Балтийская сага

– Слушайте, люди! – воскликнул Глеб. – Вот в этой комнате поселилось голубоглазое счастье.

– Горько! – грянул ответ.

С «материка» доходили сюда, в царство холода и цветных металлов, странные слухи. Раскручивалось какое-то «ленинградское дело» – опять, как до войны, сажали в тюрьмы и даже расстреливали, непонятно за что. А Глеб Боголюбов жил счастливой жизнью со своей Наташей. Разве сей факт не есть отрицание долгой полосы жизни несчастливой, пропащей? Всюду, всюду она – диалектика. Странное единство противоположностей.

А вот и поворотное событие произошло в государственной жизни – умер Сталин. И вскоре началась эпоха, прозванная «поздним реабилитансом». Пересмотр «дела» Глеба, спустя восемнадцать лет лагерей и ссылки, выявил «отсутствие состава преступления» (жаль, что не дожил до такого финала бедолага Ник-Ник, взбалмошный ревнивец, скончавшийся где-то у лагерной помойки).

Глеб наконец-то свободен. Списался с Надей, сестрой, пережившей блокаду (а мама, Елена Францевна, весной сорок второго умерла от дистрофии), и летом 1955-го уехал из Норильска. Со своей Наташей и полуторагодовалым сыном приплыли на пароходе по Енисею в Красноярск, а оттуда прилетели они в Ленинград.

Поселились в старой боголюбовской квартире на Шестой линии, – одну из двух комнат Надя, так и не вышедшая замуж, отдала молодоженам. Из окна Глеб увидел старый двор, потемневший до черноты брандмауэр и еле различимую на нем надпись «Эх вы ди».

– Эх вы, диссиденты, – пробормотал он, улыбаясь.

– Что ты сказал, Глеб? – не поняла Наталья.

Это слово тогда было еще малоизвестно. Глеб, человек начитанный, знал, что в Польше называли диссидентами не-католиков. Впоследствии оно, это слово, приобрело у нас весьма расширительный смысл.

Я знал, что Глеб Михайлович пытался вернуться в физтех, в котором работал до ареста, и не с пустыми руками туда заявился, а с рекомендацией видного физика-теоретика, помнившего об открытии тяжелой воды в Заполярье. Но – не вышло. Бывший ссыльный получил отказ – «за отсутствием в данный момент вакансий».

Глеб, рассказывая нам об этом, улыбался своей улыбочкой, в которой чудилось нечто неизбывно детское – как бы удивление странностям жизни.

– Они были очень вежливы, – сказал он. – Даже поблагодарили за то, что я пришел к ним в физтех после всего пережитого. Но я бы предпочел, чтобы просто честно сказали: «Non possumus». То есть «не можем». Вы, наверное, знаете, что так ответил папа Климент Седьмой на требование Генриха Восьмого признать его развод с первой женой.

– Что же этот Генрих сразу к папе? – ворчу я. – Мог бы вначале в загс сходить.

– Вы знаете всё, да, Глеб Михайлович? – спрашивает Рая.

– Нет, – отвечает он. – Я совершенно не знаю текстильную промышленность. И плохо ориентируюсь в орнитологии.

Однажды Глеб спросил меня, сколько маршалов было у Наполеона. Я назвал пятерых, общеизвестных. Он добавил еще троих, в том числе Бернадота, который, будучи усыновленным престарелым шведским королем, сам сделался королем Швеции и Норвегии Карлом XI V, а когда он, состарившись, умер, на его теле обнаружили татуировку «Mort aux tyrans» (то есть «Смерть тиранам») – след революционного увлечения ранней молодости.

Я был поражен, когда Глеб как-то раз сказал, на каких улицах в Париже жили мушкетеры: Атос – на улице Феру, Портос – на улице Старой Голубятни, д’Артаньян – на улице Могильщиков. Некоторое облегчение я испытал от того, что он забыл улицу Арамиса.

