Песня первой любви

– Все хорошо, – бормотнул он во сне.

Ну, хорошо так хорошо. Утро вечера мудренее. А пока – спи, спи, молодой человек, набирайся сил. Жизнь, наверное, будет длинная.

* Пригреть на пичках – обыграть на «пиках», карточный жаргон.

Кержачок – в данном контексте – сибиряк, а вообще-то – раскольник, старообрядец.

Там в океан течет Печора… – суперпопулярная студенческая бардовская песня тех лет, Автор – Ада Якушева. Тогда – жена Ю.Визбора.

Отчего деньги не водятся

– Дa? Ну и что? Ну, пьяный. А вы мне, извините, подавали? Нет? Вот так. А вам я что сделал? Раскачиваюсь и на ногу наступил? Да нет, не нарочно я… Уж вы извините, извините, я немножко заснул. Я – поезд. Я электричку жду до Кубековой. Вы извините, я просто не потому, что я – пьяный, я просто спал, а сейчас проснулся, вы меня извините, я не хотел вам сделать ничего дурного.

Обычная, милая сердцу российская картина. Мужик в мятой шляпе и мятых брюках, проснувшийся в зале ожидания пригородных поездов. Сосед его, интеллигентненький мужчина, хранящий брезгливое молчание в ответ на излияния бывшего пьяного. Бабы, мужики, девки, длинноволосые их хахали с транзисторами, лузгающие семечки и время от времени вскрикивающие в метафизическом восторге:

– Ну, ты меня заколебал!..

Да и сам зал ожидания – со знаменитыми жесткими эмпээсовскими скамьями, вековым запахом карболки и громаднейших размеров фикусом, «фигусом», который, наряду с еще больших размеров картиной из жизни вождей мирового пролетариата, должен был, видимо, по хитроумному замыслу станционного начальства, эстетически воздействовать на буйных пассажиров, смягчать страсти, утишать расходившиеся сердца.

– Да! А все виноват был тот самый беляшик, – сказал мятошляп, хотя чистый сосед его, уткнувшись в газету «Правда», отвернулся и всем своим видом давал понять, что лишь по значимости своей в жизни и некоторой даже доброте не выталкивает он опустившегося за те большие двери, крепко ухватив его за шиворот, а то и хряпая по тощей шее жирным кулаком.

– Беляшик, беляшик, – монотонно повторял проснувшийся. – Кабы не тот беляшик, так оно, может, все и покатилось бы по-иному, что ли?

Спрашивающий задумался.

– Хотя… черт его знает, черт его знает, – бормотал он.

– Эй! Пахан-кастрюля, чего хипишишься? Курить есть? – окликнул его высокий парень с гитарой.

– Дак а почему нет? – рассудительно сказал «пахан».

– Товарищи! – оторвался было от газеты культурный человек, но, увидев крутой лоб присевшего на корточки любителя легкой музыки и протянутую за папиросой «Север» мощную длань, татуированную воспоминаниями все о той же далекой части света, лишь только мелко выдохнул, а потом брезгливо в себя вдохнул, стараясь не улавливать ядовитый лично для его здоровья, равно как и других трудящихся, табачный дым этих дешевых мерзких папиросок.

– Ну, дак ты расскажи, ты чего там плел-то? – рассеянно обратился к старшему товарищу курящий мужественный юноша.

– Дак я вот те о чем и говорю. Меня беляшик и погубил, а они мне дали самый последний шанц.

– Да какой же такой беляшик-то и какой «шанц»? – вскричал нетерпеливый молодой человек. – Ты говори, что ли. Ты что нищему бороду тянешь? А?

– Да я ж тебе начинаю, а ты тут стрекочешь! – раздражился мужик. – Хочешь, так слушай. А не хочешь – вали кулем!

– Ну, слушаю, – сказал юноша.

И полился ровным потоком строгий рассказ мужика.

– Вот. Это началось в суровые шестидесятые годы нашего столетия. Я, тогда находясь на ответственной работе снабжения с хорошим окладом, зарвался и, получив головокружение от успехов, стал сильно пить коньяк и спирт, потому что оне тогда были маленько дешевле, чем сейчас, ну а денег у меня всегда было предостаточно.

Вот. И товарищи, и начальство обычно предупреждали меня, что дело рано или поздно может кончиться хреново при таком отношении, но я им безнаказанно не верил, потому что имел удачу в работе всегда, а это очень ослабляет.

Но время показало, что они стали правые. Ибо ввиду пьянства у меня начались различные служебные неудачи, не говоря уже о личных, поскольку моя жена вскоре после всяких историй от меня совсем ушла. А служебные ужасы запрыгали один за другим, как черти. В частности, вот на такой же скамейке Савеловского вокзала города Москвы, где я в пьяном виде коротал ночь, не имея гостиницы, у меня неизвестные козлы и вонючки украли моток государственной серебряной проволоки, за которой я был послан самолетом в город Сызрань, так как у нас вставал из-за отсутствия этой проволоки цех, а у меня ее украли. Сам знаешь, что за это бывает…

– Понимаю, – сказал парень.

