Трудный отпуск

– А что у не был за характер? Можно поподробнее? – посмотрел я на старого друга, поскольку не сомневался, что он владеет и этой информацией.

– Давай перед этим я сначала отвечу на другие интересующие тебя вопросы, – предложил Евгений Николаевич. И, не дожидаясь моего согласия, продолжил: – Значит, так: касательно предумышленного или непредумышленного убийства… Следствие не располагает какими-либо данными, проясняющими этот вопрос. Криминалист тоже не может ответить на этот вопрос, – нет пока никаких зацепок. Может, если ты, конечно, возьмешься нам помочь, – тут Размолов сделал небольшую паузу (словно ожидал моего «конечно помогу», однако я скромно промолчал) – тебе удастся разрешить этот вопрос… Время убийства определено более или менее точно – от десяти до одиннадцати часов вечера. Касательно свидетелей… Таковых не имеется, несмотря на поквартирный обход, совершенный и нашими операми, и участковым уполномоченным. Никто из жильцов дома не видел постороннего мужчину или женщину, входящих в подъезд в указанное время и выходящих из подъезда.

– А если ли камеры, выходящие на подъезд дома, где проживал убитый?

– К сожалению, таких камер не имеется. Так что и тут зацепиться не за что. Соседи Хесниярова по лестничной площадке и по подъезду тоже ничего не видели и не слышали.

– Может они просто не хотят связываться с полицией и поэтому молчат? – предположил я.

– Не похоже на них, – не согласился Евгений. – Люди уже в возрасте, живут в этом доме давно, все прекрасно знают друг друга. Искренне хотели помочь следствию.

– А дом какой постройки, сталинской?

– В том-то и оно, что сталинской. Стены толстые, кирпичи первосортные, здание построено добротно, сейчас так не делают. Это не новые здания – панельные или кирпичные, где слышно, как соседи писают в унитаз, поют песни под душем или занимаются любовью. Ну, и последнее: в квартире бывшего председателя исполкома ничего не пропало. Это подтвердила соседка по лестничной площадке Руфия Немедзянова, которая время от времени приходила убираться в квартире Зиннура Мансуровича. Он ведь жил один. И был не очень здоров…

– А что такое? – поинтересовался я.

– Силлогомания. Страсть к собиранию вещей или патологическое накопительство. Кстати, по православным традициям оно считается грехом, – пояснил мне старый друг. –Рука не поднимается что-либо выбросить, и многое, найденное на улице и даже на помойках, кажется нужным и способным пригодиться. Все найденное или полученное каким-то иным способом несется домой, складируется и остается лежать навечно, так ни разу и не пригодившись.

– Хм, интересно… Никогда даже не слышал о такой болезни.

– Иногда эту болезнь шутливо называют «синдром Плюшкина». Случается, комнаты забиваются таким барахлом так, что и пройти невозможно. У стариков после шестидесяти пяти такое частенько бывает. Так что квартира Зиннура Мансуровича была захламлена всяким барахлом, а взять в ней особо было и нечего…

– А сколько ему лет было? – поинтересовался я.

– Шестьдесят семь, – ответил Евгений Николаевич.

– Вроде бы еще и не старый.

– И тем не менее… Так вот, что касается самого потерпевшего… – Здесь мой друг сделал небольшую паузу, словно раздумывал, с чего бы начать. И начал с анкетных данных. – Хеснияров Зиннур Мансурович.... Шестьдесят семь лет. Разведен. Жена ушла, когда его попросили с должности председателя исполкома в две тысячи одиннадцатом году: став рядовым гражданином, он перестал ее устраивать. Впрочем, здесь нет ничего удивительного, – глубокомысленно изрек подполковник юстиции Размолов, незаметно, как ему думалось, вздохнул, что от меня не ускользнуло, и продолжил по-деловому: – А почему его попросили с должности, у нас есть две версии, тут мы пробили по своим каналам. Первая, потому что каким-то образом он проштрафился перед главой администрации. А вторая, с должности его попросили потому что, как это частенько случается, – вздохнул уже по другому поводу начальник следственного отдела, – освобождали место для другого, более управляемого… Хеснияров, он из местных. Его здесь знают практически все: отец его был начальником местной тюрьмы, а дед вместе с борцом за пролетарскую диктатуру большевиком Сергеем Николаевичем Гассаром, первым председателем Городищенского уездного Совета депутатов, устанавливал и укреплял в Городище советскую власть. Сам Зиннур Мансурович, можно сказать, поднялся с самых низов. Начинал простым оператором по добыче нефти и газа. Затем после окончания вуза сделался инженером нефтегазодобывающего управления «Горнефть». Потом пошел по общественной линии и получил пост заведующего сектором по закупкам Городищенского исполкома. Затем стал заместителем руководителя исполкома по экономике и, наконец, вполне заслуженно занял должность руководителя исполкома Городищенского муниципального района.

