Таежное золото

– Слушай, а в Гражданскую репортеры были? – встрепенулся Генка.

– Были, – кивнул Максим, извлекая собственное пиво из холодного бара. Генка просиял. – Репортеры даже на Куликовом поле были. Из газеты «Древнерусские новости». Не вздумай хохмить. Дмитрий прихватил с собой десять человек – чтобы после битвы было кому изложить правильную версию событий. Кто эти люди, по-твоему?

– Врешь, – хихикнул Генка, щелчком откупоривая пиво. – Признайся, что придумал.

– Вот они, Фома неверующий, – Максим осторожно вытянул книгу в синем переплете (осторожность нужна – недавно притупил бдительность, уронил на ногу «Анну Каренину», три дня потом хромал), – «Пропагандистские операции – с древнейших времен до наших дней». Найди в оглавлении Куликовскую битву. Эти гаврики перечислены поименно. А насчет репортеров в Гражданскую – хватало и этой публики. Писали впрок победные реляции и доносы – кто в чека, кто в контрразведку. Героически гибли от тифа и сифилиса…

Второй нарисовалась Алла Микош с коровьей меланхолией в глазах. Одногруппники сидели в креслах и культурно распивали четвертую емкость. Обнаружив, что она не первая и вряд ли в ближайшее время удастся утонуть в объятиях Максима, Алла тяжело вздохнула, поправила сбившуюся бретельку и извлекла из авоськи квадратный штоф «Софьи Андреевны».

– Ого, – поежился Максим. – Это явно превышает наши естественные потребности.

– Ты не прав, – возразил Генка. – Молодец, Аллочка. Именно так – под водку и барышень. А как еще решать наболевшие вопросы? Ну чего сидишь, хозяин дома? Беги на кухню, готовь что хочешь, лишь бы получилась закуска. Не сумеешь – девчата помогут: чувствую уже на лестнице чугунную поступь Чесноковой…

Действительно, нарисовалась Чеснокова в самой короткой в мире юбке. Похмыкивая, оперлась на несгораемый шкаф в прихожей и недоверчиво обозрела гостиную, где народ выпивал и закусывал.

– Ну и ну… – недоверчиво поводила носиком. – Надеюсь, не опоздала. А что? Производим хорошую импрессию… Напомните мне, как называются периодические запои?

– Дипсомания, – сказал Генка. – Исключительно для борьбы с ипохондрией. Ты уж не корчи из себя бздюху, тащи из серванта манерку и в ритме пиано падай на канапе. Штрафную будешь пить.

– А Семигин где? – пересчитала присутствующих Чеснокова.

– А бес бы знал, – пробормотал Максим, разливая по четвертой. – Видно, он не будет, видно, обманул… – создавалось удручающее впечатление, что обсуждение серьезных вещей перерастает в банальную пьянку и вероятный свальный грех: сомнительно, что Алла Микош уйдет сегодня домой (а провожать ее точно не хочется). Да и Генка с Чесноковой, занимавшиеся «этим делом» везде, кроме квартиры Максима, без боя не сдадутся. Он подмечал краем глаза, как Алла втихаря обозревает бескрайнюю гостиную, намечая, видимо, отправные точки. Спас положение нечесаный Семигин, заявившийся после пятой.

– Здра-авствуйте, дорогая редакция… – обрадовался Генка, – вот они, дятлы пера и облитой цикорием клавиатуры… Манерку из серванта захвати и падай куда-нибудь, мы подвинемся.

Алла попробовала привстать, чтобы подвинуться, но шатнулась и передумала. Спиртное как-то странно действует на дам, превращая их в красных девиц. Практически в индианок.

– Не ожидал, – признался Семигин. – С кем я связался, как мне стыдно! – после этого он неприхотливо примостился на подлокотнике, засадил увесистую штрафную и невзначай погрузил нос в декольте Чесноковой.

– Но-но, – сказал Генка.

– Нравится? – живо поинтересовалась Чеснокова.

– А толку? – пожал плечами Семигин. – Ты мечта, Чеснокова, а нормальная мечта должна быть недосягаема. Нас с тобой разделяют имущественные, нравственные и социальные барьеры. Долой Шуйских, одним словом.

– Но-но, – повторил Генка.

– Но дело в другом, – тоном заговорщика сказал Семигин. – Есть идея, коллеги. За полтора дня мы можем решить задачу, поставленную Загорским, ни на йоту не отступить от условия и вознести себя в его глазах, то есть облегчить себе жизнь на оставшиеся два года отсидки.

