Чистильщик. Выстрел из прошлого

Хорошо! Много жидкости! Много строительного материала для плоти!

Существо закопалось в ил почти с головой и время от времени опускало туда и ее, все телом впитывая такую сладкую, такую вкусную мутную воду.

А потом оно начало есть, хватая ил широко разинутым ртом, проталкивая его в глотку – вместе с дождевыми червями, на беду оказавшимися не в то время не в том месте, вместе с листьями, упавшими с одинокого дерева, нависшего над берегом, вместе с жучками, копошившимися в черной трясине.

Корни и стебли камыша – в глотку! Головастик – в глотку! Лягушка едва не вырвалась, но худая длинная рука мгновенно поймала ее, и белые, крепкие зубы с чавканьем разжевали брызнувшее сытной кровью скользкое тельце.

Потом наступила ночь, и существо затихло, затормозило процесс насыщения. Тем более что желудок был уже полон смесью грязи и разжеванных живых тварей.

Утром процесс активизировался, но только теперь существо не опускало голову в ил, отхватывая его черные куски, а делало это руками, процеживая ил между пальцами, стараясь поймать убегающих червяков и грязевых жуков.

Как оказалось, больше всего червей жило возле самого берега, там, где росла трава, на границе ила и дерна. Так что существо переползло туда, и, только если требовалось попить, снова спускалось к воде, и, напитываясь жидкостью, долго лежало на мелководье, омываемое небыстрыми прозрачными струями.

Когда на водопой пришел дикий осел размером с небольшую лошадь, он долго осматривался, принюхивался, после чего спустился к воде и начал пить, сторожко поводя ушами. Здесь было опасно, и осел это знал. Здесь бродили стаи волков, стаи шакалов и стаи самого страшного врага – человека. Но эта река была единственным источником воды, и в сухой сезон все равно приходилось идти к ней – ночью, под прикрытием тьмы. Для хищных зверей тьма как день – волки прекрасно видят в темноте. А вот люди ночью спят, и потому опасность становится меньше.

Когда осел уже почти закончил пить, ему послышался шорох, бульканье под берегом, у небольшого обрывчика, с которого он и опустил до воды свою серую, зубастую голову. Осел мгновенно вскочил с колен, на которые опустился, но запоздал с прыжком. Что-то большое, облепленное илом с ног до головы, взметнулось из реки и мертвой схваткой вцепилось прямо в шею.

Сила захвата была такой страшной, такой могучей, что осел захрипел, забился, не в силах сделать и шага, и под тяжестью прилепившейся сбоку туши неизвестного зверя упал на бок, чтобы больше уже никогда не подняться. А зверь рвал шею осла, раздирал ее, отбрасывая, отплевывая куски кожи с шерстью, а когда из дергающегося живого мяса брызнула струя горячей крови – припал к ране и стал жадно, захлебываясь, глотать красную, пахнущую железом жидкость.

Существо пробыло возле мертвого осла несколько дней, отгоняя стаю шакалов и жадно отрывая от туши уже пованивающие, осклизлые куски мяса. На жаре мясо быстро протухло, но существо этого не замечало, как не замечало и ползающих по мясу личинок мух. Тем более что переваривалось подгнившее мясо легче, чем свежее. Тело с благодарностью принимало «строительный материал», мышцы наливались силой, укрупнялись, сращивались порванные волоконца, заживали старые раны.

Когда мясо закончилось, существо решило, что ему пора идти. Куда идти, оно не знало, как не знало, кто (или что) оно такое и где находится. Его гнали вперед инстинкты, властно повелевающие идти вперед, чтобы что-то найти. Найти и сделать то, что нужно.

Инстинкт говорил – надо идти вдоль реки. Почему вдоль реки – существо не осознавало, как не осознавало само себя. И оно пошло. Теперь – вполне уверенно, пружинисто шагая на окрепших ногах. Эти дни усиленного питания позволили ему восстановить энергию. Не полностью – жирка в теле так и не было, но в той степени, чтобы не выглядеть ходячим скелетом и практически полностью восстановить силовые и скоростные характеристики организма.

Он шел так три дня, останавливаясь, чтобы поймать лягушек и червей и попить воды.

К концу третьего дня, перед тем как войти в город, существо вдруг осознало себя. Догадалось, что существует «я». И перестало быть зверем. Ведь только человек может осознать себя. Почувствовать себя личностью. И существо стало личностью. Какой? Он еще не знал. Но знал, что существует, и впитывал знания, ощущения, как впитывает песок пустыни долгожданный дождь. Это был чистый лист бумаги, на котором любой может написать любое – и хорошее, и плохое. Ребенок. Младенец.