Евгений Николаевич поднялся со своего места, подошел к письменному столу и, открыв один из ящиков, достал пачку сигарет. Щелкнув зажигалкой, прикурил и с наслаждением сделал пару глубоких затяжек. Три года назад мне удалось бросить курить, и я с удовольствием втянул в себя запах дыма. Это был тот максимум, который я позволял себе, отказавшись от сей пагубной привычки. Что же касается обыкновения доставать из пачки сигарету, разминать ее и картинно нюхать, чем нередко занимаются кинематографичные персонажи в детективных сериалах, годами пытающие бросить курить, то такая вещь в жизни не проходит. Сигарета, это ведь не французский парфюм, чтобы его нюхать, не женщина, источающая природный аромат. Сигарета в первую очередь дым, который столь необходим курильщику.

– Последние года три Хеснияров жил бобылем-отшельником в полнейшем смысле этого слова. Одиночество, по всей видимости, его совершенно не тяготило. Из своей квартиры он выходил крайне редко, разве что куда-нибудь в магазин за продуктами. Сам тоже ни к кому не наведывался. Никого к себе тоже не приглашал. Либо не желал общения, либо опасался, как бы гости чего-нибудь у него не сперли! Ведь эти газеты и журналы, различное тряпье, всякие железки, обрезки досок и прочее барахло, что он постоянно приносил с улицы, совершенно искренне считал ценнейшим добром, на которое может кто-то позариться… Так что постороннему человеку, – снова сел напротив меня Размолов, – Зиннур Мансурович дверь попросту бы не открыл.

– Он что, жил на одну пенсию? – спросил я, воспользовавшись новой возникшей паузой.

– Представь себе, да, – искренне подивился мой старый университетский друг. – Мы прорабатывали это вопрос, никаких дополнительным заработков или каких-то источников, нами обнаружено не было. Говорят, он не брал взяток и не имел каких-либо выгод, которые могла бы ему принести его должность. Сейчас, наверное, в это трудно поверить, но, судя по тому, как он жил, так оно на самом деле и было.

– Может быть, Зиннура Мансуровича поэтому и подвинули с должности, что он не соблюдал правил, принятых чиновниками и старался жить по совести. Ведь в черной вороньей стае белой вороне не ужиться – заклюют… А на одну пенсию прожить – сам понимаешь, как надо извернуться.

– Все так…. Высокие коммунальные услуги, дорогостоящие лекарства, без которых пожилому человеку приходится очень не легко… На еду остается всего ничего. Случается, не остается вовсе, коли приболел, а на дворе зима и коммунальные платежи в районе девяти-десяти тысяч, а иногда и поболее. Если бы не его зять, муж его сестры, Зиннуру Мансуровичу было бы попросту не выжить…

– Зять что, помогал ему деньгами? – предположил я.

– Да. Через жену, – ответил Евгений Николаевич. – Та иногда заходила к брату навестить его. И то пять тысяч ему оставит, а то и десятку… Деньги не свои, конечно. Она-то сама практически всю жизнь не работала, и деньги, что у нее имелись, были не ее, а мужа. Вот за эту помощь Хеснияров своего зятя терпеть не мог.

– Почему? – задал я вопрос, на который и сам бы мог ответить.

– Наверное, не хотел считать себя обязанным ему, – чуть подумав, промолвил подполковник юстиции Размолов. На мой взгляд, в своем размышлении он попал в самую точку. И добавил: – Но все-таки чувствовать себя обязанным шурину Зиннуру Мансуровичу приходилось. Когда что-то кому-то должен, сам знаешь, это угнетает. А у совестливых людей напрочь портит характер.

– Ситуация знакомая… Сам не люблю быть кому-то обязанным, а тут деньги…. И нет никакой возможности возвратить их. Человеку, которому ты задолжал, трудно отказать в его просьбе. А просьбы бывают весьма разные…. Это означает все время находиться у него на крючке.