– Надо выпить, – обрадовался Генка, хватаясь за бутылку.

– Выкладывай, – повелел Максим.

– Я работаю в редакции «Сибирского вестника» уже третий год, – сообщил Семигин с таким видом, словно раскрывал тайну старого пирата. – Пью чай по три часа в день, флиртую с девчонками и левой ногой царапаю заметки. Временами правлю бездарные и безграмотные сочинения. Дело было под Новый год. Вызвал лично Гундохин – главный редактор – и сунул пухлую рукопись, отпечатанную на «ундервуде». Дескать, пришел в редакцию старенький дедушка и передал мемуары отца, который имел славную боевую биографию. Лично перепечатывал мемуары и даже пытался что-то править. Лучше бы не пытался, грамотей… – Семигин потянулся к салу и чуть не грохнулся с кресла вместе с Чесноковой. – Прости, красавица… Подай-ка мне вон тот отрезанный ломоть… Так вот. Гундохину хотелось материала по Гражданской войне, приуроченного к восьмидесятилетию разгрома последнего забайкальского бандита атамана Кочеткова. И сунул мне этот манускрипт – дескать, приведи в божий вид, ты же у нас одаренный, страдаешь словарным запасом. А мы тебе заплатим. Я дома посмотрел – мать честная! Ошибка на ошибке, про литературные способности сочинителя просто молчу – там не редактировать, а заново писать надо! Времени уйдет прорва, а расценки построчно, и хоть ты тресни, больше не дадут, даже если догонят. А на подходе Новый год, зимняя сессия… Ну и подумал я – на кой мне это счастье? Вернул Гундохину, на стол бросил, дескать, ищите другого идиота. Правда, перед сном внимательно прочел…

– Зачем? – простодушно спросила Алла.

– Так интересно же! – вскричал Семигин. – Без балды, ребята, сами по себе мемуары очень интересные. Папаша этого старого неуча Воропаева – а он и сам, естественно, Воропаев – окончил школу прапорщиков в Иркутске, весной восемнадцатого еле выжил, когда на город свалилась советская власть, отступил с саперным батальоном к Байкалу, а потом, когда из Верхнеудинска прибыло чешское подкрепление, вышвыривал красных из города. Все этапы боевой биографии расписаны подробно и со смаком. Производство в поручики. Стычки с красными в Забайкалье, выдавливание этих бандюков из Сибири, наступление на Волгу в рядах колчаковских войск, оборона Омска, разгром Тухачевского в двадцатом, снова Забайкалье – штаб барона Унгерна – еще союзника Колчака, беготня за буйными Семеновым и Анненковым, вторжение 12-го кавалерийского полка в Монголию – с целью добыть скальп барона Унгерна – уже не союзника, а Дракулы местного разлива… Восемнадцатый год описан очень подробно – как раз то, что нам нужно.

– Какого же хрена ты отдал редактору рукопись? – затосковал Генка.

– А я знал? – резонно возразил Семигин. – Знать бы, где упасть, – снял бы копию. Подозреваю, в редакции не нашлось дураков, кто взялся бы редактировать эти мемуары, – в приложении они не выходили, это точно. Спрошу у Гундохина, может, вспомнит. В лучшем случае где-нибудь валяются мемуары, в худшем – старичок забрал и отволок в другое издание. В них нет ничего художественного или исторически ценного – если где пылятся, я думаю, вернут. В крайнем случае можно навестить старичка – полгода назад он был еще жив.

– Вот завтра и займешься, – сказал Максим, ловя одобрительные импульсы окружающих. Найдется работа и для Максима – он не сомневался. А утро, судя по тому, что осталось на столе недопитым, будет проблемным…

Но самое интересное еще не началось. Семигин сделал очень загадочное лицо, барским жестом повелел разливать и произнес речь:

