Литерный поезд генералиссимуса

– Год назад приходилось здесь бывать, – неопределенно произнес Свиридов, не вдаваясь в подробности. И несколько раздраженно, чего за ним не наблюдалось прежде, спросил: – Ну, чего застыл как истукан? Потопали!

Вышли из деревни и огородами по узкой заросшей тропинке направились в сторону оврага, на самом дне которого, разрушая глинистые берега, протекал голосистый звонкий ручеек. У самого устья оврага, подточенные весенним паводком, с размытыми корнями, произрастали три болезненные березки.

Одна уже почти зачахла, шелестя пожелтевшими листьями, а вот две другие, растопырив сильные гибкие корни, продолжали неистово цепляться за жизнь и буравить взрыхленную глинистую почву.

Михаил Свиридов спустился по едва заметной тропе, зашагал по самому дну оврага; поднялся на противоположный борт и вышел к неприметному со стороны распадку. Далее затертые временем три ступеньки, выложенные мелкими камушками, и немного повыше развороченных корней из мергелистого склона торчали толстые жерди. Под ними просматривался небольшой проем, замаскированный ветками, в котором не сразу можно было узнать вход в солдатскую землянку, верх которой для маскировки был уложен дерном.

– Вот она, родимая, – произнес Михаил Свиридов, в его голосе прозвучала теплота, неведомая ранее, – не однажды меня сберегла. Даже не думал, что вновь встретимся.

Свиридов протиснулся в узкий лаз и чиркнул зажигалкой, осветив стены, выложенные из бревен, вдоль которых стояли сколоченные нары.

– Вполне подходящее местечко, чтобы переждать несколько часов. Давай распаковывай свою шарманку, передадим в центр радиограмму.

Вытащив из вещмешка свечу, Свиридов запалил фитиль, брызнувший красным огоньком. На тесаных бревнах затанцевали кривые уродливые тени.

– Это я мигом, – засуетился радист.

Сняв с плеч рацию, он извлек антенну и, зацепив на нее небольшой груз, закинул на ветки березы, склонившейся в глубоком почтительном поклоне.

Свиридов вышел из землянки, присел на склон и, положив на планшет лист бумаги, написал сообщение.

Включив рацию, Храпов установил ее на нужную частоту. В наушниках прозвучали суперные шумы.

– Как у тебя там, все готово? – поинтересовался Свиридов.

– Все в порядке, – живо отозвался радист и настроил рацию на передачу.

– Держи, – протянул Свиридов лист бумаги. – Передашь вот это.

Взяв сообщение, Храпов прочитал: «Доктору. Сильный ветер раскидал всю группу. Дальнейшими поисками заниматься было опасно, поэтому отправились в Покровское. Оттуда пойдем к месту встречи в Вязьму. В деревне Гнездище обнаружили скопление военной техники, в том числе замаскированные гаубицы, длинноствольные пушки, а также танки последних образцов. Всюду охранение. Подразделения НКВД прочесывают близлежащие леса. В деревне у нас проверили документы, все обошлось. Документы надежные. Судя по тому, что происходит в округе, готовится какое-то широкомасштабное наступление. Макар».

Прочитав сообщение, Алексей Храпов удовлетворенно кивнул. Вытащив из мешка блокнот с шифром, быстро закодировал написанное. После чего, приладив к голове наушники, уверенно взялся за ключ и быстро передал радиосообщение.

– Что теперь? – посмотрел Храпов на Свиридова.

– Все, уходим! Сворачивай свою шарманку!

– Ты же сказал, что можно передохнуть.

– Не здесь, – хмыкнул Свиридов. – Нас уже запеленговали… В последнее время Советы очень сильно преуспели в радиоразведке. Отсюда в пяти километрах есть еще одно тихое местечко, вот там и переждем!

* * *

Заглянули на хуторок, встретившийся по дороге, где в одиночестве проживал общительный восьмидесятилетний дед Матвей; вот он-то и предоставил ночлег. В благодарность за две банки тушенки и шматок копченого мяса он выставил трехлитровую бутылку самогонки, мутной, вонючей, но невероятно крепкой. Так что уже после первого стакана Михаил Свиридов изрядно захмелел и с хозяином, воевавшим еще в Первую мировую, затеял спор, какая война труднее. Хозяин не без гордости извлек из комода две Георгиевские медали, полученные во время Брусиловского прорыва.

– Видал каково! Только на праздник надеваю.

– Ты, дед, припрятал бы свои медальки, – усмехнулся Свиридов. – В нынешние времена за них по головке не погладят. Не в почете!

– Прятать не собираюсь, – буркнул невесело старик, – в шкатулке у меня лежат. А ежели кому-то я нужен, так вот он я, туточки!

