Балтийская сага

Председатель Кронштадтского совета Васильев открыл собрание. В своей речи комиссар Балтфлота Кузьмин призвал матросов, красноармейцев и рабочих крепости отказаться от политических требований. Он говорил долго, ему кричали: «Хватит! Надоело! Три года это слышали, больше не хотим!»

Васильев, пытаясь перекричать неспокойную площадь, предоставил слово председателю ВЦИК республики товарищу Калинину, приехавшему «для ознакомления с нуждами флота и крепости». Калинин, невысокий мужичок с желтенькой бородкой клинышком, начал с добродушных слов – дескать, Россия не забудет вклад моряков Балтфлота в социалистическую революцию, в победу над белогвардейской сволочью и их хозяевами из Антанты. И пусть трепещет мировая буржуазия, которой скоро придет конец. А что касается перевыборов советов, то будут они сделаны, когда время подойдет. Сейчас еще не подошло, надо сперва с разрухой покончить. А партия большевиков лучше всех других партий понимает, какие интересы имеют пролетарии и трудовые крестьяне…

Тут будто шквал пронесся над Якорной площадью, – гул голосов, возмущенных выкриков прервал руководящую речь председателя ВЦИК. Калинин разволновался, рукой замахал, нет, не дали ему говорить. На трибуне появился военмор Петриченко – бушлат распахнут, тонкие губы плотно сжаты. Прищурясь от ветра, он оглядел бурлящую площадь. И площадь стала утихать – и утихла.

– Команды линкоров «Петропавловск» и «Севастополь» приняли резолюцию о текущем моменте! – выкрикнул Петриченко. – Мы предлагаем гарнизонному собранию выслушать. – И он, вытащив из кармана листок, стал читать: – «Ввиду того, что настоящие советы не выражают волю рабочих и крестьян…»

Он читал медленно, с расстановкой, чтобы ветром не унесло ни одного слова, чтобы успевали «переварить» в неспокойных головах каждый пункт резолюции. Площадь отвечала одобрительными выкриками: «Верно!», «Даешь!» Одиннадцатый пункт – «дать полное право действия крестьянам» – встретили долгим битьем в ладоши.

И вот – лесом взметнувшихся рук ответила Якорная площадь на предложение голосовать. По сути, весь Кронштадт – моряки, гарнизон крепости и жители города – принял резолюцию восставших линкоров.

Не голосовали только убежденные коммунисты. Сразу после митинга состоялось экстренное заседание парткома крепости. Вопрос был один: о подавлении волнений в Кронштадте. Михаил Калинин потребовал немедленно арестовать зачинщиков. Сослался на постановление Политбюро ЦК РКП(б) о первоочередной задаче – подавить политическую оппозицию, прежде всего произвести изъятие меньшевиков и эсеров. Однако комиссары кораблей и частей гарнизона доложили, что достаточного количества надежных частей «для подавления ненадежных» в Кронштадте на данный момент нет. «Как это нет? – возмущался председатель ВЦИК. – Вы что тут – спали? Куда смотрели? Как допустили… упустили…» Он распорядился немедля сосредоточить надежные части в наиболее важных пунктах крепости. И пообещал, что по прибытии в Петроград примет все меры к сосредоточению сил на берегах у Ораниенбаума и Сестрорецка для «применения репрессивных мер извне».

На «Петропавловске» военморы, конечно, не знали об этом заседании парткома, но понимали, что «всероссийский староста» в Кронштадт приехал неспроста. Наиболее горячие головы требовали задержать Калинина как заложника. Да и караул петропавловцев у Петроградских ворот сделал такую попытку – задержал. Однако стараниями Кузьмина и решением судового комитета линкора товарищ Калинин был отпущен – и отбыл в Петроград.

События разворачивались ускоренно и неотвратимо.

