Хроники кровавого века 3: война великая

– Ну, давайте Ваше благородие выпьем, за то, чтобы живыми с этой войны вернуться.

Закусывали яблоками, которых в местных садах было полно.

– А жена у тебя господин подпоручик из образованных будет?

– Нет, жена у меня из рабочих, – Андрей надкусил яблоко.

– Ишь ты из рабочих! – удивился Чапаев. Он налил вина в кружки: – А как родитель твой отнёсся к тому, что ты не своего сословия жену взял.

– Из дома выгнал, – усмехнулся Андрей.

– Да, разным боком у людей жизнь поворачивается, – задумчиво произнёс Чапаев. Он поднял свою кружку: – Ну, твоё здоровье господин подпоручик.

Выпив, продолжил:

– Я ведь тоже на своей Пелагее против отцовской воли женился. Сам я плотник, у нас семейная артель была, ну а Пелагея поповская дочка.

Чапаев рассмеялся:

– Ох, и костерил меня папаня! Она говорит избалованная, не ко двору нам. Её родители меня тоже не приняли. Оно и понятно, к чему им такой зять. Наперекор всем мы с Пелагеей обвенчались. Привёл я её женой в отчий дом, и смирились мои родители.

Вздохнув, унтер-офицер продолжил:

– Хорошо мы с Пелагеюшкой жили, детки у нас народились, сын и дочка.

– Всё же приняли твои родители невестку?

– А куда им деваться?! – усмехнулся Чапаев. Он почесал затылок: – Принять-то приняли, да невзлюбил мой родитель Пелагеюшку. В каждом письме она на него жалуется.

– Ты писал отцу, что б ни обижал Пелагею?

– А как же! – усмехнулся Чапаев. Он откусил яблоко: – В каждом письме прошу батю, не притесняй мою жену.

–А отец что?

– Пишет, дескать, она паскуда перед каждым мужиком юбкой крутит.

– А вдруг это он со зла?

– Всё может быть, – вздохнул Чапаев. Он встал: – Хорошо мы с вами поговорили Ваше благородие, душевно, однако спать пора.

Вероятно, австрийцы знали, что на позиции против них встали новые части. В четыре часа утра они атаковали, пытаясь по оврагу зайти в тыл к русским. Казак пулемётной команды Сергеев их вовремя заметил и открыл огонь из своего «Максима».

– Отсекай их, не давай отходить назад! – крикнул Балакирев, выскочив из блиндажа.

Австрийцев в овраге было не меньше роты, нарвавшись на огонь русского охранения, они сообразили, что атака не удалась, и стали отходить, но пулемёт Сергеева не давал уйти. Человек двадцать залегли в овраге, который стал для них западнёй.

– Братцы! Айда пленных брать, всем Георгиевские кресты будут! – вскочил на бруствер Чапаев. Он побежал вперёд, за ним выскочила вся рота. Тут же по окопам русских ударила австрийская артиллерия, однако пехотинцам удалось взять в плен двенадцать австрийцев, среди них лейтенанта. Чапаев при отходе в окопы был ранен в правую руку.

– Я же плотник! Как мне теперь без руки-то?! – всё вздыхал он, пока солдат-санитар перевязывал его.

– Может всё обойдётся с рукой Василий Иванович, – утешал его поручик Распопов. А что он ещё мог сказать?!

После этого боя, австрийцы поняли, что атаковать русских через овраг бессмысленно и успокоились. Изредка постреливали по позициям русских, те вяло били в ответ. Пошла унылая окопная жизнь: со вшами и вонью от грязных портянок. В начале октября зарядили дожди, стало сыро и тоскливо. Единственная отдушина в этой хандре – письма из дома. Пятнадцатого октября Андрей получил весточку от младшего брата Фёдора, воевавшего на Кавказе.

Офицеры в землянке играли в карты, а Андрей уселся писать ответ брату.

«У нас неделями идут дожди, воды в окопе по колено, – сообщал он, – мы вкушаем все прелести фронтовой жизни: грязь, сырость и уныние».

– Опостылели эти карты!– вздохнул сотник Витошнов, швырнув карты на сколоченный из досок стол. Он встал и подошёл к двери блиндажа, толкнул её, из кармана кителя достал папиросы: – Слушай социалист, а здесь, пожалуй, похуже, чем в Швейцарии будет.

Социалистом в полку звали подхорунжего Гомоляко. Тот, будучи иногородним[80 - Иногородний – так звали лиц, проживающих в землях казачьих войск, но не принадлежащие к сословию казаков. Эти люди не имели права владения землёй на территории казачьего войска.] после окончания Нижинской классической гимназии, поступил в Императорский университет Святого Владимира.[81 - Императорский университет Святого Владимира – ныне Киевский национальный университет имени Тараса Шевченко.] В 1910 году Василий Гомоляко за участие в студенческих волнениях был исключён из университета, и уехал в Женеву, где поступил в университет. Только окончил учёбу, началась война. Он вернулся в Россию, вступил в сословие казаков и был призван на войну. В Уральске попал в первую учебную сотню и был направлен в Казанскую школу прапорщиков. В полк прибыл совсем недавно, служил в сотне Витошнова. Тот ему и дал прозвище «Социалист».

