Заговор русской принцессы

Крохотная родинка на подбородке продолжала бесстыдно притягивать взор, напрочь парализовав волю. Ему ведь многого не нужно. Подай только государыня знак, а уж после того он сделается верным ее рабом до самой своей кончины.

– Помню, окольничий, – сухо отвечала Евдокия Федоровна, отгородившись от холопа стеной спеси.

Обомлел от увиденного Глебов, уперев бесстыдный взгляд в пол. Вот он, царицын локоток, до него только вершок, потянулся пальчиками и скомкал в жменю царственную плоть. А только радости от такого охальства никакой.

– Только давно все это было, Степан Григорьевич. Я тогда голоштанной девкой бегала. Так чем же еще немки краше русских баб? – застыло в глазах царицы удивление.

– Немки платья другие носят, так что бабья сущность всегда видна, – сдержанно отвечал Глебов. – А для мужского взгляда это приятно.

Государыня посмурнела, затихнув. А когда подняла затуманенный взор, произнесла:

– Теперь я понимаю, почему Петруша в Кокуй повадился. Но не ходить же мне с титьками наружу!

– Наши бабы в смирении, государыня, воспитаны, – легко согласился Степан. – А у тех платья такие, как будто бы только о блуде и думают.

– Откуда эта девка, что государя приворожила?

– Ты и об этом хочешь знать?

– Мне все интересно, что с Петром связано.

– Ну коли так... – сдаваясь, протянул Глебов. – Немка она, зовут ее Анна Монс. Батька ее вином в Кокуе торгует.

– Чем же она так хороша?

– В Немецкой слободе она первой красавицей слывет. Поначалу с Лефортом сошлась, а вот теперь к Петру Алексеевичу прибилась.

– И не жалко Лефорту своей полюбовницы? – неожиданно поинтересовалась Евдокия.

– Ему от этого честь великая, – уверенно отвечал окольничий. – Получается, что как бы с самим государем породнился.

– Кто об этом знает?

– Да многие, государыня, – признал Глебов, – только вид делают, что не ведают. Боятся! Тут один купец Монсиху блудливой девкой обозвал, так его потом на площади прилюдно выпороли. А тот переулок, где эта Монсиха проживает, в народе Девкиным прозвали. Еще государь подарками ее дорогими одаривает, тут сказывали, что он ей свой портрет подарил, алмазами украшенный, а еще пансион ей выплачивает и мамаше ее.

Слегка пухловатые губы царицы тронула ухмылка:

– Вот чем мой Петруша занимается.

– Государыня, ты только скажи, так я эту Монсиху навек образумлю. – Подавшись вперед, окольничий заговорил горячо: – Знаю я, где она с Петром Алексеевичем время проводит. Чаще всего у своей подруги, такой же беспутной девки, как сама. А потом до дома без сопровождения топает. Дорога через озеро проходит, а местность там глуховатая, берега камышом поросли. Полюбовницу государя можно там подстеречь, так что никто ничего и не узнает.

Глаза царицы торжествующе блеснули, выдавая внутреннее волнение. А может, это всего лишь колыхнулись на сквозняке свечи?

– Не надо, – произнесла она после некоторого раздумья. – Не хочу брать греха на душу. Помолюсь в домовой церкви, а там как-нибудь оно само уляжется. А ты, Степан, ступай. Мне одной побыть надо.

Подняв с лавки шапку, окольничий произнес, скрывая выпиравшую обиду:

– Как скажешь, государыня.

– Постой.

Степан повернулся. В глазах надежда. Неужели дождался?

– Не держи на меня зла, Степан Григорьевич.

– Да за что же, Евдокия Федоровна? Ты государыня, а я всего лишь холоп твой.

– Ты вот что, приходи ко мне завтра, когда девки лягут. Одиноко мне. При муже живу, а ласки не ведаю. А так хоть словом с тобой перемолвлюсь, глядишь, и полегчает на душе.

– Приду, государыня.

Надвинув шапку на глаза, окольничий спрятал ликование. Он поклонился и прошмыгнул в незапертую дверь.

* * *

Анна Монс по праву считалась одной из красивейших девиц Немецкой слободы. Длинноногая, статная, с крепкой высокой грудью, она невольно притягивала к себе мужские взгляды. Ее личико, всегда светящееся улыбкой, больше напоминало кукольное: широко распахнутые бледно-голубые глаза как будто бы излучали сияние и светились вниманием к собеседнику, пышные золотистые волосы, собранные в высокую прическу, кокетливыми прядями выбивались из-под головного убора на висок и затылок.

Первым, кто попал под действие чар юной прелестницы, был фабрикант Фокс, владелец кирпичного завода. За радость обладать шестнадцатилетней красавицей он ссудил ее отцу, отставному капралу, деньги на открытие лавки, и тот вскоре уже вовсю торговал сдобными кренделями в Москве.

Отставной капрал Генрих Монс быстро понял, что его красавицы дочери – самый настоящий капитал. И не стеснялся говорить барышням о том, чтобы они оказывали знаки внимания щедрым покупателям. Затем Анна перешла в пользование к заезжему купцу, который щедро отсыпал серебро в побитую шрапнелью ладонь старого капрала.

Об удачливом торговце заговорила вся Москва, нахваливая его кренделя с начинкой. Торговые дела у старого Франца Монса развивались, и скоро он открыл винную торговую лавку.

Позже у Анны были еще три связи, позволившие еще более укрепить благополучие старого хитреца. Бывший капрал построил себе каменный дом в три клети, огородив территорию забором длиной в полверсты, а своим достатком превзошел многих бояр и без конца восхвалял случай, который вынудил его уехать из родной Вены.

По настоящему значимым старый Генрих ощутил себя тогда, когда к нему в гости вдруг неожиданно стал захаживать молодой царь Петр. Выпивая крепко заваренный чай и поедая сдобные булочки, тот поглядывал на красавицу-дочь, не смевшую от смущения поднять на государя взгляд. Едва Петр уходил, как старик с упреками набрасывался на дочь, требуя от нее быть с русским господином пообходительнее.

Старый Монс уже лелеял мечты расширить свое хозяйство: пооткрывать лавки в Архангельске и, заручившись поддержкой Петра, организовать беспошлинный ввоз табака в Москву, который пользовался среди иноземцев необыкновенным спросом.

О том, что его наставления не прошли для дочери бесследно, Генрих Монс понял очень скоро. Однажды, задержавшись в лавке, он, стараясь не разбудить любимицу, неслышно направился в ее покои. Вдруг его старое сердце обдало холодом, – из комнаты любимой младшей дочурки раздавались сдавленные крики. Не разобравшись, старый капрал подумал о том, что в комнату ворвались грабители и принялись душить его любимицу. Подхватив кочергу, он вбежал в горницу дочери, где застал государя Петра, пристроившегося к его дочурке.

Конфуз был позабыт после двух больших штофов водки, выпитых на пару с государем. Но в следующий раз Петр, уже не стесняясь своих чувств, едва ли не принародно мял сдобное девичье тело.

Тогда старому Монсу показалось, что он держит удачу за бороду.

При королевских дворах любовницы государей считались весьма влиятельными особами, от воли которых зачастую зависела даже судьба державы. Фаворитки влияли на решение короля, имели своих сторонников среди придворных, но, что самое главное, – всегда были необыкновенно богаты. Кроме бриллиантов, которыми одаривал их венценосный покровитель, они получали замки и земли. Очень часто их личные угодья даже превышали владения наследственных принцев.

Отцы любовниц приобретали при дворе короля доходные места и были не менее влиятельны, чем их дочери. Генрих Монс смел надеяться на подобное отношение со стороны Петра. Однако дело оказалось не столь легким, как ему представлялось вначале. Русский царь был неимоверно скуп. Не стоило рассчитывать не только на какое-нибудь имение с крепостными крестьянами, но даже на солидное денежное вознаграждение. Самое большее, что доставалось старому капралу, так это полтина, которую Петр оставлял на столе после каждого совокупления с Анной. При этом аппетит царя не становился от этого менее скромным, – за один присест он съедал пяток маковых булок с ветчиной, чем наносил семейной коммерции значительный урон. К Анне царь стал относиться настолько просто, что без обиняков заявлял приятелям, таким же похотливым господам, как и он сам, что отправляется на небольшой «лямур» к Анне.

Старому Монсу приходилось терпеть. И пока царь утолял похоть, расшатывая фамильную мебель, которая, казалось, была сколочена на века, терпеливо сносил упреки сварливой жены в своей небольшой каморке.

Старый капрал высказал неудовольствие Петру только однажды, когда была поломана кровать, привезенная из самой Вены. По семейному преданию, на ней был зачат прадед самого Генриха Монса. Но кто бы мог подумать, что она рассыпется на дощечки от любовных упражнений русского царя!

Петр Алексеевич терпеливо выслушал упрек, нервно дернул шеей, после чего огрел старого капрала тяжелой дубиной, с которой никогда не расставался.

К следующему приходу Петра Монс велел кренделей с маком царю не подавать: пускай довольствуется несвежими булочками. Но подобные изменения в пищевом рационе для русского государя прошли совершенно незамеченными. Съев зараз целую дюжину булок, рыгнув дважды от сытости, он взял красавицу Анну за локоток и повел на вновь сколоченную кровать, к большому неудовольствию старого Монса. А когда Генрих заикнулся было о том, что неплохо бы дозволить ему беспошлинную торговлю с Англией, Петр удивленно взглянул на него, затем достал из кармана монету и, сунув ее в руку отставного капрала, ушел хохоча.

И еще долго на улице был слышен громоподобный смех русского самодержца.