Балтийская сага

Рая посмотрела на меня, словно раздумывая, надо ли ответить.

– Она нашла у меня мастопатию.

– А что это?

– Ну… непорядок с молочной железой. У женщин такое бывает.

– Что же надо делать?

– Вернемся домой – надо будет сделать маммографию.

Я таких слов никогда раньше не слышал.

Глава тридцать пятая

Гибель Галины

Я помогал Галине подготовить к изданию книгу – сборник статей и интервью о «ленинградском деле». Работала Галина увлеченно, упоенно. Она торопилась. «Сейчас свобода, нет цензуры, – заявила она, – такая неожиданная возможность писать правду. Но кто знает, надолго ли она? У нас много людей, которым свобода не нужна и не понятна. Возьмут и добьются ее отмены».

Я разделял опасения Галины. Ходило же, из уст в уста передавалось кем-то сочиненное ироническое четверостишие:

Мы все живем в эпоху гласности.
Товарищ, верь: пройдет она,
И комитет госбезопасности
Запишет наши имена.

История России переживает бурное время перемен, но кто может знать, как пойдет она в ближайшем будущем – в наплывающем двадцать первом веке? Я помнил высказывание Глеба Боголюбова: на развилках в русской истории наиболее вероятен худший вариант.

Так или иначе, пока есть возможность говорить и писать правду, надо ею воспользоваться.

Я привел в порядок незаконченную рукопись отца, насколько она поддалась расшифровке, и написал предисловие к ней. Это было очень нелегко. Чем больше проходило времени после смерти отца, тем чаще думал о нем – о его незаурядном писательском взлете, о его стойкости и убежденности – можно сказать, религиозной вере в великую идею всепланетного коммунизма. Какова же была глубина отчаяния, непонимания, когда его, безбожно оболгав, загнали в концлагерь… (Я так и написал в предисловии: «безбожно». А разве не так?) Отец криком кричал: что вы делаете? Вы с ума сошли! Но никто не слышал, кроме вертухаев, гнавших молчаливую угрюмую колонну на лесоповал. Да и эти вымуштрованные юнцы с автоматами не слышали, – потому что крик отца бился у него в висках. И продолжал биться после освобождения. Отец требовал немедленного восстановления во всех правах, но дело шло возмутительно неторопливо… и была нестерпимой мысль, что он, со своими былыми заслугами, теперь не очень-то и нужен, не востребован… Хотелось высказаться, докричаться до сограждан: не отворачивайтесь, поймите нас, мы хотели построить счастливое общество – почему же не получилось, кто виноват, – и вообще, существует ли оно, это обещанное, но затмившееся счастье, ради которого столько жертв… столько пролитой крови?..

И вот он, главный вопрос: обрела ли вечное успокоение мятущаяся душа моего отца, Льва Васильевича Плещеева, после того как холодные воды Балтийского моря сомкнулись над урной с его прахом?

В тот мартовский день с неустойчивой погодой я занимался Бахтиным. Он командовал «Пантерой» – подлодкой, в 1919 году торпедировавшей английский эсминец. О Бахтине я впервые услышал от Федора Ивановича Кожухова, нашего «бати», который подводную службу начинал сигнальщиком именно на «Пантере». Еще тогда, услышав это, я подумал: о торпедной атаке «Пантеры» довольно широко известно, а командир, осуществивший ее, почему-то забыт. Несправедливо…

И вот теперь взбрело в голову: в августе текущего года исполнится 75 лет историческому выстрелу, – надо бы написать статью об этом военно-морском событии. Я ведь занимаюсь историей флота, вхож в Центральный архив ВМФ, копаюсь в документах.

