Рогнеда. Книга 1

Матвей исчез за дверью, успев напоследок несильно толкнуть Рогнеду. Но та и не заметила этого. Стояла ни жива, ни мертва. Будто и не человек вовсе, а изваяние каменное. Услыхав, что ей придется парить боярина в бане – обмерла со страху. Хотела тут же бежать без оглядки, но ноги будто приросли к полу.

– Помоги подняться! – От голоса боярина Рогнеда вздрогнула и на негнущихся ногах направилась к ложу.

* * *

На вечерней зорьке Ульян ждал Рогнеду в условленном месте. Но так и не дождался, сколь ни выглядывал, взобравшись на высокую сосну. Когда совсем стемнело, понял, что, скорее всего, не удалось ей улизнуть от всевидящего ока ключника. Погоревав самую малость, пошел обратно в деревню. По дороге завернул к знакомой калитке. Под ноги сунулась приблудная шавка, которую иногда прикармливал дед Рогнеды. Узнав Ульяна, завиляла хвостом. Ульян наклонился, потрепал пса по загривку.

– Где Рогнеда-то? Не видал?

Пес, блеснув в темноте глазами, радостно оскалил пасть.

– Чему радуешься, тварь неразумная? А у меня горе. Ждал любушку, ждал и не дождался… Пойти что ли у деда спросить? Может, он чего знает, если не спит еще? Зайду.

От деда оказалось мало проку. Он и Ульяна то узнал с трудом, едва спросонья глаза разлепив. Рогнеды рядом не было, и где она он не знал и сам встревожился не на шутку. Устав слушать дедово кудахтанье, Ульян отправился спать, по дороге решив, что Рогнеду не отпустили с боярского подворья, потому и не показалась она дома. Хотя такого и не случалось ранее, но все может быть.

Еще два дня Ульян пытался разыскать и увидеть Рогнеду. Сколь ни бродил он вокруг боярской усадьбы, так ничего и не узнал. Строгие стражники не пускали вовнутрь, а один даже кнутом огрел, когда Ульян пытался про девушку расспросить.

На исходе второго дня юноша встревожился не на шутку. Не иначе с любушкой случилось что-то нехорошее, но дурные мысли от себя гнал, стараясь не отчаиваться. На третий день, поутру, возле боярской усадьбы встретился знакомец Митька. Поговорили о том, о сем, и Митька неожиданно сказал, что появилась у боярина новая наложница. Младая дева с русой косой почти до пят и с глазами, что два озера.

– Не выпускает боярин ее никуда. Я только глазком и узрел, когда шторенка в комнатке чуть приоткрылась. Но хороша-а, – Митька весело ощерился.

– Чего скалишься? – Ульян от дурных вестей аж почернел весь. Сжал кулаки, придвинулся ближе к Митьке. – Сейчас дам в зубы, вмиг улыбку спрячешь.

– Ты что, сдурел? – Митька отскочил от разъяренного Ульяна. – Чего с кулаками кидаешься? Я ему правду кажу, а он драться. Не хочешь слушать, не слухай, а кулаками неча махать. Я и сам могу разъяриться! Вытащу щас оглоблю, тогда посмотрим, чья возьмет.

Митька зло сплюнул, повернулся и побрел прочь.

Ульян его уже не слушал. Он сел на чурбак, обхватил голову руками. Вот оно значит как… А он верил ей, ждал, готовился уже сватов заслать. Она махнула хвостом и исчезла в боярском тереме. Чем он ее приманил? Пряником медовым что ли? Хотя, кто ее будет спрашивать? Рогнеда такая же холопка, как и он сам, и хозяин волен распоряжаться ее судьбой, как ему заблагорассудится. Значит, надо забыть. Не забудешь – боярин на тяжелых работах сгноит. С него станется. Не потерпит он соперников, даже и среди холопьев своих. Для него тож девок хватит. Не урод вроде и на убогого не похож. Вон, к примеру, Марьяшка с соседнего двора давно на него засматривается, глазки строит.

Ульян поднялся, расправил плечи. На душе осталась горечь, но дышать стало легче. По своей натуре Ульян отличался легкостью характера. Жил так, как Бог положит. Дал Господь – пользуйся, владей, а если забрал, значит, так ему надобно было. Оттого и не переживал долго, хотя на дне сердца остался легкий осадок.

* * *

Все дни, что томилась в боярском тереме, Рогнеда ждала Ульяна. Верила, что вот сейчас взберется ее любый к ней и умыкнет, заберет с собой. Уедут и спрячутся далеко-далеко, там, где их никто не найдет. Ведь он простит ее, должен простить! Не вольна она в том, что с ней произошло. Умерла она, едва переступив порог боярской опочивальни. Затем умирала еще много раз, но боярин брал ее тело, а не душу, в которой еще теплилась искорка надежды.

