Петербургское действо. Том 2

– Да, наконец, все распоряжения сделаны. Гонец мой послан уже к Румянцеву неделю назад, приказать, чтобы он считал войну уже объявленной. Об этом можете узнать от Волкова и вот у Гудовича. А я с войском, команду над которым поручаю гетману, выступаю через месяц.

– Ваше величество, – вымолвил, наконец, Гакстгаузен, – прикажете считать мне ваши слова формальным объявлением войны? Прикажете мне дать знать это моему королю?

– Как? Что?! – визгливо вскрикнул Петр Федорович. – Да я вам целый час толкую. Это, наконец, удивительно! – И государь начал в такт своим словам стучать пальцем по столу. – Я вам – целый час – толкую, что двадцать лет – дожидался – взять у вас Шлезвиг! И вот теперь его возьму. Да что об этом толковать! Кончили мы, что ли? – обернулся он к Разумовскому и под влиянием гнева поднялся, не дожидаясь ответа.

Разумовский поспешил последовать примеру государя, и все гости встали из-за стола без пирожного.

Шумной толпой двинулись все во внутренние комнаты. Некоторые из гостей, более трезвые, горячо спорили или шептались; большинство, сильно захмелевшее, или не слыхало ничего, или забыло. И снова смех и веселые голоса огласили палаты.

Гакстгаузен немедленно исчез из дома Разумовского. Дипломат был страшно встревожен! Что скажет ему его правительство? Что он, как ребенок, прозевал все. Еще вчера послал он успокоительные депеши, а русский двор уже готов к войне.

Гольц, выйдя из-за стола, прямо подошел к государю, встревоженный не менее Гакстгаузена.

– Ваше величество, зачем вы огласили эту тайну? Наконец, сам я, пользующийся доверием вашего величества, признаюсь, ничего не знал. Я думал, что война с Данией может быть, но… но в отдаленном будущем. Король будет на меня разгневан, а между тем я не виноват.

– Не сердитесь, милый барон, я и сам не хотел сегодня объявлять, да рассердил меня этот старый гриб, я и сказал. Да что за важность, не ныне, так через месяц, не через месяц, так через год, а все равно я эту войну начну. Признаюсь вам, однако, поговорив об этом, мне бы хотелось хоть сейчас выступить. Ведь я в три дня всю Данию завоюю, не только что Шлезвиг.

И государь постепенно, покуда Гольц становился мрачнее, развеселился снова.

– Не нравится вам? – воскликнул вдруг государь, смеясь и трепля по плечу посла. – Мало ли что! Ведь вот вы какие? Я вам отдал даром обратно целое завоеванное тетушкой королевство, а вы не хотите, чтоб я себе взял маленькое герцогство.

Гольц пробормотал что-то в объяснение, но сам почувствовал, что говорить нечего.

Государь двинулся от него к кучке весело хохотавших гостей вокруг окончательно захмелевшего Жоржа. Но Гольц снова догнал государя и спросил:

– Ваше величество, окончательно ли решен этот вопрос и прикажете ли мне, по долгу посла, дать знать немедленно королю?

Лицо государя внезапно омрачилось.

– Я не понимаю вас, барон, – вымолвил он, слегка закинув голову назад. – Что ж я, наконец, император или нет? Мне кажется иногда, что около меня люди самые близкие забывают, что я… император российский. Я вам говорю при всех, что я… – заговорил государь громко, но дикий залп хохота нетрезвых вельмож покрыл голос его настолько, что Гольц не расслышал ничего.

– Ваше величество недавно писали королю, что собираетесь в Москву короноваться, а потом…

– Короноваться! Все глупости – успею сто раз… Это бабьи… Все вздор! – воскликнул государь. – Через месяц я выступаю с войском и со всей гвардией. А королю напишите от меня, что он обязан мне помогать деньгами или войском, как это стоит в нашем трактате.

– Король, – выговорил глухо Гольц, – не ожидал, что война эта будет объявлена вашим величеством так скоро. Это поразит короля, моего монарха. Огорчит его даже! Огорчит!

– А мне какое дело! – вдруг визгливо вскрикнул Петр Федорович. – Да вы, наконец, право, кажется… Оба с вашим королем, вместе…

Но Петр Федорович запнулся, так как крайне резкое слово насчет Фридриха просилось ему на язык, и затем выговорил:

– Что я, адъютант, что ли, вашего короля?! Я повелитель громадного государства, монарх, который если захочет, то может снова возвратить себе все те земли, которые недавно вам… сказать уж по правде, опрометчиво подарил.

Гольц даже побледнел.

– Да-с, опрометчиво! – горячо сказал государь. – Спросите любого вельможу столицы! Спросите первого попавшегося мужика на улице! Всякий вам скажет, что вы и ваш монарх искусно провели меня. Ну-с, – рассмеялся вдруг государь язвительно, – вот теперь и извольте-ка мне помогать бить датчан и брать Шлезвиг. А как только мы это кончим, – уже весело хлопнул государь в ладоши, – так извольте мне помогать против Польши и Саксонии, дядю курляндским герцогом посадить. А как мы и это кончим, извольте опять… Ну, там видно будет… Это уж мой секрет. А я секрета не разболтаю.

И государь быстро двинулся за кучкой гостей, заметив, что все они выходят из гостиной на балкон, а некоторые оттуда уже спустились в сад.

Гольц тотчас же уехал из дома Разумовского и поскакал прямо к Гакстгаузену.

Государь сошел за всеми в сад и, сев на последнюю ступеньку каменной лестницы, позвал к себе хозяина.