– Ну, то, что я выплачивал, это – как божий день, хотя и тут нарушены были правила. Они не имели меня права за этой проволокой посылать. Эта проволока должна пересылаться спецсвязью, потому что она серебряная. Но я сильно не возникал – у них на меня и другие материалы имелись.

Ну и вот. И таким образом я, совершенно пролетев, предстаю недавно пред стальные очи Герасимчука, а тот мне и говорит: «Ну, вот тебе, Иван Андреич, последний шанц работы на нашем предприятии. А нет – так и давай тогда с тобой по-доброму расставаться, потому что нам твои художества при неплохой работе уж совершенно надоели, и мы завалены различными письмами про тебя и просьбами тебя наказать, что мы делаем весьма слабо. Так вот тебе этот твой шанц! У нас истекает срок договора с теплично-парниковым хозяйством, и если нам не продлят договор, то этот чертов немец Метцель ставит нам неустойку. И мы плотим пять тысяч. А немец нам точно вставит перо, потому что он – нерусский и никакого другого хозяйства, кроме своего, понимать не хочет. К тому ж он очень сердитый: у него парники, и к нему всякая сволочь ездит клянчить лук, огурцы, помидоры и редиску, имея блатные справки от вышестоящих организаций. А поскольку справки высокие, то немец их должен скрепя сердце удовлетворять, чтоб его не выперли с работы. И он их удовлетворяет, разбазаривая свое немецкое парниковое имущество, отчего он очень стал злой, и ты точно увидишь, что пять тысяч он с нас обязательно слупит…»

«А что же мне тогда нужно сделать?» – спрашиваю я, дрожа и догадываясь.

«А тебе нужно сделать, – нахально усмехается Герасимчук, – чтобы он нам договор пролонгировал на полгода, и нам тогда пять тысяч не платить».

«Это что такое значит “пролонгировал”»? – обмирая и снова догадываясь, спрашиваю я.

«А это значит, чтоб он нам срок его исполнения продлил, дорогуша, – все так же усмехается Герасимчук. – И мы тогда не станем платить пять тысяч».

«Дак а что же он, дурак, что ли? – вырвалось у меня. – Зачем он будет продлять договор, зная, что он с нас может получить пять тысяч?»

«А вот затем мы тебя и посылаем, – нежничает этот дьявол. – Вот это тебе и есть твой шанц последней работы на нашем предприятии. Выполнишь – орел, сокол, премия, и все прошлые дела – в архив. Не выполнишь – ну уж и сам понимаешь», – сокрушенно развел он руками.

«Дак это вы что же, как в сказке, значит?» – лишь тихо спросил я.

«Да, как в сказке», – подтвердил Герасимчук. И я от него так же тихо вышел, тут же решив совершенно никуда больше не ехать.

Потому как ехать мне туда было совершенно ни к чему. Ибо немца этого я знал как облупленного, равно как и он меня. Сам я с ним и заключал вышеупомянутый договор о поставке продукции. Причем немец совершенно не хотел его подписывать, а я клялся и божился, что все будет выполнено в срок на высшем уровне аккуратизма и исполнительности.

Так что ничего хорошего от моего дружеского визита к немчуре, за исключением того, что он просто велел бы вытолкать меня в шею, мне ожидать не приходилось, отчего я и пошел к стенду около «Бюро по трудоустройству» искать новую работу.

Ну и там смотрю, что везде «требуется, требуется», а сам и думаю – черт с ним, съезжу, авось как-нибудь там это и пронесет: вдруг этот немец уже совсем сошел с ума и все мне сейчас сразу подпишет, хохоча. А мне терять нечего.

С такими мыслями я и являюсь в это образцовое блатное хозяйство. И, гордо задрав плешивую голову, следую между рядами освещенных изнутри теплых стеклянных теплиц, полных огурцов, луку и помидоров для начальства. После чего и оказываюсь в кабинетике, где с ходу, не давая ей дух перевести, спрашиваю наглую от постоянных просителей секретаршу:

«Владимир Адольфович у себя?»

«У себя», – нахально отвечает она.

«Я к нему…»

«Одну минутку!» – вопит она, но я уже делаю шаг, открываю кожаную дверь и вижу, что там сидит мелкое совещание. А во главе его ораторствует какой-то мужик, но он далеко не тот мой друг, бравый камрад Метцель, а какой-то совсем другой начальствующий мужичонка.

«Извините, – говорю. – Помешал».

И делаю шаг назад.

А там секретарша Нинка на меня бросается, что, дескать, куда это я лезу, что Метцель действительно у себя. Но он у себя дома, потому что он месяц назад вышел на пенсию и сейчас сидит дома от обиды, что его на пенсию выперли.

«А если вы насчет луку или огурцов, то у нас их нету, они будут в марте-апреле, а мы сейчас только лишь произвели посадку этих культур», – говорит мне Нинка.

«Милая Ниночка, – отвечаю я ей. – На кой же мне они сдались, ваши огурчики, свеженькая ты моя, когда я к вам совсем по другому делу, связанному сугубо с производством, а не то чтоб все жрать да разбазаривать».