– Сам знаю, в любой момент тебя могут подцепить. За хвост, за жабры, за голову, за брюхо. А это, ох, как неприятно…

– И кто же у нас, в таком случае, будет зять? – спросил я с интересом. – Наверное, какой-нибудь местный олигарх.

– Ну, не олигарх, конечно, но довольно известный бизнесмен в нашей области, зовут его Альфред Антанасович Моргулис, – ответил Евгений Николаевич. – Я бы даже сказал, что он был один из первых бизнесменов в городе, – со значением глянул он на меня. – Сначала у него появился кооператив по продаже кафельной плитки. Это было еще в те горбачевские времена, когда никто не верил, что «Закон о кооперации в СССР», это всерьез и надолго. Все думали, что пара-тройка месяцев, максимум полгода, и все это закончится, как неоднократно уже бывало с разными прогрессивными начинаниями в стране. Закрутят гайки, уничтожат… Однако кооперация вместо схода на нет стала «ширится и углубляться», – как любил поговаривать Михаил Сергеевич. Шло время. Моргулис открыл малое коммерческое предприятие. Потом «ООО» по продаже отделочных строительных материалов, одно из самых крупных в городе с филиалами по всей области. И строительную фирму, чтобы, значит, обеспечивать состоятельных граждан домами, коттеджами, гаражами и прочими строениями, как говорится, «под ключ». Себе построил коттедж в два этажа. Он такой заметный, с башенками… – сделал жест рукой подполковник юстиции Размолов, как будто обхватил бочонок. – Правда, в городе говорят, что дела его давно уже неважнецкие, и долгов у него больше, нежели доходов, – проявил немалую осведомленность в делах бизнесмена Моргулиса начальник следственного отдела Управления внутренних дел по Городищенскому району, – однако марку весьма обеспеченного человека он продолжает держать довольно высоко, и как это ему удается – очень большой вопрос. Занимается активно благотворительностью, и помимо помощи шурину, содержит двух сестер и сына с женой и двумя детьми.

– А сколько сейчас сыну? – поинтересовался я. – И кто он?

– Он писатель, – со странной усмешкой ответил Евгений Николаевич. – По крайней мере, он так думает и хочет, чтобы так думали другие, – добавил он. – Ему тридцать шесть лет… – Похоже, подполковник Размолов был осведомлен о многих гражданах, проживающих в городе и уж тем более так или иначе причастных к делу, которое сейчас его занимало. Впрочем, в небольших городах их жители знают друг про друга если не все, то очень многое… – Зовут его Фердинанд Альфредович, – продолжил мой друг. – По окончанию школы он окончил факультет журналистики Казанского университета, какое-то время работал корреспондентом в газете «Вечерняя Казань» и вел в ней новостную рубрику. Ничем себя особенным не проявил. Опубликовал в «Вечерке» несколько своих рассказов. Я их читал…

– И как впечатление?

– Ничего интересного. Серенькие, блеклые. Говорит, что в настоящее время пишет книгу. Года четыре уже, как пишет… Но вот только написать ее никак не может, потому что вокруг полно графоманов и завистников, которые все время пытаются вставлять ему палки в колеса. Я немного знаком с этим писательским миром, все они говорят примерно одно и тоже… В один из отпусков приехал к отцу, да так здесь и остался. Женился, завел детей.

В последних словах начальника следственного отдела Управления внутренних дел мне послышался несильно сокрытый сарказм. Сидеть на родительской шее в тридцать шесть лет, да еще с семьей, это, конечно, не комильфо. Но писать книгу можно и дольше четырех лет. Некоторые писатели пишут одну книгу едва ли не всю жизнь. И потом ничего более не делают и всю оставшуюся жизнь собирают с нее пенки.

– А самому Моргулису-старшему сколько лет? – прервал я свои размышления.

– Да под шестьдесят, – последовал ответ. – Кстати, Маргарите Ивановне Камышиной, которую также убили в своей квартире, совсем недавно исполнилось шестьдесят два года…

– Это ты про второе убийство начал говорить? – догадался я, поскольку Женя Размолов ответил на все мои вопросы, что я ему задал.

– Да, – ответил мой старый друг.

– Тоже одинокая?

– Все верно.

– Получается, что преступник выбирает одиноких стариков? – озвучил я вывод, который напросился сам собой.