Второго марта происходило делегатское собрание. Делегаты, выбранные на кораблях и в частях гарнизона, на Пароходном заводе и в прочих гражданских учреждениях Кронштадта, заполнили актовый зал бывшего Инженерного училища, ныне превращенного в Дом просвещения. Избрали президиум из пяти беспартийных, в их числе Степана Петриченко. Это был явный вызов партийной верхушке: что еще за самоуправство позволяет себе матросня?

Петриченко, избранный председателем собрания, был, похоже, настроен миролюбиво. Первое слово он предоставил комиссару Балтфлота Николаю Кузьмину. Повестка дня была одна – перевыборы Кронштадтского совета. Но Кузьмин, как и на вчерашнем митинге, повел речь по обычному «фарватеру» – о том, что народ России под руководством большевицкой партии сбросил гнет царизма и буржуазии… карающий меч советской власти сломил сопротивление… но свергнутые классы плетут заговоры… нужна большая бдительность… нет у партии ничего важнее, чем интересы освобожденного пролетариата и трудового крестьянства…

– Хватит! – раздались выкрики из зала. – Надоело!

– У вас главный интерес – свою власть держать!

Комиссар Кузьмин рассердился:

– Только несознательные люди могут обвинять большевиков! Ни одна партия не имеет столько жертв, столько пролитой крови…

– Столько расстрелов в подвалах Чека! – крикнул кто-то из глубины зала.

– Товарищи! – воззвал Петриченко из президиума. – Тихо! Прошу поспокойней!

А Кузьмин:

– Да, революция должна защищаться от контры! Мы не можем сидеть сложа руки и чаи попивать! Большевики не откажутся от власти! Любая попытка отстранить нас означает лишь одно – прольется кровь!

Тут зал будто взорвался от возмущенных криков:

– Сколько еще крови вам нужно?.. Россия кровью захлебнулась!.. Долой комиссародержавие!..

Кузьмин побагровел, закашлялся. Надвинув на густые брови фуражку, сошел со сцены и сел в первом ряду.

Председатель Кронсовета Васильев поддержал Кузьмина:

– Да вы что, братцы? Против кого кричите? Матросы завсегда были за советскую власть…

– Были и остались!

– Даешь перевыборы!

Васильев пытался договорить, обещал, что, как только позволит текущая обстановка, выборы совета будут…

Тут в зал вбежал матрос из вооруженной стражи и заорал сумасшедшим голосом:

– Полундра! На улице отряд с пулеметами! Вас арестовать идут! – и закончил яростным матюгом.

Делегаты бросились к окнам и увидели: верно! Шел по Июльской вооруженный отряд, серые шинели и буденовки, винтовки за плечами, у кого сапоги, а у кого обмотки.

– Бойцы Особого отдела! – узнал кто-то командира отряда.

Зал бушевал. Петриченко кричал, надсаживаясь, что у входа выставлена охрана, она не допустит…

– Разоружить Особотдел! – орали делегаты. – Отстранить комиссаров! Арестовать Кузьмина!

– Не имеете права! – кричал Кузьмин, вскочив, его бритое лицо пылало. – Я не вызывал особистов!

– Арестовать, арестовать!

– Тихо! Тихо, товарищи! – пытался Петриченко успокоить собрание. – Послушайте, есть предложение – выбрать революционный комитет! Передать ему власть! Кто за?

Взметнулись кверху руки. Так появился в Кронштадте Временный революционный комитет из пяти человек, – тут долго не думали, кто сидел в президиуме собрания, тех и избрали в ревком. А Степана Петриченко – председателем.

Кузьмина и Васильева арестовали.

Так получилось, что Терентия Кузнецова понесло в мощном потоке событий. Он был на делегатском собрании 2 марта и голосовал за передачу власти ревкому. Следующим днем Терентий и еще два военмора-петропавловца, по заданию ревкома, отправились на форт Тотлебен – знакомить артиллеристов с резолюцией, принятой гарнизоном крепости, а также с первыми распоряжениями ревкома. «Петроград нас поддержит!» – уверенно отвечали на вопросы.