За спиной послышался шорох. Рогнеда от неожиданности вздрогнула, обернулась. Скрипнув, приоткрылась дверь, пропуская вовнутрь женщину, одетую во все черное. Даже не взглянув на девушку, она прошла в комнату и стала доставать из корзины разную снедь. Горшочек дымящихся щей, молоко в крынке, пироги на блюде, сверху тряпицей прикрытые. Ставила тут же, на маленький резной столик. Так же молча удалилась, опять не удостоив пленницу взглядом.

По комнате распространился ароматный запах. Рогнеда почувствовала, что очень проголодалась. Присела на стульчик, взяла в руки деревянную ложку, принялась хлебать горячее варево. Ела без аппетита, а просто, чтобы силы поддержать.

К вечеру зашел боярин. По-хозяйски расположился в кресле, вытянув ноги в сафьяновых сапогах. Рогнеда опустила глаза на ковер, где отпечатался грязный след от боярских сапог. Затем заставила себя подняться, опустилась на колени, сняла один сапог, затем второй. Василий прошелся взглядом по склоненной голове, остановил взор на волосяном проборе, под которым просвечивала почти прозрачная кожа, на косе, упавшей на пол и почувствовал, как изнутри поднимается жар.

Сняв сапоги, Рогнеда не поднялась, а так и осталась сидеть. Повисло молчание. Было слышно как за окном, на большом подоконнике, воркуют два голубя.

– Соскучала? – наконец спросил боярин.

Рогнеда молчала. Но вдруг что-то толкнуло изнутри. Она подняла полные слез глаза на боярина.

– Отпусти меня, батюшка, – произнесла дрожащими губами чуть слышно. – Христом богом молю, отпусти! Истомилась я вся, не могу так более…

– Разве плохо тебе здесь? – Василий улыбнулся. – Или лучше было там, в халупе холопской? На подстилке из гнилой соломы? Ты подумай, куда вознеслась! И хочешь обратно?

– Хочу, батюшка. Лучше жить так, как жила прежде, чем быть у тебя рабыней. Ты и так забрал у меня все, не испросив согласия. Одно мне осталось, как утопиться, чтоб не опускать стыдливо глаза при встрече со старыми знакомцами.

– Дерзишь, холопка! – Василий оттолкнул Рогнеду. Встал, прошелся по комнате, остановился у забранного решеткой окна. – Забыла, кто ты, а кто – я. Будешь своевольничать, отдам на задний двор. Там и сгинешь.

– На все твоя воля. Мне теперь все едино… – И добавила: – Умерла я. Нет меня. Один дух бесплотный остался. Он и разговаривает с тобой.

– С ума что ль съехала, девица? – Василий поворотился от окна. – Несешь всякую чушь несусветную. Слушать невмоготу.

Василий не понимал, что с ним происходит. Вроде все, натешился. И можно девицу эту обратно отправить. Пусть доживает свой век так, как ей хочется. Хоть топится, хоть в петлю лезет. Ему-то что? Так бывало и прежде, когда еще батюшка живой был. Немало перебывало девиц в этой горнице, он и лиц-то уже всех не упомнит. Одни приходили – другие уходили. И расставался он с ними легко. Вроде, слышал в молодости, как девица одна, им на волю отпущенная, тут же с высокого обрыва бросилась. Он тогда только посмеялся и забыл тут же.

Но с этой девкой творилось что-то не то. Засела она в сердце, словно заноза. Чем она его взяла? Может, своей покорностью, раболепием, с которым каждый раз отдавалась ему? Может, жила в ней какая-то колдовская сила, вот и болит сердце у боярина? И расставаться он с ней не желает. А, может…

Измерив не единожды комнату шагами, боярин остановился над Рогнедой. Не отпустит он ее более, пусть здесь доживает. Столь долго, покуда не надоест ему. И детей пусть рожает, наследников. Хозяйство крепнет, разрастается, и надо уже думать, кому перейдет все его богатство, когда Бог призовет к себе. Вроде, молод еще, но годы идут, а в утехах и забавах не заметишь, как и жизнь минует. Оглянешься, а уже поздно будет. Потому о будущем надо сейчас думать. Девка эта крепкая, кровь с молоком. Оттого и детишки ладные пойдут. Такие мысли посетили Василия впервые, и он сам им удивился, даже улыбнулся в усы. Опять посмотрел на Рогнеду, на склоненную спину. Пущай живет. А там видно будет.