– Алексей Григорьевич, иди, голубчик! Садись со мной! Каково я отэспадронил обоих! Знатно! Не ожидали они от меня!

Между тем вельможи, спустившись в сад, по предложению кого-то начали запросто играть в чехарду. Зрелище это было настолько ново и странно, что государь стал невольно хохотать.

Сановники, уже пожилые, в мундирах, покрытые орденами, бегали мимо него, становились по очереди, прыгали, вертелись, хохотали, падали.

Наконец пришел черед принца. Жорж, первый раз в жизни игравший в русскую игру, стал на дорожке, растопырив ноги. Кто-то, Корф или Трубецкой, кричал принцу выставить одну ногу вперед, но Жорж не слушал и стоял. Трубецкой побежал первый, несмотря на свои восемьдесят лет, оперся руками в спину принца, подскочил через силу… но от старости, а может и от хмеля, застрял верхом на Жорже, неуклюже растопырившем ноги. И оба кубарем покатились в траву. Гулкий хохот раздался кругом них. Государь хохотал более всех. Два молодца, один от удара в грудь и голову при падении, а другой от старости, недвижно лежали на траве, не имея возможности подняться. Их окружили, с трудом подняли на ноги. Через несколько минут все, кроме них, снова играли в горелки. Государь присоединился к прочим, но, будучи моложе всех, бегал проворнее и ловчее и, не будучи ни разу пойман ни одним из них, вдруг рассердился:

– Что ж вы, поддаваться вздумали! Потому что я государь! Разве так играют! Это лакейство! Играйте как следует. Догоняйте! Ты, Корф… Ну-ка…

– Да… Где же мне… ва-ше… ва-а-ше… – забормотал ошалевший от вина и от усталости Корф.

– Вздор! Догонять… Гетман! Ну… За коровами бегать умел, а теперь, вишь…

И в ту же минуту государь запнулся; он заметил что-то сиявшее на дорожке и, быстро сделав несколько шагов, нагнулся и поднял звезду своего любимого голштинского ордена Святой Анны.

– Это кто потерял? – громко воскликнул он, слегка меняясь в лице. – Топтать ногами орден, учрежденный мной в память моей покойной матери! А?! Кто потерял?! Кто потерял?!!

И сразу все хохотавшие и возившиеся шалуны, из которых самому молодому было лет пятьдесят, присмирели, а некоторые со страхом шарили руками по своей груди. Владелец звезды не нашелся. Оказалось тотчас кавалеров семь этого ордена, но у всех звезда была на груди. Оглядев себя, оглядев друг дружку, пересчитавшись, компания заметила, что не все были налицо, не было и самого хозяина дома. При наступившей внезапно тишине все расслышали странные вопли за кустами. Казалось, что это овца блеяла.

Государь, держа звезду в руках, двинулся на это блеяние и увидел Разумовского, который поддерживал Жоржа. А Жорж этими овечьими печальными звуками расставался с теми блюдами, которые покушал за обедом и растревожил в чехарде…

Звезда оказалась его! Но дядя был в таком жалком положении, что государю нельзя было и рассердиться.

– Ну, хорошо, mein Onkel… – воскликнул государь снова весело. – Все-таки накажу. Она бриллиантовая! У кого из вас нет еще Анны?

– У меня нет! У меня! У меня! – раздалось сразу несколько голосов.

– Лови! – вскрикнул государь и бросил звезду вверх.

Кучка сановников шарахнулась с воплями… и ринулась. Один упал, другой насел верхом на третьего, четвертый подмял пятого… И все сразу очутилось, кричало, пылило и елозило на песке, отбивая друг от дружки засорившуюся звезду.

XVIII

Наступил июнь месяц и принес много нового.

Такие два искусных союзника, как барон Гольц и графиня Скабронская, не могли не достигнуть цели, к которой стремились всеми силами разума, хитрости и искусства.

Маргарита была, наконец, на той высоте, о которой когда-то тайно мечтала. Грезы стали действительностью, и главным образом, конечно, благодаря содействию тонкого дипломата. Уже с неделю, как высшие сановники государства перешептывались при встречах, ахали и разводили руками, поминая графиню Скабронскую и графиню Воронцову. Кто радовался, а кто ужасался, опасаясь того, что может произойти из новой Гольцевой стряпни.

Действительно, эта новая стряпня пруссака была не хуже мирного трактата. Если прежде Гольц имел влияние на самые важные вопросы российского государственного строя, то теперь влияние его могло сделаться безграничным при помощи такой союзницы, как Маргарита.

А она была предана ему всей душой, потому что чувствовала, что ей теперь мало одного кокетства, ей нужно многое, чего ей не дало ни воспитание, ни образование и чем богат Гольц. Только с его помощью она может сделаться из простой авантюристки, хотя и русской графини, всесильной личностью в этой стране, куда забросила ее судьба. Маргарита была совершенно счастлива. Голова кружилась у нее от неожиданного поворота в ее судьбе, и только жгучее раскаяние в недавнем роковом шаге мешало полному счастью.

Если у нее был верный союзник, который помогал ей всячески, даже в мелочах, то одновременно с этим было около нее другое существо, способное и готовое погубить ее ежедневно. Это был, конечно, юноша Шепелев. Остатки чувства к нему, которые были в ней еще недавно, хотя слабые, теперь исчезли окончательно. Она относилась к нему так же, как когда-то к больному мужу. Она почти не верила себе, что еще недавно могла увлечься красивым мальчуганом. Прежде она ждала смерти мужа и все мечтала о том, как от него избавится, теперь она уже хладнокровно обдумывала и обсуждала вместе с Гольцем, как избавиться от Шепелева. Перед собой она оправдывалась просто.