Четвертого марта снова состоялось делегатское собрание. Петриченко доложил, что в Питере власть «сильно обозлилась» – арестовали парламентеров, отправленных, чтобы разъяснить Петроградскому совету и рабочим, «что деется в Кронштадте и чего мы хотим».

– Не хотят переговоров с нами, – сказал Петриченко. – Угрожают. По радио получили ульту… ультиматум за подписью Троцкого. Требуют сложить оружие и сдаться. Иначе будет разгром вооруженной рукой. Нас Троцкий обзывает «белогвардейскими мятежниками».

Тут зашумело собрание:

– Не сдаваться!.. У нас на кораблях и на фортах пушек много!.. Это почему «мятежники»?.. Почему «белогвардейцы»?..

– Тихо! – крикнул Петриченко. – Докладываю делегатам. Ввиду поступивших угроз мы решили обратиться в штаб крепости. Там военспецы, они могут, если потребуется, оказать нам помощь – организовать оборону Кронштадта. Как решим данный вопрос?

Опять зашумели.

– Чего их просить? – заорал небритый, квадратный в плечах, военмор. – Они ж бывшие офицерá! Мы чего – сами не сделаем оборону?

Терентий знал этого крикуна – матроса с «Севастополя», тоже, как и он, гальванёра. Выпивали они однажды в кабаке на Сайдашной улице, матрос и там кричал – ругал Раскольникова, что он со своей бабой каждый день из трех блюд обедает, «жареного гуся шамают, а нам»… ну, известно что.

А Зиновий Бруль, сидевший рядом с Терентием, гаркнул:

– Оборону делать – знание надо иметь! А не трепать языком туда-сюда! Обратиться в штаб!

Его многие поддержали. Терентий – тоже. Ясное дело, крикуны с линкоров оборону не наладят. Надо штабных позвать. За это и проголосовало большинство делегатов.

А еще приняли решение о выдаче винтовок и патронов рабочим – для усиления обороны, если власть начнет угрозу выполнять.

Этот вопрос Терентий понимал плохо. Они чего – пошлют войска на лед? Лед, конечно, еще крепок, выдержит идущих людей – но не огонь. На наших двух линкорах двадцать четыре двенадцатидюймовки, да и пушки меньшего калибра. А форты? а береговые батареи?.. Кронштадт таким огнем ударит, что весь лед к чертовой бабушке… наступление водой захлебнется…

По предложению Петриченки в состав ревкома довыбрали еще десятерых. Теперь стало в ревкоме пятнадцать: шестеро матросов, пять рабочих, телефонист, лекпом и двое образованных – штурман дальнего плавания Кильгаст и учитель Орешин.

– Орешин! – воскликнула Капа, когда Терентий спросил, знает ли она этого учителя. – Он же заведующий нашей школой! Третьей трудовой! Такой умный дядька!

– Ну, если умники пошли в начальство, – сказал Терентий, – значит, порядок на Балтике.

– Ой, Терёша, я вчера к папе в артмастерскую ходила, обед ему принесла, кашу-перловку, а там собрание, я сама слышала, кричали – долой коммуну, даешь советскую власть! Как это, Терёша? Я не понимаю…

– Чего тут не понять? Коммунисты свою партию поставили над народом, а если кто не согласен, обругал плохую жизнь, так он враг, расстрелять его. Ну, надоело, вот и всё.