Стражники у ворот не обратили на входящего в город человека никакого внимания. Во-первых, они были заняты руганью с купцом, который не желал платить дополнительные деньги за привязанных к фургону заводных лошадей. Во-вторых, мало ли у ворот бродит всевозможных нищих, среди которых этот грязный оборванец терялся, как камешек в горном обвале! На всех нищих будешь тратить время – целой жизни на то не хватит!

И оборванец побрел вдоль улицы города, подгоняемый мыслями, таящимися глубоко в его мозгу. Он шел и шел, инстинктивно держась с краю улицы, совершенно не осознавая, для чего это делает. Его мозг был чист, чище мозга бродячего кота, который на последнем усилии ищет сытную помойку, где можно поживиться вкусными объедками и поймать мышь или даже крысу – теплую, вкусную, забавно пищащую. Все знания, весь жизненный опыт оборванца, из чего, собственно, и состоит личность любого существа, были закупорены в самых дальних уголках мозга, и вытащить их могло только чудо. Или колдовство. Все, на что был способен организм, только недавно осознавший свое «я», – это функции, связанные с его выживанием. Есть, пить, двигаться, совершать естественные отправления – он мог только это. Не более того.

– Глянь, какой урод! – приказчик лавки мясника заржал, показывая пальцем на бредущего с краю улицы мужчину.

– Ух ты! Великан какой! – зеленщик, болтавший с приказчиком ни о чем, чтобы убить время, уважительно и с удивлением помотал головой. – Глянь, какие плечи!

– Ты глянь, какая морда! А грязный! И как его стражники-то пропустили? И тощий! Что толку с широких плеч, если мяса нет?

– А чего бы им его не пропустить? С него взять нечего, так и пропустили. Они только с таких, как я, дерут три шкуры! И нищие им не нужны! Нет, правда, здоровенный какой, даром что тощий! Я разбираюсь! У меня брат в легкой пехоте, ветеран. Он всегда говорил: «Ты не смотри, сколько мяса! Смотри – на жилы! Жилистые – они самые крепкие! И когда мясистые уже задыхаются, жилистые все прут и прут!»

– Ну, не знаю… – приказчик с сомнением посмотрел на заросшего русой, почти белой бородой дикаря, волосы которого свалялись, были спутаны и торчали над головой, как иглы. Штаны мужчины покрыты засохшими пятнами грязи, рубаха висела лохмотьями, открывая длинные, мосластые, жилистые руки – тоже очень грязные и черные от загара. Да и весь мужчина в тех местах, где его тело не покрывала грязь, был загорелым дочерна. Поражали глаза этого нищего – ярко-синие, будто светящиеся изнутри, они смотрели на мир с непосредственностью маленького ребенка. Он рассматривал мир так, будто видел его в первый раз.

– Да он сумасшедший! – после паузы в несколько секунд добавил приказчик. – Посмотри, он же ненормальный! Смолы небось обкурился! Или порошка нанюхался! Он же ничего не понимает!

– Нет, – бросил зеленщик со знанием дела. – У нюхачей нос красный и зубы гнилые. Черные все! А у него, посмотри, все белые!

Приказчик присмотрелся – как раз в эту секунду беловолосый вдруг широко улыбнулся и зашагал к пирожнику, выкатившему к обочине короб с пирогами и начавшему зазывать покупателей.

И правда, зубы странного типа были белыми, крепкими, как у собаки. Или как у волка…

– Ой, что сейчас будет! – зеленщик схватился за подбородок и начал теребить бороду. – Он к Пергину идет! А Пергин терпеть не может нищих! Сейчас измордует несчастного!

– Точно! – приказчик тоже скривился, скорбно помотал головой. – Вот же скот! Ему бы только поглумиться над слабыми! В прошлый раз одного нищего затоптал до смерти, сказал, что тот на него набросился, хотел деньги отнять!

– И ты мне рассказываешь? – зеленщик фыркнул, не отрывая взгляда от медленно бредущего через улицу мужчины с белыми волосами. – Да я сам все видел! Бедолага еще немного пожил – хрипел, кашлял кровью, а потом вытянулся и помер! И ничего Пергину не было! У него брат в Страже, вроде как командир Тумана. Сто человек в подчинении, это не шутка!