– Не жалуешь ты советскую власть, дед, – усмехнулся Свиридов. – С чего это вдруг так? Вроде бы не из богатеев. Чем же она тебе не угодила?

– А чего мне ее любить? – буркнул старик, бросив на постояльца суровый взгляд. – В Гражданскую у меня один сын за белых воевал, а другой к красным подался… Война-то Гражданская уже давно закончилась, а они еще лет пятнадцать за чубы друг друга драли… Пока их обоих не забрали. – Неожиданно старик умолк, припомнив нечто такое, о чем не хотелось бы распространяться, тем более пришлым людям.

– И за что же их забрали? – спросил Свиридов.

– А кто его знает? – печально выдохнул дед Матвей. – В нынешнее время маршалов забирают, а мои-то для них и вовсе сорной травой будут. – Помолчав немного, продолжил: – Даже не знаю, живы ли они… А все еще на что-то надеюсь… Растревожил ты меня, мил человек, давай еще по одной, что ли, глядишь, и как-то полегчает.

– А внуки тебя навещают? – разлил Свиридов в граненые стаканы самогонку.

Храпов весь разговор помалкивал; по его лицу было заметно, что ему есть о чем погрустить. Он лишь потягивал самогонку, закусывая ее мелко нарезанными огурчиками, выложенными на стол. И рассеянно пожевывал малость зачерствевший хлеб.

Выпили разом, единодушно крякнув. Затем энергично задвигали челюстями.

– Дед, а почему у тебя такая самогонка крепкая? – полюбопытствовал Свиридов. – Такой я не встречал, хотя выпивать самогоночку мне приходилось часто.

Трехлитровая бутыль, что господином стояла в центре стола, за разговором незаметно опустела наполовину.

Дед подошел к огромной печи, стоявшей в углу горницы, пошуровал высохшей от старости рукой где-то у самой трубы и вытащил кусок сала, завернутый в холщовую тряпицу. Аккуратно отрезав несколько тонких кусочков, уложил их в небольшую металлическую миску. После чего тщательно завернул шматок и уложил его на прежнее место.

– Угощайтесь, – проговорил хозяин. – Вижу, что люди вы хорошие, так чего жилиться!

– Вот за это спасибо, дед! – обрадованно воскликнул Свиридов. Взяв тонкий кусок, он положил его на хлеб. Вдохнул аромат и старательно зажевал. – А хозяйка у тебя где? Что-то не вижу.

– Померла, – как-то пусто и безо всякой интонации отвечал старик.

Было приметно, что горе у него давнее и уже успело притупиться. Если что и оставалось в опустевшей душе, так только тоска, что всегда соседствует с одиночеством. – Как сынов забрали, так этим же летом ей занедужилось. Помаялась маненько, а потом преставилась.

Старик привычно поднял руку к желтому пергаментному лбу, хотел было перекреститься, но потом, глянув на Свиридова, смотревшего на него в упор, раздумал. Видно, посчитав, что для крестного знамения не самый подходящий случай.

– Значит, ты теперь один?

– Можно сказать, что и так. Забегает ко мне малолетний внучок. Иной раз дрова поколет. А так все один. – Помолчав, продолжал глухо, в простуженном голосе старика чувствовалась давняя обида: – Вот и хочу я тебя спросить, за что мне тогда советскую власть любить, ежели она всю мою семью под корень срубила?

Разлили еще по одному стакану первача. Столь же слаженно выпили. Сальцо оказалось весьма кстати – было нежестким, в меру соленым, с небольшими прослойками мяса. Зажевали дружно, нахваливая кулинарные таланты хозяина.

– Вот даже сейчас взять… Все дороги перекрыты за сотню верст отсюда! Ни машины не пропускают, ни беженцев, проверяют всех подряд! Вот к племяннику своему хочу съездить, он в селе живет, покалеченный с войны вернулся, так попасть к нему не могу.

– А чего это вдруг так строго стало? – осторожно поинтересовался Свиридов, накладывая тонкий кусочек сала на хлеб.

– А хрен его знает! – охрипшим голосом отозвался старик. – Вот ты грамотный человек, старший лейтенант, объясни мне… Я-то ничего не понимаю, но говорят, что какое-то важное лицо прибывает.

– А может, Сталин решил пожаловать? – пошутил Храпов, молчавший весь разговор.

Старик очень серьезно посмотрел на улыбающегося Храпова и строго заметил:

– А может, и Сталин. Кто ж его знает… Ты вот лыбишься, а в прошлом году к нам сюда Гитлер пожаловал… Так почему бы товарищу Сталину тут не быть? Место-то первостепейное!