Они, Терентий и Капа, встретились, как накануне уговорились, на Нарвской площади и теперь шли по Николаевской улице к Гостиному двору. Там, в каком-то закоулке, делал фотографические снимки один тихий человек, отец Капиной школьной подруги, и вот взбрело Капе в шальную голову, что надо ей с Терентием сняться. Терентию, понятно, было ни к чему, никогда он не подставлял рожу этому, как его… раньше называли дагеро… тьфу, не выговоришь… ну, ящику со стеклянным глазом. Но если Капа чего хотела, так он не перечил. Сам себе удивлялся, но…

Вот идут они по Николаевской, давят ботинками лужи от растаявшего снега, а навстречу патруль, трое военморов с «Севастополя», и они, патрульные, ухмыляются и подмигивают военмору с «Петропавловска» – дескать, ну и молодуху ты отхватил, браток…

Гостиный двор пустует. Торговли нет никакой, только в двух-трех местах стоят очереди за пайком. Терентий с Капой почти весь Гостиный обошли, пока не наткнулись на закуток с небольшой витриной, на которой были выставлены в два ряда фотографические снимки.

Тихий человек с большой остренькой лысиной глядит на них сквозь очки и произносит немного в нос:

– Да-да-да, мне Леночка говорила. Садитесь, молодые люди.

В закутке тесно. Капа сидеть не пожелала. Обтянула длинное платье, поправила белый поясок, сказала:

– Пусть Терентий сядет, а я рядом встану.

– Прекрасно, прекрасно, – одобрил фотограф в нос.

Придвигает этажерку с вазой, наполненной бумажными цветами (для красоты обстановки), нацеливает на парочку фотографический аппарат и прирастает к нему, накрывшись черным полотнищем. Ну а затем – «Внимание! Снимаю!» – рука снимает крышечку с объектива – яркая вспышка – «Готово, благодарю вас».

Протянутые Терентием бумажки – денежные совзнаки – тихий фотограф отказывается взять.

– Вы же друзья моей Леночки. – Взглядывает, часто моргая, на Терентия: – Что же будет, товарищ матрос? Какая теперь у нас власть?

– Власть – какую хотели, такую и сделали.

– Какую хотели, – кивает тихий человек. – Да-да-да.

Юхан Сильд сказал:

– Ты не спишь, Терентий?

– Нет. Что-то не спится.

– Мне тоже.

Они лежали в своих подвесных койках. В кубрике было холодно: почти не топили, угля на линкоре осталось очень мало. А подвоза не было вовсе: власти в Питере перекрыли даже и то плохонькое снабжение, которое как-то поддерживало Кронштадт. Ни топлива, ни продовольствия не поступало, даже и письма перестали доставлять. А свои запасы на складах крепости подходили к концу.

Не спится Терентию. В кубрике полутемно, и привычный храп слева и справа, и сигнальщик Штанюк страстно подвывает во сне, ему всегда один сон снится – как он с бабой, значит.

– Мне тоже, – говорит Юхан Сильд, машинист. – Что же будет, Терентий? Мы встали… то есть восстали. Мы третью революцию сделали, так ревком сказал. Да?

– Ну да, – не сразу отвечает Терентий. – Свобода нужна… Как в феврале… А не отбираловка и расстрелы… Ох-хо-хо-о… – Он зевает. Все же клонит в сон.

– Они свободу не дадут, – говорит Сильд, тоже, за компанию, зевнув. – Если в Питере нас не поддержат, то…

– Поддержат, – говорит Терентий.

Но полной уверенности у него нет.

Поддержкой питерских рабочих, а также военморов на линкорах «Гангут» и «Полтава», стоявших на Неве, ревком был очень озабочен. В своих воззваниях, напечатанных в листовках и в газете «Известия ВРК», он извещал всех рабочих, крестьян и красноармейцев, что волею широких масс власть в Кронштадте «от коммунистов перешла без единого выстрела в руки Временного Революционного Комитета… В городе создан образцовый порядок… Мы знаем, что питерские рабочие измучены голодом и холодом. Вывести страну из разрухи сможете только Вы… Коммунистическая партия оставалась глухой к Вашим справедливым, идущим из глубины души требованиям. Временный Революционный Комитет убежден, что Вы, товарищи, поддержите Кронштадт».