– Рукопись я найду, не сомневайтесь. И готовьтесь до Рождества поить меня пивом и другими вредными напитками. А теперь один из эпизодов боевой биографии поручика Воропаева. В июне 18-го красным в Иркутске свернули шею. Но до этого чекисты успели провести конфискации у зажиточных людей и массу народа расстрелять. Награбленное упаковали, опечатали, опломбировали и под надзором отдельной банды ВЧК отправили эшелоном в Петроград. Не знаю уж, докуда он доехал, но чешский мятеж поменял планы, и вагоны с брюликами повернули обратно. Поручик командовал отделением и получил приказ: влиться в сборный отряд белогвардейцев и беспрекословно повиноваться штабс-капитану, если не ошибаюсь, Волынцеву. Информация начальника станции из Красноярска о прохождении чекистов в теплушках, эшелон из четырех вагонов, трехдюймовая полевая пушка на платформе, свист в ушах… описано очень патетично. В общем, помчались навстречу красным, которые уже подъезжали к Турову – сто верст на запад от Тулуна. Но красные тоже оказались не лопухи, информацию перехватили, выгрузились в Турову…

– Можешь не продолжать, – хмыкнул Максим.

Наступила тишина. Студенты осмысливали сказанное. Чеснокова перетирала зубами нежующееся сало. Генка некультурно в бокале с минералкой устроил бурю с пузырьками.

– Как-то я, кажется, немного не очень… – не совсем осмысленно начала Алла, – но нечто подобное в обозримом прошлом…

– Профессор рассказывал на лекции, – подхватил Генка, – та самая история, покрытая мраком, обросшая легендами и преданиями. В глухой тайге пропали два отряда и очень много драгоценностей… Последняя достоверная информация: чекисты хрякнули телегу, оставили людей прятать золото в буераках, сами пошли дальше. На оставшихся налетели крестьяне, побили красных, налетели белые, побили крестьян… Словом, известна судьба нескольких солдат, вернувшихся с брошенным золотом на станцию.

– Которыми командовал поручик, – хитро блеснул глазами Семигин, – по фамилии Воропаев.

– Шика-арно… – восхищенно протянула Чеснокова.

– Дождались ближайшего эшелона в Иркутск, добрались до места, сдали груз по описи в комендатуру… И честно отправились служить Родине. А Родина послала этих достойных людей в действующую армию Колчака. В боях за станцию Камышлов солдаты Воропаева полегли под плотным пулеметным огнем, сам отделался легким ранением с заиканием, госпиталь, снова действующая часть… В общем, судьба закружила. Никого из того отряда, ушедшего в тайгу, он больше не видел.

– Ха, – сказал Генка, – а помните, профессор упомянул знаменитую коллекцию Шалимова? Существует гипотетическая вероятность, что она была среди конфиската…

– Вот именно – гипотетическая, – отмахнулся Максим, – то есть вряд ли. Сам же профессор и сказал.

– Помню, – оживилась Чеснокова, – наиболее удобная версия – Шалимов спрятал коллекцию в тот же день, когда коммунисты захватили власть.

– А я читала про эту коллекцию, – встрепенулась Алла. – По ГлоСу как-то бродила, делать было нечего… Сайт назывался «Чудеса света, не дожившие до наших дней». Отдельный раздел – «Коллекция купца Шалимова». Этот дядечка был не только филантроп и меценат, но и азартный путешественник. Исколесил Китай, Бурятию, Монголию. Собирал по дацанам предметы буддистского культа – где-то силой, где-то сами отдавали. В итоге получилось собрание золотых статуэток, овеянное мифами и легендами… Купец возил ее по миру под охраной – выставлял в Париже, Нью-Йорке. Сохранились дагерротипы, фотографии. Полные аншлаги, ажиотаж, наплывы посетителей… Считалось, что коллекция обладает мистической силой – в ее присутствии у людей случались галлюцинации, люди теряли ориентирование, столбенели… Выставляли коллекцию, понятно, под мощным стеклом – чтобы хоть как-то нейтрализовать злую силу.

– Бред какой-то, – фыркнула Чеснокова.

– Не надо говорить про мистическую силу, – поморщился Максим. – Уместнее сказать – мощная энергетика. Явление неизученное, но не вымысел. Предметы культа впитывают все дурное, с чем народ приходит молиться, копят энергию, создают вокруг себя тяжелую ауру… Почему древние русские иконы обладают магнетизмом? Не наши слащавые портретики, рисуемые юнцами в художественных мастерских, а настоящие, еще не разворованные и не проданные? А потому что повидали за столетия столько – и не только повидали, но и натерпелись… При Федоре Алексеевиче существовали, например, «семейные» иконы – принадлежали отдельной семье, которая приходила в храм и на них молилась. Другим на эти иконы молиться запрещалось. Сбудется, что просил, – помоют, цветочками обложат. Не сбудется – можно и побить икону, злых слов ей наговорить, отвернуть лицом к стенке…

– Дикость какая, – фыркнула Чеснокова. – А чего их в храм тащить? Ну и держали бы дома, там бы и молились.