Так вот, в храм науки Глеба не впустили. И пошел он в школу преподавать физику. Написал небольшую повесть о Лукреции Каре, озаглавив ее названием второй главы любимой поэмы: «Истинное счастье в мудрости». Живой язык повести понравился в ленинградском издательстве, и ее приняли, предложив автору изменить название («Счастье не в мудрости, – сказал ему главный редактор, – а в строительстве коммунизма».). Книга вышла под названием «Всё состоит из атомов». Затем последовали еще книги – о Жолио-Кюри, Эйнштейне, Нильсе Боре. Редкостное умение ясно и занимательно излагать сложнейшие физические явления сделали Глеба Боголюбова писателем научно-популярного жанра. «Я широко известен в узких кругах», – посмеивался он. Но «круги» были не такие уж узкие. Его книгами зачитывались подростки – для них, собственно, Глеб и писал.

– Надо, – говорил он, – всячески содействовать просвещению. Неглупый итальянец Макиавелли верно подметил, что результатом господства тирании является развращенное общество. Что может противостоять стихии развращения? Именно просвещение. Культура. Ее надо, как непременную прививку, вносить в организм, начиная с детства.

– А неглупый немец Адорно, – сказал я, – утверждал, что в подкорке у людей доминируют войны и ненависть.

– Подкорка! – воскликнул Глеб. – В ней дремлет вся многотысячелетняя история гомо сапиенса – от первобытного кроманьонца до Аллы Пугачевой. В подкорку лучше не заглядывать. Заглянешь – увидишь насилие. Оно в природе человека. Мы не можем перестать быть приматами, отправляющимися на охоту, чтобы добыть пропитание. Адорно прав. Но История подсказывает и другое. В природе человека разумного – по соседству с ненавистью – живет и противоположное движение. Жалость, сочувствие, доброта. Отвращение к насилию. Адорно не прав.

– Прав Ганди, – сказал я.

– Задолго до Ганди, тоже в Индии, в средневековой, был правитель, некто Ашока. Он завоевал всю Индию, на севере уперся в Гималаи, на юге – в джунгли. Навоевался досыта, похвалялся, сколько он убил в том или ином сражении. И вдруг Ашоку будто подменили. Он объявил: всё, ребята, с насилием покончено. Навсегда!

– А задолго до вашего Ашоки был Иисус Христос.

– Разумеется. Христианская проповедь любви необычайно важна для очеловечивания человека. И все же за две тысячи лет она не смогла искоренить из душ человечества ненависть, покончить с насилием. Наш двадцатый век – чемпион по этой части.

– Да уж, – сказал я. – Век у нас выдающийся.

Глава тридцать третья

«Лебединое озеро» в девяносто первом году

Черт-те что: живем какой-то ненормальной жизнью. Ну, положим, пустые полки в магазинах – дело привычное, идешь на рынок и покупаешь продукты, но – цены! У меня пенсия считалась приличной, а теперь вижу, она все более отстает от растущих цен рынка. Что происходит в государстве Российском?

По утрам спешим к радиоприемнику. Радовались перестройке, отмене цензуры, концу холодной войны. Россия преображается! Ее лицо как бы разгладилось, угрюмый взгляд смягчился, разжались сомкнутые уста. Перестал давить на плечи каменный груз обязательной идеологии.

Но – похоже, что обрадовались мы преждевременно.

Ну да, объявлена гласность, возвращение к общечеловеческим ценностям, – спасибо Михал Сергеичу, какой молодец, повел страну по демократическому пути. И вдруг – поворот государственного руля вправо. (Или влево?) Ясно, что партаппарат перешел в наступление – добился от Горбачева отказа от рыночной программы Явлинского, роспуска президентского совета, то есть увольнения либералов Яковлева, Петракова. А мининдел Шеварднадзе в декабре сам подал в отставку – по причине «наступления диктатуры». Чьей диктатуры – не объяснил.