И далее: «Не поддавайтесь нелепым слухам, что будет в Кронштадте власть в руках генералов и белых. Это неправда. Она выполняет только волю всего трудового народа».

Но Питер, в котором, собственно, и «заварилась каша», молчал. Не сбылась надежда Кронштадта на его поддержку, Петроград не восстал. Его захлестнула волна арестов: в «Кресты» были брошены не только меньшевики и эсеры, значившиеся в списках Губчека, но и «зачинщики» заводских волнений, то есть активные рабочие. «Что ж вы делаете? – раздавались возмущенные голоса. – Объявили диктатуру пролетариата, а хватаете пролетариев!» Рты затыкали не одними репрессиями. Дошли до Кронштадта слухи о подачках, коими власть пыталась успокоить заводской люд Петрограда. «Вот! – возмущались кронштадтцы. – Питерские рабочие за пару сапог и три аршина мануфактуры продали нас!»

А еще прошел слух, что во всей Петроградской губернии сняты с дорог и вокзалов заградительные отряды.

Власть явно боялась, что восстание в Кронштадте перекинется на весь Балтийский флот. Черт знает, чего еще ожидать от своевольной матросни. И вот что решили: отправить «ненадежных» (по спискам, составленным комиссарами) к черту на кулички, на Азовское море и на Каспийское, в Ленкорань какую-то для прохождения службы там, подальше от Кронштадта. Шестью эшелонами были вывезены более четырех тысяч моряков с линкоров «Гангут» и «Полтава», с других кораблей, стоявших в Питере, из минной дивизии, из береговых частей.

Не теряя времени, стягивали на северный берег, к Сестрорецку, и на южный, к Ораниенбауму, войска и артиллерию. Командующему срочно восстановленной 7-й армией Тухачевскому было предписано «в кратчайший срок подавить восстание». Над Кронштадтом пролетели аэропланы, сбросили листовки, а на этих шершавых бумагах – угрозы, требование сложить оружие и сдаться, перестать подчиняться белогвардейскому генералу Козловскому. А также извещали листовки, что в Петрограде арестованы семьи мятежников, и все эти арестованные объявлены «заложниками за тех товарищей, которые задержаны мятежниками в Кронштадте, в особенности за комиссара Балтфлота Н.Н. Кузьмина, за председателя Кронштадтского совета т. Васильева и других коммунистов. Если хоть один волос упадет с головы задержанных товарищей, за это ответят головой названные заложники».

На эти угрозы Кронштадтский ревком ответил в своих «Известиях» статьей «Злоба бессильных». В ней сказано так:

«Три дня, как граждане Кронштадта свободно вздохнули от диктатуры партии.

«Вожди» кронштадтских коммунистов позорно, как провинившиеся мальчишки, бежали, спасая свою собственную шкуру, из опасения, что Временный Революционный Комитет прибегнет к излюбленному методу чрезвычаек – расстрелу.

Напрасные страхи.

Временный Революционный Комитет не мстит, никому не угрожает. Все кронштадтские коммунисты на свободе, и им не угрожает никакая опасность. Задержаны только те, кто пытался бежать и был перехвачен патрулями. Но и они находятся в полной безопасности…»

Так оно и было. Многие коммунисты бежали.

Нет, Кузьмин и Васильев не покинули Кронштадт – были арестованы на делегатском собрании. Вместе с комиссаром бригады линкоров Зосимовым и еще несколькими комиссарами они сидели в следственной тюрьме, не потеряв ни одного волоса с головы.

Дел на ревком навалилось – выше крыши. Ну да, одно дело – кричать на собраниях, а совсем другое – когда взял власть. Главные заботы были – продовольствие, топливо и оборона.

Уточнили, что имеется на складах. Муки и мяса было на несколько дней, сахару – на десять, лучше обстояло с консервами и галетами. Посчитали: если суточную норму снизить до банки консервов и до фунта овса, то на полмесяца хватит. А потом? Зиновьев из Петрограда не пришлет. Обратиться за продовольственной помощью к Финляндии? Большинством голосов ревком эту неприятную мысль отверг. Вопрос остался открытым.

