Не успел я позвонить, как дверь квартиры Виленских открылась, оттуда вышла дама в пальто песочного цвета и черной шляпе; ее полное лицо с высоко поднятыми бровями выражало озабоченность и было очень похоже на лицо сестры.
Я поздоровался с Софьей Абрамовной.
– А, Вадим, здравствуйте, – сказала она. – А Раечка только что пришла. Сегодня конъюнктура неважная, Роза плакала, вспоминала Михал Лазаревича, не хотела есть, я с трудом заставила ее проглотить несколько ложек бульона. И, знаете, что она сказала? «Соня, сказала она, бог меня наказал за то, что я не уберегла Осю». Представляете, Вадим? Роза погрузилась в прошлое и не хочет… – Тут голос у дамы дрогнул. – Не хочет жить…
Рая была занята туалетом матери, крикнула, чтобы я подождал в кухне. Я сел на «свою» табуретку, закурил. Сосчитал все колонны, сохранившиеся в Парфеноне. Хорошо жилось древним грекам – строили храмы и стадионы, демократию придумали, шастали по афинским улицам в своих… как называлась их одежда, гиматии, что ли… И представился мне среди греков Михаил Лазаревич, с острым лицом, в очках, в расшитом гиматии, под ручку с их правителем… как его… ах да, с Периклом…
Рая вошла в кухню, села напротив, попросила папиросу. Я видел, она была расстроена. Курила быстрыми мелкими затяжками, и все поправляла свои густые кудрявые волосы, лезущие на глаза. На ней был темно-синий костюм, она еще не переоделась в домашнее. Я спросил, почему она так поздно пришла с работы.
– У нас было партсобрание, – сказала она.
– Я и не знал, что ты партийная.
– Ну я же служила в политуправлении фронта. Ты ведь тоже, наверное…
– Я – нет.
– Странно. Я думала, что все офицеры-подводники… Ну ладно. – Рая потушила недокуренную папиросу в пепельнице и поднялась. – Давай ужинать. Хотя ты и беспартийный.
– Мы, беспартийные, тоже хотим кушать.
– И, главное, выпивать, – добавила Рая, видя, что я ставлю на стол бутылку.
– Райка, я завтра уезжаю. Как же без прощального глотка?
Она посмотрела на меня – будто впервые увидела.
– Уже завтра? Вечно ты торопишься плавать под водой.
– Ну да. Под водой спокойнее, чем у вас на суше.
Рая разогрела печенку с гречкой. Мы выпили и принялись за еду. – У нас на собрании, – сказала Рая, – с докладом выступил деятель из роно. Ушастый такой, с глазами навыкате. Надо повысить успеваемость, улучшить воспитание патриотизма, и чтоб никакого преклонения перед Западом, – ну, как обычно. А главное, объявил он, это бдительность. Америка теперь использует против нас еврейскую агентуру. Вот, говорит, пришлось упразднить еврейский антифашистский комитет. Ты слышал об этом?
– Нет. А в чем он провинился?
– Не знаю. Докладчик сказал только, будто они хотели Еврейскую автономную область перетащить в Крым.
– Черт-те что, – удивился я. – Евреи хотят в Крым, а ленинградцы – отобрать у Москвы столицу. Налить тебе еще?
– Немножко. Хватит, хватит. Мне что-то не верится, Дима, это – про Крым.
– Мне тоже, – сказал я. – И про Крым, и про перенос столицы – похоже на вранье. Непонятно только, кому и зачем это вранье нужно.
Слышался шорох дождя за окном. Планета медленно поворачивалась вокруг оси и, что интересно, одновременно летела строго по своей орбите. В космосе был о-очень давно заведенный порядок, чего не скажешь о планете, на которой мы живем.
С каким-то иногородним звоном ворвался телефон. Рая взяла трубку.
– Добрый вечер, Маш, – сказала она и, отвечая на вопрос, заговорила о самочувствии матери.
Я налил себе еще стопку и выпил, чтобы заглушить вспыхнувшее желание схватить трубку… хотя бы голос услышать…
– Да, конечно, и перемена погоды влияет, – продолжала Рая разговор. – Ну да, что поделаешь… А как ты? Как Валя? – С минуту она слушала, а потом: – А у меня Вадим сидит, зашел попрощаться…
Да… Ладно… Ну, целую. – Рая протянула мне трубку: – Маша хочет с тобой поговорить.
И вот – слышу высокий звенящий голос:
– Здравствуй, Вадя!
(О как давно меня так не называли…)
– Хотела сказать, – слышу я, – что очень тебе сочувствую.
– Спасибо.
– Надеюсь, отец выдержит. Вадя, как ты? Как здоровье?
– Нормально.
– На службе у тебя все в порядке?
– На Балтике всегда порядок.
– Да? – В ее голосе послышалась улыбка. – Помню твое любимое выражение. Что? – В трубке возникли шорохи. – Вадя, будь здоров, обнимаю! Погоди, Валя хочет что-то сказать.
Я не сразу узнал голос моего заклятого друга – каким-то хриплым он стал.
– Дим, привет. Прими и мое сочувствие.
– Спасибо, – сказал я. – Как тебе плавается, капитан?
– Плавается хорошо. Как всем каботажникам. Дима, вот что хочу… Ты Савкина Владлена помнишь?
– Конечно. Он был с тобой в финском плену. А его отец, бывший инженер-полковник, тоже, как мой отец…
– Откуда ты знаешь?
– Ну, прошлой зимой Маша сказала Рае, а Рая – мне. Он тоже получил десятку?
– Он умер в «Крестах».
– Ох ты!.. – Я присвистнул. – Что случилось?
– Остановка сердца. Так, буквально, сказали Владлену. Суд, я думаю, оправдал бы его. Он ведь был крупный строитель, восстанавливал город, жил работой. Только работой. А до суда не дожил.
– Не понимаю… Невозможно понять… Валя, передай Владлену мое…
– Так вот, о Владлене. Он в прошлом году окончил институ т, получил назначение на «Электросилу». Но проработал недолго.