– Так в храме благодать, а дома – откуда? Ладно, ерунда все это, – Максим расстроенно вздохнул. – От коллекции Шалимова нам ни холодно ни жарко.

– А все равно любопытно, – сказал Семигин. – Не знаю, чем уж зацепила Воропаева эта история, но уделил он ей в своем талмуде достаточно места. Даже обрывки подслушанных диалогов приводил. Казалось бы, зачем? При отряде, что пыхтел на паровозе навстречу чекистам, были двое штатских. Парень с девушкой. Молодые, интеллигентные. Вроде жениха с невестой. Девицу поручик описывал особо с грустью – видно, зацепила парня. Красива Даша, да не наша – вот так с печалинкой и писал. Жениха звали Илья Кольцов – студент, из обеспеченных, хотя и не дворянского сословия. То цапались с Дашей, то миловались. И в тайгу за красными она со своим Ильей подалась и сгинула там вместе с ним… Любовь, итить ее.

– А ей-то зачем? – не понял Генка.

– Вот и мемуарист подумал – зачем? – кивнул Семигин. – Любовь, конечно, штука сильная, но чтобы в тайгу, по зверью и бездорожью гнаться за чекистами, которым нечего терять… Кто она такая? А Илья Кольцов кто такой? Не смотрелись эти двое в компании. В общем, не буду ходить вокруг да около. – Семигин плеснул себе в стакан, как последний эгоист, осушил залпом: – Почему я, собственно, опоздал? Общался с одной прекрасной девушкой сорока пяти лет – она трудится в нашей редакции в информационно-архивном отделе. Звонок в Иркутскую картинную галерею, где народ доселе любуется собранными Шалимовым творениями, беседа с тамошним архивариусом… Из всей родни на белом свете у Павла Афанасьевича Шалимова в 18-м году осталась сестра Анастасия Афанасьевна. Проживали в одном квартале. Отношения нормальные, но слегка натянутые. В замужестве – Кольцова. Сынок у ей – Кольцов Илья Константинович. Большой умница, специалист по буддистскому «народному промыслу». В тот день, когда чекисты нагрянули к Шалимову, молодой человек находился у дядюшки дома и имел уникальную возможность наблюдать за расправой и конфискацией. Выжил – он же в этом не виноват? А почему выжил – вопрос отдельный. А теперь подумайте, друзья мои, что погнало молодого человека в опасную дорогу – жажда мести за любимого дядюшку или нечто большее? И насколько в свете последней информации укрепляется версия о присвоении чекистами знаменитой шалимовской коллекции?

Загалдели все разом. Да, интересно, и почему бы не допустить, что бесценная коллекция, выручку от продажи которой планировали пустить на нужды молодой Советской республики, действительно не сгинула в тайге? Генка гремел посудой, махал руками. Семигин доломал-таки подлокотник и уселся Чесноковой на колени. Алла Микош выбралась из надоевшей меланхолии и превратилась в смышленую барышню с разыгравшейся фантазией. Больше всего ее почему-то беспокоило: сколько может стоить коллекция? Максим пытался остудить пыл.

– Позвольте, дорогие мечтатели-практики, – возмущался он, – такое ощущение, будто я разговариваю с задницами! Во-первых, не одни мы такие догадливые, всю тайгу на север от Турова давно прочесали с металлоискателями, спотыкаясь о черепа людей и лошадей. Во-вторых, места там глуховатые, а нынче – и подавно, поскольку те края никто не осваивал и строительств не вели. Десятки тысяч квадратных километров непроходимой чащи! Обиталища диких староверов и прочей сомнительной публики! В-третьих, неизвестно, как долго продолжалась погоня и чем она, собственно, кончилась. В-четвертых, потрепанные чекисты могли оторваться от погони, доставить коллекцию по назначению товарищу Менжинскому (что, понятно, не афишировалось) и пустить ее на нужды молодой Советской республики. Сбывать могли и по частям. В-пятых, непонятно, зачем Семигин замутил эту историю с «девушкой сорока пяти лет», если задание у них совсем другое. В-шестых, не пора ли прекратить эту пустопорожнюю болтовню и заняться наконец делом? Почему бы не выпить, в конце концов?..