Балтийская сага

Ну вот, утром мы, невыспавшиеся, пришли в столовую. Измайловы уже сидели за столом, ели непременный омлет, запивая чаем. Александр Рустамович, веселый, благоухающий одеколоном после бритья, широко улыбнулся:

– Привет, Вадим. Ну что, кончился твой Ельцин. Лично тебе сочувствую, а Россию – можно поздравить.

– Не нуждаюсь в сочувствии, – говорю отрывисто. – И не думаю, что Россию надо поздравить с Руцким и Хасбулатовым.

– Всё, всё! Поганой метлой прогнали Ельцина с Гайдаром и Барбу… Бурбулисом!

– Еще неизвестно… – Я старался сохранять спокойствие.

– Что неизвестно?

– Кто кого – поганой метлой. Ельцин – законный президент. Армия может его поддержать…

– Он разрушитель великой страны! Его будут судить!

– Как врага народа?

– Это ты брось, Вадим, – строго сказал Измайлов. – Те времена прошли. Будет конституционный суд.

– Судилище по-сталинистски?

– Не насмешничай!

Не знаю, чем закончился бы этот завтрак, мы оба были раскалены, вот-вот сорвались бы с языка оскорбительные слова, – и тут вмешалась Рая.

– Прошу вас, перестаньте, – быстро заговорила она, щуря глаза то на меня, то на Измайлова. – Да что же это… вечные споры… Почему не можем спокойно признать право на многообразие мнений – это ведь в духе христианства… Еще апостол Павел сказал: надлежит быть и разномыслию между вами…

– Ой, правда! – воскликнула жена Измайлова. – Надоели эти споры.

– Апостол Павел! – Измайлов хмыкнул. – Вряд ли мой сын, стар-мех корабельный, вспоминает апостола, сидя три месяца на берегу без зарплаты.

А я проворчал:

– Вряд ли Павел имел в виду политическое разномыслие.

Ну да ладно. Остаток завтрака прошел спокойно. Молча пили чай с коржиком, имевшим форму бумеранга.

Но Райка-то, Райка! Я с некоторым удивлением посматривал на жену, вдумчиво допивавшую чай из большой чашки. Поседевшая, не желающая подкрашивать густую копну волос, милая, ты стала как будто новая – не вспыхиваешь, когда с чем-то не согласна… взываешь к апостолу Павлу…

Ну а дальше – вы помните, как быстро развивались события. Зря Руцкой звал армию и грозил репрессиями. Напрасно Макашов со своим вооруженным сбродом штурмовал Останкино. Кровь пролилась, – но, слава богу, не Большая Кровь.

Но танки, расстрелявшие парламент…

Я просто окаменел, глядя на экран – на проломы, на ужасные черные пятна, расползавшиеся по белым стенам Белого дома. Слышал, как вокруг спорили: бьют танки боевыми снарядами или болванками?

Телевидение (не наше! наше, как видно, онемело, американская Си-эн-эн!) вело эту передачу. Вот показали, как вывели из Белого дома арестованных – Руцкого в камуфляже, бледного растерянного Хасбулатова и других, – однако не вынесли ни убитых, ни раненых. Болванками, конечно, стреляли танки.

В санатории не утихали споры: одни одобряли решительные действия Ельцина, другие – резко возражали.

– Хороши твои демократы, – хмуро сказал Измайлов. – Два года назад Язов с Крючковым не решились на танковую атаку Белого дома. А Ельцин со своим Грачевым – не постеснялись открыть огонь. Ну так кто же у нас демократы, а кто – злодеи?

Я от недокуренной сигареты прикурил новую.

– Понимаю твое настроение, Александр Рустамович, – сказал после глубокой затяжки. – Мне тоже не нравятся эти танки. Ну а что же было делать Ельцину? Безропотно отдать власть реакции? И снова – холодная война, цензура, пустые полки магазинов, партия наш рулевой? Прощай, свобода…

– Да, да, – Измайлов сдвинул седые брови, – здравствуй, свобода разграбления страны… Иди, иди на пляж, Вадим, купайся… радуйся… разошлись наши дороги…

Горько было услышать о разошедшихся дорогах. Я не пошел на пляж. Шлялся по территории санатория, по дорожкам среди акаций, конских каштанов, чего-то там еще… Курил бесконечно, до того докурился, что голова заболела и заныло в левой стороне груди. Уже третий год вдруг начинает ныть мое ретив?е, ишемическая болезнь сердца – так это называется по-научному…

Надо, конечно, бросить курить, я пробовал бросить, Райка упросила, – но не вышло, вскоре опять задымил. Слаб человек… слаб и о-очень несовершенен…

Два дня мы с Измайловым не разговаривали – только «здравствуй», «привет», «пока». Он играл в карты под тентом, его жена с осторожностью загорала, – а на третий день у них кончилась путевка. Утром, после завтрака, мы с ними простились: «Всего хорошего», «Вам тоже».

Мы отправились, как обычно, на пляж. День был не жаркий, небо наполнено перистыми облаками, но вода еще сохраняла накопленное за лето тепло. Мы выкупались, улеглись на лежаки с книгами. Я раскрыл взятый в библиотеке номер «Нового мира». Но что-то не читалось. Нехорошо было на душе. Как будто позвали на помощь, а я сделал вид, что не услышал…

Да какого черта, на самом-то деле?!

Я натянул брюки, надел тенниску.

– Ты куда? – спросила Рая, сняв очки.

– Пойду попрощаюсь по-человечески.

Подходя к подъезду главного санаторного корпуса, я увидел: Измайловы, одетые уже по-осеннему, стоят, с чемоданами у ног, ожидают такси. Их провожали два мужика в шортах и майках – партнеры по игре в карты.

Я замедлил шаг. Измайлов, увидев, оборвал разговор с игроками и подошел ко мне, глядя вопросительно.

– Что, Вадим? Забыл что-нибудь?

– Да. – Я сосредоточенно смотрел на его аккуратные седые усики. – Забыл сказать, что мы не должны вести себя как два обидчивых идиота… Что есть вещи поважнее, чем расхождения во взглядах… разошедшиеся дороги… Разве мы не ветераны Балтийского флота? Не мы дрались у ворот Ленинграда? Ели горький блокадный хлеб?

Из клумбы, возле которой мы стояли, источали сладкий запах декоративные алые и желтые цветы.

– Ты прав, Вадим, – сказал после паузы Измайлов. – Наше фронтовое морское братство, – я тоже… тоже считаю, оно важнее… выше сегодняшних политических страстей… Будь здоров, дорогой!

Мы обнялись крепко, усы к усам.

Тут подъехало такси. Измайловы погрузились и отбыли в аэропорт. А я вернулся на пляж.

Раи на пляже не было. На ее лежаке я увидел свой пластиковый пакет с полотенцем и «Новым миром». Куда же она подевалась?

Ах да, вспомнил я, сегодня у Раи вызов к врачу, на одиннадцать тридцать. Все ясно. Я скинул тенниску и брюки и улегся, раскрыв журнал. На душе теперь было спокойно.

За обедом я спросил, хрустя капустным листом, поданным на закуску:

– Ну, что тебе сказала Афродита Семеновна?

Нашим врачом тут была очень полная дама очень среднего возраста Агриппина Семеновна, – я прозвал ее Афродитой.