Тонкая струна

Памятная охота

У нас с братом ружья появились рано. Ему было шестнадцать, а мне четырнадцать лет. Обращению с ружьями обучал нас дядя; он и подарил их нам. Дядя буквально вдалбливал нам в голову все меры предосторожности на охоте. Приводил примеры несчастных случаев. Даже таких, которые могли произойти раз в сто лет. И мы свято соблюдали все его охотничьи наставления.

На станции Кулунда жил второй наш дядя – дядя Фёдор. Он очень расхваливал свои озёра и прославлял тамошнюю дичь. И мы с Васей отправились в Кулунду.

Всё сказанное дядей подтвердилось. Птицы было так много, что немыслимо было вернуться с охоты без уток. Мы главным образом и охотились за ними. Гуси не подпускали нас. Как мы ни ухищрялись, какие только меры ни принимали, а удачи не было. И подползали к ним против ветра, и устраивали ночные засады – бесполезно!

Чуткие птицы взлетали задолго до того, как мы подходили к ним на ружейный выстрел. А утки уже порядком надоели. Их подавали и к завтраку, и на обед, и на ужин.

Тётя Катя, дядина жена, сказала однажды:

– Надо же когда-то съесть хоть одного гуся!

И мы решили добыть во что бы то ни стало гуся.

С вечера мы ушли далеко в степь и заночевали в стогу соломы. Проснулись на восходе.

Солнечное утро прекрасно всегда и везде. Хорошо оно и в степи на берегу озера. Утренняя заря так окрасила воду, что она напомнила нам Урал. Там мы в раннем детстве всегда любовались, как в овраг из шлаковозных ковшей выливался огненно-красный доменный шлак, образуя оранжево-красное озерцо. Но то было маленькое, а это огромное алое озеро.

Любуясь с пригорка цветом озера, мы увидели двух розовых птиц. Мы их узнали: это были лебеди. Так окрасила их белоснежные перья заря.

Лебедей в этих краях не бьют – не принято. Одни считают убийство лебедя грехом, другие, может быть, и не видят в этом греха, зато находят охоту на лебедей такой же нелепостью, как стрельбу по чайкам, журавлям. Ни к чему! Разве только для чучела. К тому же в народе были распространены рассказы о том, что если погибает один лебедь, гибнет и второй. Так будто бы дружны и неразлучны лебединые пары. В этом была какая-то правда.

Мы с братом в прошлом году были на озере Чаны. Это огромное озеро. Есть места, где с одного берега не видно другого. На нём собираются сотни стай отлетающей птицы: уток различных пород, гусей, лебедей. Даже с плохеньким биноклем можно часами любоваться птицей перед отлётом… У гусей и уток не различишь пар – они плавают стаей. А вот лебеди – исключая разве молодых – и в стае плавают попарно. Может быть, в этом наблюдении было больше нашего желания видеть их парами, чем истины, – я не знаю, но так они запомнились мне. Розовая лебяжья пара плыла медленно, грациозно.

Тут брат сказал:

– А при Иване Грозном лебедей подавали к столу. Даже картина есть, где несут лебедя на блюде. В пере. Значит, это не считалось запретным. Почему же теперь вдруг нельзя стало охотиться на лебедей?

И я поддержал брата. Мы зарядили ружья и направились к озеру.

Лебеди на нас не обращали никакого внимания. Старожилы рассказывают, будто лебеди подпускают человека, сидящего верхом на лошади, так близко, что человек может ударить лебедя кнутом. В этом, конечно, есть преувеличение. Но то, что лебеди, за которыми здесь не охотятся, очень смелы, – правда.

И вот мы подошли довольно близко к прекрасным птицам. Солнце уже поднялось, и они побелели. Но их закрыли камыши.

– Пройдём через камыш, – предложил брат. – А потом ты – в правого, а я – в левого.

Пошли бродом по камышу. Шли осторожно, не булькая, как учил дядя. Наконец камыш поредел. Лебедей мы увидели совсем близко и стали целиться. Я – в правого, а Вася – в левого. Командовал он. Командовал, как в детстве, когда мы играли в войну:

– Раз, два, три… Пали!

Прозвучали два выстрела. Один лебедь взлетел. Братов. Мы успели перезарядить наши берданки и дали ещё по выстрелу в улетающего. Но тот преспокойно улетал.

– Это лебедь, – сказал брат. – У него перо крепче. Дробь на него нужна крупнее. Пойдём за лебёдкой.

И мы пошли за добычей по розовому следу на воде, окрашенному уже не солнцем, а кровью. Вода оказалась по пояс. А мы шли. Вскоре след привёл нас в камыши.

Привёл и затерялся. Лебедь исчезла.