Гроб из Екатеринодара

– Будь со мной непредсказуемым! – тихо воззвала она, подставляя укусам грудь и повизгивая от предвкушения дальнейшего.

– Буду-буду… – выбормотал он прерывисто, склоняясь всё ниже и стараясь расстегнуть зубами пуговицы на её блузке. – Вот прямо сию же минуту… Вот прямо счас и буду…

– Сделай мне что-нибудь такое, чего ещё никто не делал!

– Ага, это можно, это я запросто. Счас исделаю…

Вокруг лежала ночь, и они оставались в тесноте взаимных объятий не поддававшийся подсчёту срок, а их языки, подобные ласковым дельфинам, скользили друг по дружке в неугомонном темпе простого животного веселья. Ощущения затопили Сидора Скрыбочкина и Анжелику Сундукову, как быстрая вода вышедшей из берегов реки в пору неукротимого половодья. Обоих жгло пламя не хуже адского, и они торопились в этой блаженной геенне соединиться ещё крепче, сплавиться, будто два металла, позабыв об остальных понятиях обыденного существования, ненужных и слабоудовлетворительных. И если всё, что произошло между ними посреди продолжительной темноты, нельзя назвать нежной любовью, то, по крайней мере, можно обозначить безудержной страстью. Перед которой любые благоуханные соблазны мира отступили в далёкую сторону бледными призраками. И вообще, что такое для сумасшедших чувств бесполезные слова, когда остались одни горячечные телодвижения и стоны, и крики вперемешку с радостным хохотом – таким, что, не дождавшись рассвета, кладбищенский сторож лишился рассудка, а окрестные собаки навсегда потеряли дар голоса.

Мало что могло – в смысле секса – превзойти воображение Анжелики. Однако Скрыбочкин умудрился-таки превзойти. Отчего в глазах партнёрши достиг окончательного соответствия своему потустороннему статусу. Впрочем, ему это было уже без разницы. Ибо какая может предполагаться разница, когда получил желаемое? Таким образом, мир для него нисколько не пошатнулся, а лишь временно сгустил формулы чувствительных красок в отдельных местах его сознания и остался стоять на прежней позиции.

***

На следующий день супруги Сундуковы должны были отплывать в Россию. Скрыбочкин с Анжеликой успели в порт за полчаса до отправления корабля. А через несколько минут подошёл и майор Сундуков. Который по своей русской скрупулезности всю ночь не мог оставить бар с безвозмездной выпивкой и теперь принёс на себе два ящика шотландского виски.

Майор не помнил зла. А также уже почти не помнил ни себя, ни своего текущего мировоззрения… В ласковом медовом свете утреннего солнца они втроем ещё пили на брудершафт, крепко обнимались и наугад целовались промеж собой, и смеялись, и плакали дружелюбными слезами, и даже в моменты избыточных чувств принимались приплясывать, сплетаясь и расплетаясь, точно обрывки живой гирлянды, занесённой сюда из неведомых счастливых краёв и теперь старающейся в лихорадочном темпе укорениться и размножиться на новой почве. Когда они отрывались друг от друга, Анжелика не отводила от Скрыбочкина благодарного взгляда, и на её лице сияло удовлетворение. Он же, напротив, не подавал ответных знаков взаимности из чувства мужской деликатности. Хотя понимал, что другой, более впечатлительный человек на его месте легко мог бы ополоуметь от восторга и общепонятного душевного самолюбия.

Супруги Сундуковы наперебой уговаривали Скрыбочкина переехать в Россию, поскольку единственно там можно быстро выбиться в люди и по-настоящему жить, ни о чём не задумываясь и регулярно получая руководящую зарплату, особенно если заниматься политикой или хотя бы командовать каким-нибудь необременительным воинским подразделением. А Скрыбочкин молча улыбался, время от времени вынимая изо рта горлышко бутылки, и делал глазами отрицательные знаки.