– Да уж там повеселее будет, чем здесь, – отозвался Балакирев. Он вложил письмо в конверт и обернулся к Гомоляко: – Я прав Василий Павлович?

– Это с какой стороны посмотреть, – улыбнулся подхорунжий, – хоть у нас и тоскливо, но основные события развернуться здесь, в России.

Гомоляко махнул в сторону двери блиндажа:

– В Швейцарии среди эмигрантов пустые склоки да разговоры, – рассмеявшись, он закончил, – одним словом, там скука смертельная.

– В чистом исподнем и свежих носках, я согласен и поскучать, – Витошнов выбросил окурок в окоп. Он улёгся на свой топчан: – В Швейцарии, наверное, сейчас солнечная погода, люди в кафе сидят.

Он закрыл глаза и чему-то улыбнулся, может, представил себя в швейцарском кафе.

Глава 7

Швейцария в начале войны объявила о своём нейтралитете. Для того чтобы, воюющим державам не пришло в голову использовать её территорию в своих целях, в стране объявили мобилизацию: под ружьё встало двести пятьдесят тысяч человек, и ещё двести тысяч призвали в нестроевые части. Две трети жителей Швейцарской Конфедерации этнические немцы, по этой причине, границу с Германией и Австро-Венгрией войсками почти не перекрывали, зато «наглухо» закрыли границу с Францией.

Четвёртого мая 1915 года Италия отказалась от участия в Тройственном союзе (туда кроме неё входили Германия и Австро-Венгрия), а двадцать третьего августа, она объявила войну своим бывшим союзникам. Армия Швейцарии встала на границе с Италией.

С началом войны в Швейцарии тоже было неспокойно – мужчины, мобилизованные в армию, теряли жалование, которое они получали на прежнем месте работы, зрело недовольство из-за удорожания продуктов. Впрочем, это мелочь, по сравнению с трудностями, которые испытывало население воюющих стран. Всё же, Швейцарская Конфедерация тихий остров, в центре воюющей Европы.

В Бёрне, разговоры о войне часто велись только в Народном доме. Там проводили заседания швейцарские социал-демократы. Они собирались в актовом зале, или в ресторане при Народном доме. С зимы 1915 года их скучные собрания приобрели популярность. Причиной послужили выступления русского социал-демократа Владимира Ульянова (носившего партийный псевдоним «Ленин»), который перебрался в Бёрн с женой Надеждой Константиновной Крупской из Цуриха.

Разрешение на проживание в Бёрне до 1918 года, Крупской и Ульянову выдал инспектор полиции Рудольф Фошер. Он же записал в учётной карточке информацию о Ленине: «Владимир Ульянов – Крупский чётко исполняет свои обязательства и не даёт поводов к замечаниям. По профессии адвокат, он теперь занимается писательской деятельностью. О величине его доходов не имеется никаких сведений».

Владимир Ульянов с девяти часов утра сидел в библиотеке Бернского университета. В двенадцать, она закрывалась на перерыв, и Ульянов шёл обедать. Потом он возвращался в библиотеку, и работал до её закрытия. Брал книги домой, и снова работал до глубокой ночи. Жил Владимир Ульянов с женой Наденькой и тёщей Елизаветой Васильевной.

В 1899 году мать Владимира – Мария Александровна Ульянова получив небольшое наследство от тётки, за шестьсот рублей купила имение в деревне Алакаевка, неподалёку от Самары. Имение давало не более четырёхсот рублей годового дохода, Мария Александровна жила на пенсию мужа, которую после его смерти выплачивали ей, а деньги от дохода с имения высылала сыну за границу. Когда в России назревала первая революция, Владимир посоветовал матери избавиться от имения. Мария Александровна продала его помещику Данилину, которого в годы революции крестьяне зарезали, а имение в Алакаевке сожгли.

Мария Александровна Ульянова получила в наследство ещё одно имение, в деревне Кокушкино под Казанью. За ним следили её племянник с племянницей. Имение в Кокушкино приносило в год две тысячи рублей чистого дохода. Из этих денег шестьсот рублей Мария Александровна отправляла сыну за границу. На такие деньги в Швейцарии можно было жить втроём, к тому же Владимир Ульянов получал авторские отчисления с продажи книг, писал статьи в газеты европейских социал-демократов, за которые ему выплачивались гонорары – на жизнь хватало.

В конце 1913 года в России умерла Наденькина тётка, женщина бездетная и бережливая. Она скопила кругленькую сумму, семь тысяч рублей, которые по завещанию досталась Елизавете Васильевне Крупской. Та жила на иждивении зятя, потому все деньги отдала ему. Из этой суммы пришлось потратить тысячу рублей на операцию для Наденьки (Крупская страдала базедовой болезнью). Её прооперировал профессор Кохер (кстати, это и было основной причиной переезда из Цуриха в Берн). Излечить Наденьку профессор не смог, но после операции болезнь перестала прогрессировать. Четыре тысячи рублей от тёщиного наследства Владимир Ульянов передал в партийную кассу большевиков, на издание газеты «Социал-демократ». Оставшиеся две тысячи рублей следовало беречь, вдруг Наденьке опять потребуется операция.