– Выходит, что так, – не сразу ответил Евгений Николаевич. После чего добавил: – Или тех, кто его слабее, и кто не сможет ему оказать должного отпора. Вот только не понятен его мотив. Ведь ничего не пропало. Что ты по этому поводу можешь сказать, Максим?

– Убийцей может быть маньяк, которому в удовольствие мучить людей, а потом убивать их. Знаешь, совсем недавно в нашем управлении сделали доклад. И по выкладкам специалистов, занимающихся этой темной, сейчас по стране шастают приблизительно тридцать-тридцать пять маньяков. Многие из них на месте не сидят. Укокошат несколько человек, почувствуют, что за ними идет охота и перебираются в другое место. А интуиция у них, как показывает исследования, просто звериная! Впрочем, они звери и есть… Женя, давай расскажи подробно про второе убийство.

– Убита Маргарита Ивановна Камышина, пенсионерка, одинокая, шестьдесят два года. Всю жизнь, можно сказать, проработала акушеркой в нашем роддоме номер один, и немало жителей нашего города обязаны своим появлением именно ей, поскольку роддом номер один самый популярный в нашем городе, – начал Евгений Николаевич. – Характер имеет… тьфу ты, имела примерно такой же, каковой был у Хесниярова: чужого или неприятного ей человека в дом и на порог не пустит, и из квартиры без особой причины – ни ногой! Как говорится, калачом не выманишь. Разве что на лавочке иногда посидит вместе с подругами, такими же старушками, как и она сама. Касательно твоих вопросов, что ты задавал по первому убийству, – он внимательно посмотрел на меня, очевидно, сообразуясь с мыслями, – могу ответить тебе следующее: орудие убийства такое же, как и в первом случае, то есть тупой тяжелый предмет, возможно, обрезок водопроводной трубы, как ты и предполагал. Поскольку носить с собой кусок водопроводной трубы легче и проще, нежели, к примеру, топор, чего я и представить себе не могу… В этом отношении я с Достоевским где-то даже не согласен…

– Ну, если только за поясом, – пошутил я и тотчас представил растрепанного длинноволосого беззубого старикана с крючковатым носом, с узким морщинистым лбом и колючим взглядом злых крохотных глазок, за поясом которого, подвязывающего длинную белую рубаху, был заткнут окровавленный топор. – Что-то подобное я видел в кино.

– Макс, ты, наверное, в последнее время очень много смотришь ужастиков, – поддержал мою шутку Евгений.

– Возможно, – охотно согласился я. – Прости, что прервал. Продолжай, пожалуйста.

– Итак, я продолжаю, – сразу сделавшись серьезным, заговорил однокашник. – Орудие убийства во втором эпизоде то же самое… Плюс убийство произошло между десятью и одиннадцатью часами вечера, как и в первом случае со стариком Хеснияровым. Помимо того, что обе жертвы находятся… то есть находились в преклонных годах, – поправился начальник следственного отдела, – время убийства и орудие убийства – единственная связь между этими двумя преступлениями… – Евгений Николаевич немного помолчал, потянулся за сигаретами, потом зло запихнул их в карман и продолжил: – Убийцу старушка Камышина, учитывая ее характер, похоже, тоже впустила сама. Поскольку ни взлома, ни характерных царапин, что случаются при открытии замка отмычками, не замечено от слова «совсем». Очевидно, преступник был Маргарите Ивановне знаком и не был неприятен. Она впустила его и… предположительно, практически сразу получила пролом черепа, – ранение, от которого почти в одночасье скончалась. В квартире, судя по всему, ничего не пропало: все, что имелось, осталось на своих местах. Так что это не наркоманы или какие-то там залетные воры, что просчитались с выбором квартиры, а именно некто, пришедший убивать. Делать свое черное дело, прихватив с собой уже проверенное в первом эпизоде орудие убийства. Мне кажется… лично мне, – интонацией подчеркнул последние два слова Евгений Николаевич, – что если Зиннура Мансуровича убили либо непредумышленно, либо специально, то Маргариту Ивановну Камышину лишили жизни исключительно преднамеренно. Либо она что-то заприметила, чего видеть было не нужно, либо что-то узнала, чего знать было не должна. Вот за это она и поплатилась. Иных оснований убивать бывшую акушерку я не вижу… Ни в какие особые тайны она посвящена не была, никакими материальными средствами она не владела.

Внимательно выслушав все, что было мне сказано, я произнес: