Чагин

Дальше он описывает, как Вельский зачитывает свои фотокопии. Делает это медленно, то и дело останавливаясь: он переводит выводы американского исследования о Шлимане. В нем рассмотрено общение Шлимана с кардиналом, президентом и целым рядом других лиц. Главный вывод: Шлиман патологически лжив. Вельский обмахивается фотокопиями на манер веера, и глянцевая поверхность листов пускает зайчики на потолок.

– Странно, – говорит Ляля. – Это исследование мне не попадалось.

– Ничего странного, – отвечает Вельский. – Этой книги нет в открытом доступе. У меня был случай сфотографировать несколько страниц.

Эффектно. Вельский умел построить интригу. В этом чувствовался опытный преподаватель. Скорее всего – профессор. Мог начать с американской книги – так ведь не начал.

«Вельский любит удивлять», – заключает Чагин.

Возвращаясь с Верой домой, он спросил ее о профессоре.

– Кто профессор – Вельский? – Вера засмеялась. – Он работает копировальщиком в Центральной библиотеке. Но держится как настоящий профессор. Ему хочется быть властителем дум…

– Он тебе не нравится?

– Почему? Нравится. Он забавный.

Вельский, по словам Веры, мог бы быть идеальным профессором, только что-то у него не сложилось. Иногда он намекал на какие-то непреодолимые обстоятельства, которые помешали ему занять это место. Одними глазами указывал куда-то вверх, и это было красноречивее любых пояснений. Впрочем, были и пояснения – их давали люди, хорошо знавшие Вельского. Великолепный рассказчик и эрудит, он так и не написал ни одной работы. Вера остановилась и развернула Исидора за плечи к себе.

– Ни одной, – коснулась его носа своим. – И тогда он начал играть в профессора.

Из Вериного рассказа выяснилось, что, работая в библиотеке, Вельский изготовлял фотокопии и микрофильмы. Чагин подумал, что они с Вельским чем-то похожи: не создают знание, а размножают его. Копируют – с той лишь разницей, что деятельность Вельского контролируется, а Чагина – нет.

Когда речь зашла о контроле, Вера понизила голос.

– Это не мешает ему копировать кое-что и для себя. – Она приложила палец к губам. – И это обеспечивает ему круг почитателей, о котором он мечтал.

– Кружок, – уточнил Исидор. – Шлимановский кружок.

* * *

Через несколько дней Чагин встретился с Николаями. Они спросили о том, как его приняли в Шлимановском кружке.

– Хорошо, – коротко ответил Исидор.

Его приняли хорошо, а он будет на них доносить. Слово доносить в отношении сотрудничества с Николаями употребляется им впервые. Чагин пишет, что у него сжалось сердце – таких выражений прежде он также не использовал.

Тон Дневника ощутимо меняется. Исидор, по его собственному выражению, начинает рассуждать – он, не любитель рассуждений. Описатель предметов и событий. В конце концов, записи Чагин ведет не для памяти.

То, что он писал прежде, было называнием и перечислением, там слова подбирались легко. Здесь же написанное Чагиным становится патетически-неуклюжим, по-ученически литературным и, не будь оно таким грустным, могло бы вызвать улыбку. Свое состояние Исидор первоначально определяет как сердечное смятение, но потом, зачеркнув оба слова, пишет над строкой, что близок к отчаянию. В этом он не может винить никого, кроме себя, потому что все решения принимал сам.

На вопрос о том, что происходило на двух заседаниях кружка, Исидор подробно описал посещение Шлиманом американского президента и его общение с кардиналом Анджело Маи. Не дав Николаям вставить ни слова, Чагин тут же перешел к разоблачению немецкого фантазера. Очевидно, это было не то разоблачение, которого ждали собеседники, потому что Николай Петрович перебил его:

– Вельский показывал какие-нибудь копии?

– Какие копии? – переспросил Чагин.

Николай Иванович сцепил пальцы, и они побелели. Хрустнули. В этом было что-то зловещее. Хруст-предупреждение.

– Ну, не валяйте дурака! – Хрустнув напоследок, Николай Иванович разжал пальцы. – Вельский – фотокопировальщик в нашей библиотеке и имеет доступ в спецхран. Нас интересует, что он там, как говорится, копирует.

Исидор почувствовал, как к голове прилила кровь.

– Он читал нам про Шлимана… Из папки… Вы думаете, это были копии?

– Не думаю – я это знаю.

– Откуда? – зачем-то спросил Чагин.

– От верблюда. По имени Альберт.

– Альберт – наш человек, – пояснил Николай Петрович. – И он ничего не скрывает. В отличие от вас.

– Я тоже ничего не скрываю, – сказал Чагин. – Просто не понимаю, что запретного может быть в книге про Шлимана.

– То… – Зрачки Николая Ивановича сузились. – То, что эта книга издана за границей. Теперь понимаете? И он ведь, подлец, не только про Шлимана копирует.

Лицо Николая Петровича выражало печаль.

– Наверное, мы оказались слишком доверчивы, – обратился он к Николаю Ивановичу. – Наверное, этому парню лучше было бы сидеть в Иркутске. – Он посмотрел на Исидора. – А ведь это только начало: мы строили на вас большие планы.

– Отправим его к чертовой матери в Иркутск, – предложил Николай Иванович.

Чагин молчал. Он уже и сам не знал, где ему лучше быть. Он, может, и уехал бы, если бы не Вера. Вера…

– Хорошо, – Николай Петрович сдул с рукава что-то невидимое. – Будем считать это недоразумением. Верно?

Чагин кивнул. Николай Иванович подошел к нему вплотную и поправил завернувшийся воротник.

– Только больше с нами не хитрите, – сказал он тихо. – Очень вас прошу. Очень.

* * *

Октябрь начался появлением крысы. Часа в два ночи я проснулся от стука в дверь. Там стояла – нет, не крыса – Ника. Крыса появилась у нее в комнате.

Уже лежа в постели, девушка услышала шуршание в углу. Включив свет, увидела отвратительный хвост, медленно втягивающийся в дыру у плинтуса. Когда хвост исчез, Ника снова легла, но заснуть уже не смогла. Минут через сорок нашла в себе мужество выключить свет. Вскоре крыса снова выползла из своего убежища. Ника не спала, и крыса это видела. Но не уходила. Не шевелясь смотрела на Нику. Эти твари умные и наглые, они знают, когда их боятся. А Ника боялась.

– В конце концов, сейчас их год, – сказала она. – Им теперь всё позволено.

– Думаете, они верят в такую чепуху?

Ника уклонилась от полемики:

– Нужно завести кота. Такого, чтоб ловил крыс.

Конечно, нужно. Как она, интересно, это себе представляет? Притащить домой кота с помойки не получится – такие коты превыше всего ценят независимость. Свобода или смерть, говорят они обычно. Мяу.

– Ночуйте на моей кровати – я лягу на раскладушке.