Чекист. Секретная командировка

– Так цего только цаю? – обиделась тетка. – У меня уже и яишня готова. Вот с хлебом у нас худо, да сам знаешь.

Моя комната была маленькой, а большая совмещена с кухней. Там же, судя по обеденному столу, накрытому клеенкой, была и столовая.

Отойдя к рукомойнику, я смочил ладони водой (типа помыл руки перед едой!) и сел за стол.

– Мяу! – раздалось из-под стола, и ко мне на колени запрыгнула упитанная черно-белая кошечка.

Ну, к кошкам я всегда неравнодушен, как же такую красавицу не погладить?

Я наглаживал кошечку, она благодарно урчала, устраиваясь поудобнее.

– А ну-ка перекрестись!

Глядя, как тётушка смотрит на меня (а в её руках грозное оружие – горячая сковородка с яичницей!), я торопливо перекрестился. Чего это она?

Череповец. вид с птичьего полета

Глава 2

Знакомый незнакомец

Сковородка, от которой исходил огнедышащий аромат, благополучно упала на деревянную подставку прямо перед моим носом.

– Тётя Стеша, ты чего это?

– Ты ешь, да не блей! – сурово сказала тётушка, ставя передо мной солонку, кладя черствый кусочек хлеба и щербатую вилку.

– А сама? – кивнул я на сковородку, куда было вбухано – судя по желткам – не меньше пяти яиц. – Мне столько точно не съесть.

– Ну, оставишь немножко. Я ж старая, мне много не надо.

Я только пожал плечами и принялся за еду. Надо сказать, что яичницу я обожаю, ел бы ее каждый день, но супруга считает иначе. Потому любимое блюдо удается поесть лишь тогда, когда дорогая в отъезде.

Яичница тётушки оказалась выше всяких похвал. Похоже, зря я считал, что мне её не осилить. Верно, новое тело требовало пищи больше, чем требовалось мне самому. Вот если бы я ел по пять яиц в день, то уже и сам бы закукарекал. Потому мне понадобились некоторые усилия, чтобы хоть что-то оставить на сковородке. Однако тётушка запротестовала.

– Э, да куды мне столько?

Тем не менее она с удовольствием «прикончила» остатки моего завтрака, довольно вздохнула и принялась наливать чай из небольшого закопченного чайника. Мне был выставлен стакан в шикарном серебряном подстаканнике (может, Фаберже?), а себе квартирная хозяйка поставила щербатую чашку и слегка треснутое блюдце. Сахара к чаю, конечно же, не оказалось, как не было и того, что я очень люблю – ни плюшек, ни печенюшек. И на вкус чай был немного странным. Ну, не цейлонский и даже не грузинский. Впрочем, всё лучше такой, нежели хлебать пустой кипяток.

Вот, поди же ты, сам не заметил, как начал думать на языке той давней эпохи. В двадцать первом столетии я бы сказал – мол, пить кипяток. Ба, так это же Иван-чай, самый модный напиток нашего времени! Сделав пару глотков, я спросил:

– Ну, так чего креститься-то заставляла? Решила, что в меня чёрт вселился?

– Так решишь тут, – хмыкнула тётка без малейшего смущения. – Вот сам-то посуди – ты тут уже полгода живешь, ешь-пьешь да спишь. Ну, слова худого не скажу – деньги за квартиру платишь исправно – хотя я по-родственному с тебя тока за дрова и беру, паёк мне полностью отдаешь. Но чтобы поганое ведро вынес али постель за собой заправил – такого не было. Или вон ты же меня бабкой звал, а теперь тётя Стеша. Вроде старая я уже, а всё равно – приятно мне, что сын племяшки покойной «бабкаться» перестал.

– И кошек, наверное, я раньше терпеть не мог, – улыбнулся я, догадавшись ещё об одном «проколе».

– Ну, про кошек сказать ницего не могу, а на Ваську моего ты все время шипел, а то и пнуть норовил. Но Васька-то мужик умный, он тебя стороной обходил. А сегодня-то он к тебе ровно к родному. Меня ажн завидки взяли! Лежит, скотина такая, на цужих коленках да мурлыкает. Он у меня так никогда не мурлыкал.