С топливом дело обстояло не лучше. Чтобы кронштадтцы не замерзли, ревком распорядился: пустить на слом старые деревянные дома в северной части города. Топить печки дров хватит, а там уж и весна не за горами. Хуже обстояло с углем для корабельных котлов. На линкорах уголь был на исходе. Где его взять? С фортов вывезти? Заменить жидким топливом? Обратиться – опять-таки раздавались голоса – за помощью в Финляндию?

И, конечно, самое главное – оборона.

Без военспецов тут было не обойтись. Оперативная тройка ревкома заявилась в штаб крепости. Неизвестно (но можно себе представить), что подумал начальник штаба Соловьянов, бывший подполковник, увидев в своем кабинете трех матросов – писаря Петриченко, машиниста Ососова и телефониста Яковенко. Однако прекрасно понимал, что они – реальная власть в Кронштадте, восставшем против большевицкой диктатуры. Соловьянов вызвал начальника оперативного отдела штаба Арканникова, тоже бывшего подполковника, и начальника артиллерии крепости, бывшего генерал-майора Козловского. Совещание было недолгим. Штабные приняли предложение ревкома организовать оборону.

Этот штаб привыкли видеть сонливым, вялым. А тут его будто подменили, – на корабли и в сухопутные части посыпались его строгие распоряжения. Да что ж, угроза Кронштадту нарастала с каждым днем, разведка докладывала о прибытии на северный и южный берега войсковых частей, шло явное сосредоточение сил для штурма, и лед был еще крепок. Нельзя было медлить. Штаб разработал план обороны, предписывающий расположить по всей береговой линии острова Котлин пехотные и морские части – за исключением команд обоих линкоров, им надлежало остаться на кораблях и готовиться к артиллерийскому отражению атак. Особой заботой штаба была организация стрельб с фортов, линкоров и береговых батарей, связь артогня с действиями пехоты и тому подобные специальные вопросы.

А еще штаб крепости вот что предложил: не дожидаясь штурма, перейти в наступление – занять Сестрорецк и Лисий Нос на северном берегу, расширить таким образом базу восстания; этот захват мог бы осуществить 560-й полк, расквартированный в Кронштадте. Однако ревком ответил штабу решительным отказом: первыми начать военные действия не хотел ни в коем случае. Вообще, все действия штаба ревком держал под контролем.

Начальником обороны был назначен Соловьянов. Но власти в Питере и Москве, узнав, что среди военспецов, примкнувших к мятежу, есть бывший генерал, сразу прицепились к Козловскому.

«Теперь всякому ясно, что готовили Красному Питеру его враги, – писали петроградские газеты. – Эс-эры и меньшевики должны были открыть дорогу мятежному белому генералу… Теперь новый козырь в руках Антанты – бывший генерал Козловский… Но тщетны все усилия белогвардейщины. Мощь рабочего красного города дала отпор Краснову, смяла Юденича, она сметет со своей дороги и нового монархического последыша Козловского… Карающий меч пролетариата отрубит последнюю голову ядовитой монархической гидре…»

Александр Николаевич Козловский, бывший генерал-майор, с восемнадцатого года служил в Красной армии. «Ядовитая гидра…» Нет, к этой риторике Козловский, суховатый 60-летний офицер с короткой седой бородкой, отнесся с презрительным прищуром. Но вот аресты…

В Петрограде Губчека арестовала всю семью Козловского – жену Наталью Константиновну с дочерью-школьницей и четырех сыновей: 22-летнего Николая, коммуниста, слушателя артиллерийской академии, 19-летнего Константина и 18-летнего Дмитрия, курсантов училища комсостава флота, и 16-летнего Павла, школьника. Все они были объявлены заложниками. Арестовали и сослали в Архангельскую губернию и всех питерских родственников Козловских. А в Гомельской губернии нашли 60-летнего крестьянина Петриченко, – его с двумя сыновьями привезли в Москву, на Лубянку, усердно допрашивали, но – выяснили, что никакого отношения к вожаку кронштадтского мятежа гомельские Петриченки не имели.