И покатились с началом 91-го одно за другим грозные события. В Вильнюсе десантники («черные береты») штурмовали телецентр, есть жертвы. Через неделю в Риге ОМОН штурмовал здание МВД Латвии, и тоже жертвы. В Москве – коммунистическая демонстрация, требуют отставки мэра Гавриила Попова, несут лозунги: «КГБ, прими меры против контрреволюции!». И КГБ, естественно, принимает. И – демократические демонстрации в Москве и у нас в Питере: «Руки прочь от Литвы!», «Фашизм не пройдет!».

А в феврале – телевизионное выступление Ельцина. Ох и выдал Горбачеву! Мол, обманул нас летом 90-го, провалив программу «500 дней», обманывает народ и теперь, – он должен уйти в отставку.

Противостояние двух лидеров – ни к чему хорошему это, черт дери, не приведет.

– Не хватало нам еще гражданской войны, – сказала Рая, когда телевизор умолк. – Избави Бог!

Она перекрестилась. Такая недавно возникла у нее привычка. Мне было странно видеть это: мы же атеисты, нас воспитали в полном безбожии, верно? «Ты что, стала верующей?» – спросил я. «Ой, не знаю. – Рая вздохнула, пожав плечами. – Признаться, – добавила неуверенно, – мне надоел мой атеизм». Я знал, откуда у нее это настроение, – от Лизы! Лиза давно на пенсии – погрузнела, постарела. К ней ходят соседи, нуждающиеся в медпомощи, она безотказно (и бесплатно) делает им уколы. Приходят пожилые женщины, уставшие от трудной жизни, ведут богомольные разговоры. Вот и Райка зачастила к Лизе на третий этаж. Ну что ж, наверное, это потребно душе – отвлечься от того, что слышим по радио и видим в ящике.

А в чертовом ящике – опять многотысячный митинг. Стоят с плакатами, как с хоругвями: «Да порядку, нет хаосу!», «Не допустим развала!», «Ельцин, слезь с России!». А речи какие… Краснолицый от мороза хмырь орет, что обстановка – как перед приходом Гитлера к власти. Требует остановить «разгул» демократической прессы. А на следующий день – митинг, тоже многотысячный, в защиту Ельцина. Хлесткие плакаты. Вон мелькнул: «Ельцин лучше съездюков!»

Ожесточение нарастает. Опасно, опасно… Куда несешься, птица-тройка?..

12 июня ходили на выборы президента РСФСР. Мы проголосовали за Ельцина. Он и победил в первом туре, намного опередив Рыжкова. Но вот что удивительно: шесть миллионов голосов подано за Жириновского – довольно много, оказывается, сторонников у него.

– Что происходит, черт дери? – говорю. – Не протрезвев, что ли, идут голосовать?

– Происходит, что всегда происходило, – говорит моя умная жена. – Как велено, так и голосуют.

– Да кто же велит за Жириновского голосовать?

– Невежество велит. Непонимание и нежелание свободы. Мой руки, будем обедать. Вчера в гастрономе давали рыбу, которая называется «пристипома». Я купила, зажарила. Попробуем, что это такое.

– Пристипома? – переспросил я. – Ну да, такая рыба должна была появиться. Всё шло к этому.

Опять старый сон. Давно не снился, а этой ночью – снова мы с Оськой в школьном дворе пытаемся поджечь автомобильную шину, а она не загорается, и тут появляется Артемий Иванович, директор, в своей вечной серой толстовке, и говорит: «Сюшьте, что вы делаете? Вонять же будет!» А я испуганно и глупо леплю в ответ: «Ну мы же не виноваты…» Артемий Иванович сердится: «Как это не виноваты? Невиноватых нету! Все в чем-то виноваты!» А Оська, тоже испуганный, дергает меня за рукав…

Рая дергает за рукав пижамы:

– Дим, проснись! Что с тобой?

Я ошалело смотрю на ее лицо, слабо белеющее в предрассветной тьме. – Что-то плохое приснилось, да? Ты как будто плакал.

– Дурацкий сон, – бормочу я. – Сто раз уже снилось, как мы с Оськой поджигаем покрышку… и всё не можем поджечь.