И, знаете, раскопал, как говорится, скупые сведения. Александр Бахтин в 1914 году окончил в Петербурге Морской корпус, а затем и подводный класс, и начал службу вахтенным офицером на подводных лодках типа «Барс». Построенные по проекту генерал-майора корпуса корабельных инженеров Ивана Бубнова, эти «Барсы», при всех конструктивных недостатках и плохих условиях обитаемости («район плавания мал, жизнь неудобна», – писал Бахтин), были, тем не менее, первыми боеспособными русскими субмаринами. Они действовали в годы Первой мировой войны. Мне не удалось найти документы о боевых походах «Каймана» и «Волка» – лодок, на которых плавал Бахтин, но об успешности их действий свидетельствовали боевые награды старшего лейтенанта Бахтина – орден Станислава 3-й степени, ордена Святой Анны 4-й и 3-й степени (с надписью «За храбрость»).

Но вот – революция. Наверное, выбор дался Бахтину нелегко, однако в 1918-м он заявляет, что готов служить новой власти. Старые звания отменены, теперь он просто военмор. И получает назначение командиром подводной лодки «Пантера», одной из серии «Барсов».

Флот, в ледовом походе, в феврале-марте, приведенный из Гельсингфорса и Ревеля в Кронштадт, являл собой печальную картину. В том числе и все двенадцать «Барсов». Половина экипажей ушла воевать на сухопутье. Корпуса лодок «ослаблены ржавлением». Не хватает всего – топлива, запчастей, смазочных материалов. Сильно изношены аккумуляторные батареи, нужна замена, а где ее взять? Чтобы одна субмарина вышла в море, надо перетащить на нее исправные элементы батарей с других лодок.

Вот такой и принял Бахтин «Пантеру» – с неполным экипажем, с кучей проблем, почти два года не погружавшуюся. Он командир энергичный – делает все возможное, чтобы удержать боеготовность лодки на приемлемом уровне.

Ранним утром 31 августа 1919 года военмор Бахтин вывел «Пантеру» из Кронштадта на патрулирование. Погода хорошая, все спокойно, оба дизеля стучат и стучат, вырабатывая узлов десять – скорость небольшую, конечно, но чего же требовать от «швейных машинок», как прозвали моряки эти слабосильные дизели, поставленные на «Барсах» вопреки бубновскому проекту. (Проект проходил с трудом.) Бахтин скомандовал погружение, повел «Пантеру» на перископной глубине. Электромоторы работали исправно – уже и это хорошо.

Вышли из Копорского залива. Подняв перископ, Бахтин увидел темную полоску островка Сескар и на его фоне какой-то дымивший корабль. Пошел на сближение и вскоре разглядел: на рейде Сескара становились на якоря два четырехтрубных корабля, – в них Бахтин опознал английские эскадренные миноносцы. Он, разумеется, знал, что в Финский залив введена группа кораблей британского флота для поддержки наступления Юденича. Знал, что наступление недавно отбито, а с какой задачей выдвинулись эти эсминцы на ближние подступы к Кронштадту, конечно, знать не мог. Но решение Бахтин принял сразу: атаковать! Начал маневрирование, чтобы выйти в атаку с солнечной стороны. И вышел – двухторпедным залпом отправил на дно Финского залива новый, в 1917 году построенный эсминец «Виттория». То был гром среди ясного неба. Второй эсминец, снявшись с якоря, начал преследование «Пантеры». Бахтин сумел уклониться. 75 миль лодка прошла под водой, не имея регенерации, и лишь на тридцатом часу всплыла и провентилировалась, – измученный экипаж вдохнул свежий воздух. Это был рекорд тогдашнего подводного плавания.

Военмор Бахтин, открывший боевой счет красного подводного флота, был награжден орденом Красного Знамени. Экипаж «Пантеры» тоже отмечен: каждый получил продовольственный подарок. По тому голодному времени полкруга тонкой колбасы и кусок «головы» рафинада – вещи не менее ценные, чем боевой орден.

Я разыскал в архивных папках краткие сведения о дальнейшей службе Бахтина. Он командовал дивизионами подлодок на Балтике, на Черном море, преподавал в Морской академии, каковую сам окончил в 1926-м.