На весь мир прокричало московское радио и разнесли центральные газеты: в Кронштадте белогвардейский антисоветский мятеж! Во главе мятежных матросов бывший генерал Козловский – «монархический последыш», «ядовитая гидра»…

Замкнутый, немногословный начальник артиллерии Кронштадтской крепости Козловский не выказывал недоумения по поводу шума, поднятого вокруг его личности. Разве что в разговоре с Соловьяновым.

– Присаживайтесь, Александр Николаевич. – Соловьянов придвинул к Козловскому пепельницу, предложил папиросы. – Последние сведения: к Ораниенбауму гонят бронепоезда, не менее двух. На подходе к станции Лигово – эшелоны с частями 27-й дивизии, ну вы знаете, их перебрасывают с Западного фронта.

– Да, – кивнул Козловский, закурив. – Западный фронт отброшен от Варшавы, Тухачевский побит, теперь он, по-видимому, жаждет отыграться на Кронштадте.

– Да уж, Троцкий не даст ему передышки. Меня, Александр Николаевич, тревожит Красная Горка. Единственный форт, неподконтрольный ревкому, с тяжелой артиллерией.

– Красная Горка подавить огонь Кронштадта не сумеет. У них восемь двенадцатидюймовых орудий, четыре восьмидюймовых. А у нас на линкорах, вы же знаете, двадцать четыре двенадцатидюймовых и…

– И тяжелые орудия на Тотлебене и других фортах. Конечно. Но обстрел Кронштадта может вызвать панику. В городе довольно много коммунистов, которые, вопреки нашим строгим приказам, не сдали оружие. Начнут стрелять в спину.

– Значит, надо усилить патрули. Главную опасность, Евгений Николаевич, я вижу в том, что власти готовят штурм.

– Да, штурм. Трудно представить, что выведут массу людей на лед… на открытое ледовое поле… под сильнейший артогонь… Но ведь они не считаются ни с какими потерями… Каковы ваши прогнозы, Александр Николаевич?

Козловский встал, подошел к окну. Там сыпался с серого неба негустой и как бы ленивый снег. Вернулся к столу, на котором была расстелена оперативная карта. Сухо сказал:

– Вы сами, Евгений Николаевич, ответили на свой вопрос. Большевики с потерями в живой силе не считаются. Мы, конечно, отобьем атаки. Первую, вторую… десятую… Но, как бы ни был силен наш огонь, проломить весь лед вокруг Котлина, – Козловский обвел рукой очертание острова на карте, – мы не сможем. А они не остановятся, будут бросать на лед цепь за цепью. – Помолчал, постучал пальцем по карте. – У нас мало активных штыков. Не безграничен запас снарядов. А что будем, извините, жрать? Вы ежедневно совещаетесь с Петриченко – потребуйте немедленного обращения к Финляндии за продовольственной помощью.

– У нас был разговор об этом. В ревкоме нет согласия. Там не одни только умники.

– Да-да. Умников вообще на свете немного. Евгений Николаевич, а что в Европе? Понимают они смысл нашего восстания?

– Думаю, что понимают, – сказал Соловьянов. Невысокий, рано лысеющий в свои сорок лет, он тоже поднялся, расправил под ремнем гимнастерку. – Сведений немного. Радиопередачи из Парижа наши радисты не понимают, не знают языка. Но я дважды слушал, сидел с наушниками. Слышимость плохая, трески, затухания, но вот что я все же ухватил. Большую активность проявляет Врангель. Предлагает перебросить в Кронштадт свою армию – ну, части, находящиеся в Галиполи и…