Вот не скотина же он, мой предшественник! Или как там правильно – реципиент? Слово-то какое, хрен выговоришь. Пусть уж лучше «хозяин тела». Ну, хрен разница, но он – скотина, раз кошек не любит. Ну, котов, какая разница!

Впрочем, если его дух перенесся в моё тело, я ему не завидую. Наверное, сейчас его (или меня?) пакуют в смирительную рубашку и везут на Канатчикову дачу, она же Кащенко. Впрочем, мои коллеги, скорее всего, отправят бренное тело в какой-нибудь подведомственный институт, где начнут вдумчиво допрашивать несчастного Володьку. А возможно, что и не его одного. Сколько нас там было? Пятеро проверяющих как минимум. И тот – не успевший представиться. И ещё, думается, человек десять, а может и больше.

Мне отчего-то стало жалко не себя, а несчастного парня, вырванного из привычной обстановки и отправленного в далекое будущее. Впрочем, а кто сказал, что мы просто поменялись телами? Вполне возможно, что в мою оболочку вселился кто-то другой, умело приспосабливающийся к изменившимся реалиям. Думать о том, как супруга воспримет мою тушку, с иным наполнением, не хотелось. Смысл? Вот, когда выберусь из этой лабуды, тогда и посмотрим. А в том, что выберусь, я не сомневался. Но для начала нужно укорениться здесь, в этой реальности.

– Ты ж говорил, цто тебя только поранили? Али про контузие не упомнил? – поинтересовалась тётушка.

Мне осталось только пожать плечами. В который раз за сегодня?

– А я и сам не помню. Ну, может, что-то и было, мало ли. Граната рванула, ещё что.

– Ну, в горяцке-то ещё и не то бывает, – вздохнула тётка. – Как сейцас помню – батька мой в лесу как-то ногу порубил – лес-от по-мещиций был, торопился шибко, а в запарке-то и не заметил. Домой пришел – кровышшы полваленка, а он и помер. Может, тебе к доктуру сходить? Пущай он твою голову глянет.

– А что доктор? – отмахнулся я. Не удержавшись, вспомнил один из фильмов, раздерганных на цитаты. – Спросит: «На что жалуемся?» Скажу: «На голову!» А он мне: «Это хорошо. Лёгкие дышат, сердце стучит, а голова – предмет тёмный, исследованию не подлежит». Было у меня уже такое. Пришел к врачу, сказал – мол, так и так, провалы в памяти. А он мне – мол, штаны не забываешь снимать, коли по большому ходишь? Нет? Ну, так все нормально, иди отсюда!

– Это да, дохтура, оне такие, – печально кивнула тётка. – Вон, давеца кума к дохтуру земскому ходила – мол, спина болит, нагибаться не могу! А он ей – так ты, бабуля, и не нагибайся. Врачи, они все такие.

Мне стало немного смешно. Стало быть, врачей ругали и в прошлые времена, планида у них такая. Мы ещё немного посидели, поругивая медицину, а потом тётушка решительно заявила:

– Ты, Володя, сегодня на службу-то не ходи. Газета твоя – это не корову доить. Обойдутся они денек и без тебя. А вот завтра с утречка и пойдешь. А я тебе на обед оладушки испеку. А ты, – хитренько посмотрела на меня хозяйка, – может, пока дровишек поколешь? Мне тут с лесопилки цурбаки привезли, будут поколоты, так и славно, в поленницу сложим, так и пущай себе сохнут. Тока переобуться не забудь. Портянки я тебе чистые дам, высохли.

Портянки, к счастью, я наматывать не разучился (спасибо сержанту Касьяненко, замком-взвода, обучавшего салабонов нелегкой науке ратной службы!), ноги вошли удобно, а сапоги оказались не кирзовыми, а кожаными. Впрочем, не уверен, что кирза в 1918 году вообще была изобретена, а из какой кожи сшита моя обувь, я тоже не понял.

Дровишки я поколол, да их не так и много было. Странно, последний раз я занимался этим делом давным-давно, но до сих пор не забыл, что при ударе следует бить не под прямым углом, а чуть наискосок.

Сложив небольшую поленницу и, ощутив легкую, но приятную усталость, пошёл в дом, где тётушка уже возилась с тестом.

– Вон, яйца надобно изводить. Сватья из деревни сотню штук притащила, испортятся, если не съесть, картошка есть, а вот с мукой худо, – сообщила тётка.