Но в двадцать седьмом году…

Тут по окнам комнаты, в которой я сидел над пухлым томом архивных листов, будто гигантским бичом ударили. Снежный заряд сорвался с хмурых небес – да какой сильный! Стекла задрожали, зазвенели под натиском метели. Потемнело.

Я зажег настольную лампу и продолжил чтение.

Постановлением ОГПУ от 28 февраля 1927 года изъято 22 человека «за участие в контрреволюционной монархической организации на МСБМ» («Морские силы Балтийского моря»). Приговорены на десять лет лагерей 7 командиров из бывших офицеров, на пять лет – 8 командиров… Стоп! Взгляд, скользивший по колонкам незнакомых фамилий, упирается в знакомую: Бахтин А. Н.

Да вы что, чекисты-гэпэушники, охренели?! На десятом году Советской власти лепите «контру», мифический «монархизм» командиру знаменитой «Пантеры»… Отобрали у него орден Красного Знамени…

Продолжаю копаться в документах, в выцветшей корявой машинописи. И нахожу – ага, в 1929-м Бахтин досрочно освобожден… в 1931-м он умер в Ленинграде, похоронен на Смоленском кладбище.

Метель бесновалась и через час, когда я, сдав том с документами, вышел из Центрального архива ВМФ и направился на станцию Гатчина. Идти было трудно, трудно. Не только оттого, что снег бил в лицо. Как вселилось в меня странное беспокойное чувство, когда началась метель, так и не отпускало. Будто произошло что-то нехорошее…

Знаете, вдруг захотелось перекреститься, чтоб отвести от Раи беду… только бы не с ней случилось что-то… силы небесные, только бы не с ней!

Меня обогнали несколько девушек, их, быстроногих, будто метель несла, подгоняла. Они и на станции, в ожидании электрички, оказались по соседству со мной, говорили все разом и смеялись, – им ведь, девицам, всегда весело. Долетали обрывки их разговоров: «Остроносые, цвет кремовый, потрясный… у чувака улыбка как у кретина, а ты с ним обжималась… Дударь ремонт машин открыл, сечет мильён в день… да не обжималась я, просто он полез…» И беспрерывно ха-ха-ха…

Электричка, хоть и с опозданием, но пришла и повезла нас в Ленинград – то есть в Санкт-Петербург – сквозь неутихающую метель. От вокзала до дома ехал долго, – троллейбусы ожидали, пока снегоуборочные машины расчищали дорогу. Я изнемогал от беспокойства.

Наконец доехал. Отряхнул пальто и шапку от снега, вошел в квартиру – и услышал тонкий и будто жалобный звук пианино. Уф-ф, ну все в порядке. Я скинул ботинки, сунул захолодавшие ноги в домашники.

Рая, оборвав игру, вошла в переднюю.

– Я заждалась тебя. Почему так поздно?

– Ты же видишь, какой снегопад. Троллейбусы еле тащатся.

Мы сели обедать. В кухонное окно настойчиво стучалась метель.

Я спросил Раю: что разучивала сегодня?

– «Маргаритки», – сказала она.

– А что это?

– Этюд Рахманинова. Прелестная вещь. Задумчивая и нежная. Но мне не дается, – добавила она.

Последнее время Раю, когда-то в детстве учившуюся игре на фортепиано, снова потянуло к музыке. То есть к музыке ее всегда тянуло, а теперь – к музицированию. Пианино, чудом уцелевшее в блокаду, было изрядно расстроено, но где теперь найдешь настройщика, да и, наверное, очень дорого это (а у нас, как и у всей России, гиперинфляция сожрала имевшиеся сбережения).

– Ну ничего, – говорю. – Сегодня не далась, завтра дастся.

– Нет, – качнула Рая головой. – Я бездарна. Всю одаренность в нашей семье Оська забрал.

И тут зазвонил телефон. Я потянулся, снял трубку.