– А что вдруг так щедро – целую сотню? – удивился я.

– Так ты же сам яйца просил. Цто, уже и это не помнишь? Тебе в прошлом месяце бутыль постного масла в паёк выдали, а у нас ещё с прошлого года бочка стоит. Куда нам столько? Прогоркнет. Вот я сватье масло, а она мне яйца.

Пока тётушка хлопотала, я пошёл в свою комнатку, чтобы как следует проверить – нет ли среди вещей «хозяина тела» что-то такого, что позволит мне чувствовать себя увереннее. На столе, кроме газет и бумаг (их надо тоже внимательно осмотреть), ничего интересного не было. Разве что чернильница-непроливашка, перьевая ручка да пара обгрызенных карандашей. А ведь у парня должны быть документы. Военный билет, или солдатская книжка, что там ещё? Если так, то должно быть и хранилище!

Как я и думал, под кроватью отыскался деревянный сундучок. Небольшой, как раз для холостяка… или для солдата. Точно такой был у прадеда моей жены. Со слов бабушки Мани (это дочка владельца сундука и, соответственно, бабка моей супруги), её отец был участником русско-японской войны.

Хм, так он ещё и с замком. Внучатый племянник не доверяет тётушке?

Ключ недалеко – в кармане моих же штанов. Почувствовав себя Джимом Хокинсом, открывавшим сундук Билли Бонса, повернул ключ. Что ж, посмотрим, что у нас там.

А у нас там было: новенькая гимнастерка, черные штаны (гражданские!), пара теплых носков, кисет с табаком. Сам-то я бросил курить давненько, а вот «хозяин тела»? Нет, если бы Вовка курил, я бы уже заметил. Запах табака чувствую сразу! Ну, не могло такого быть, чтобы он не курил в своей комнатушке. А кисет с табаком мог лежать просто для моли. Ну, для отпугивания моли. В конце концов, можно обменять на что-нибудь полезное. Предложить, что ли, тётушке, чтобы обменяла на сахар? Ладно, пусть лежит. Дальше обнаружился бумажник, в котором лежало четыре маленькие бумажки, именовавшиеся, как я помнил, «керенками». Кажется, их печатали размером в газетный лист, а потом расстригали на кусочки. Одна достоинством в двадцать, а три по сорок рублей. Интересно, а они сейчас в ходу? И вообще, «военный коммунизм» уже объявлен или ещё нет? Тётушка что-то там говорила о пайке, что я получал. М-да, печально, когда под рукой нет ни справочника, ни хотя бы Википедии (источник не шибко надежный, но самый востребованный). Ладно, на месте и разберусь.

А вот и документы. В первую очередь меня интересовала книжечка, напоминавшая военный билет, только потолще, страниц так сто. Обложка не дерматиновая, картонная, зато на ней типографским способом отпечатано «Записная книжка 434 Череповецкого пехотного полка», ниже от руки вписано «Аксенов Влад, роты 1, взвода 1». Ниже опять-таки типографским способом: «Книжку эту нижний чин должен постоянно хранить у себя». Ещё что-то о денежных суммах.

Открыв Записную книжку, обнаружил, что меня зовут Аксеновым Владимиром Ивановичем, на службе я состоял с 1916 года, на правах вольноопределяющегося, сословие – крестьянин, родом я из деревни Аксеново Череповецкого уезда Новгородской губернии, православного вероисповедания, грамотен. В графе мастерство вписано, что я «оконч. полн. курс Череповецкой учительской семинарии». В графе ранение стоит «1». Но что за ранение, когда получено, не указано. Порадовал раздел «награды», где было вписано – медаль «За храбрость 4 ст.»

В Записной книжке содержалась масса сведений, необходимых солдату: денежные оклады и штрафы, за что полагается тюрьма, а за что арестантские роты, текст присяги и выдержки из «Науки побеждать», образцы строевых и ружейных приемов и родословная императора Николая Александровича. Вот она-то на кой нужна? Для себя я больше полезных сведений не отыскал. Ну, разве что в разделе «Вооружение и снаряжение» была вписана винтовка «Арисаки». Хм, а это ещё что за зверь? Почему русскому солдату выдают, судя по названию, японское оружие? У нас что, «мосинок» не хватало?