– О нашем разговоре никому не говори. Только отцу. А теперь…
Гладких скомкал бумагу с доносом, положил на стеклянную пепельницу, чиркнул спичкой и поджег.
– Никому ни слова, Плещеев, – повторил он.
– Спасибо, товарищ комиссар, – обрадованно сказал Вадим. – Большое спасибо!
Он узнал, где находится редакция газеты Ленфронта «На страже Родины» – в историческом здании Главного штаба, – и намеревался в первый же день увольнения навестить отца.
Но все получилось иначе. Отец вдруг сам заявился к нему.
Вызванный комиссаром Гладких с занятий, Вадим вошел в его кабинет с беспокойной мыслью: что еще стряслось? Гладких восседал за своим столом, а перед ним сидел лысый сухопутный офицер, тоже батальонный комиссар, судя по нашивкам. Он встал навстречу Вадиму, улыбаясь и глядя сквозь крупные очки в роговой оправе.
– Здравствуй, Дима! – Отец обнял Вадима.
От него пахнуло хорошим табаком.
– Здравствуй, – сказал Вадим, слегка отстранясь.
– Ну, вы тут побеседуйте, – прохрипел Гладких, – а у меня дела.
Прихрамывая, стуча палкой, он вышел из кабинета.
– Возмужал, возмужал! – Плещеев-старший, что называется, во все глаза глядел на сына. Улыбка на его хрящеватом лице угасала, карие глаза за стеклами очков смотрели невесело. – Садись, Дима. Ты куришь?
Он раскрыл коробку «Казбека».
– Ух ты! – Вадим осторожными пальцами вынул длинную папиросу. – Вам такое роскошное курево выдают?
– Нет, конечно. – Лев Плещеев чиркнул спичкой. – Я брал интервью у одного генерала, он мне подарил. Дима, я страшно рад тебя видеть. Ты уцелел в боях, это же подарок судьбы.
– При чем тут судьба? – Вадим медленно выпустил струю ароматного казбечного дыма. – Просто повезло.
– Просто, да не просто… Безумно жалко маму. Я пытался хоть как-то ей помочь…
– Знаю, – резко сказал Вадим.
Ему не хотелось выслушивать слова, саднящие душу. Он понимал, конечно, что надо бы потеплее с отцом, столько лет прошло-пролетело, пора прекратить ссору. К тому же он теперь не мальчик с наивными понятиями, он осознал, какой мощной притягательной силой обладают женщины, и мог понять отца… нет, не простить ему измены, но понять…
– Знаю, что ты помогал маме, – повторил он мягче. – А как ты… как твоя семья пережила зиму?
– Жена с Люсей были на грани… Очень тяжело было, Дима. Но в январе удалось эвакуировать их по Ладоге. Они в Саратове сейчас, вернее в Саратовской области. Там есть город Аткарск. Вот они там.
– Понятно.
– Вадим, – сказал отец, сняв очки и потирая пальцем переносицу. – У меня беда. Позавчера разбомбили мой дом.
– Да ты что?! Где это?
– На Загородном проспекте. Близ Витебского вокзала. Бомба попала как раз в тот угол дома, где моя квартира. Ничего не осталось у меня, Дима. Все завалило… разрушило…
– Сочувствую, отец! Но хорошо, что сам-то уцелел.
– Меня дома не было. Я, после того как отправил их в эвакуацию, дома редко бываю. Живу в редакции. Но как же без квартиры…
– Отец, мои комнаты пустуют, я же там не живу. Переселяйся ко мне, вот и все.
– Я об этом и хотел попросить… но ты сам, с полуслова… Спасибо, сын.
Вадим еще одну «казбечину» взял из раскрытой на столе коробки, уж очень хорош был, после филичевого горлодера, этот всадник, скачущий на голубом фоне Кавказского хребта. По-деловому сообщил отцу, что ключи от квартиры у Елизаветы Юрьевны, у нее же и что-то из одежды, и посуда. И о намерении Ники и ее хахаля захватить плещеевские комнаты, ну и о доносе, присланном на курсы, тоже рассказал.
Отец, нахмурясь, покачал головой.
– Поподробнее, Дима. Что именно она написала?
– Что мать у меня немка и поэтому я не имею права учиться на офицера.
– Вот же тварь!
– Наш комиссар предложил поговорить с тобой. Поскольку ты… ну, известный человек… и мог бы приструнить этих… Муж Ники, ну, сожитель… какой-то спекулянт. Елизавета уверена. Да и видно по ним, по Нике и Геннадию, что не дистрофики они.
– Геннадий, а фамилия как?
– Не знаю. Ника теперь Сальникова, так подписала бумагу. Но это может быть фамилией первого мужа, кладбищенского начальника.
– Дима… – Отец в раздумье наморщил лоб. – Тебя вызывали уже в особый отдел?
– Нет. Гладких прямо при мне сжег донос.
– Сжег? – У Плещеева-старшего за очками ярко, как в молодые годы, блеснули глаза. – Ай да Коля Гладких! Недаром я написал очерк о нем, он ведь был в десантном отряде, который…
– Знаю, отец.
– Ну, так. Это, конечно, облегчает задачу. Я займусь. А ты, сын, напиши бумагу, что не возражаешь против моей прописки… Я узнаю поточнее и сообщу тебе, как надо написать по всей форме.
– Ладно. – Вадим посмотрел на своего «Павла Буре». – У нас сейчас обед будет, пойдем. Покормлю тебя. Уж очень ты отощал, папочка.
– Спасибо, Дима, но у меня нет времени. Так когда у тебя производство в офицеры?
– Летом. В июле, наверно.
– Пойдешь на надводные корабли?
– Хочу на подводные лодки.
– А-а, это здорово! Знаешь, я веду переговоры в Пубалте, хочу сходить в поход на какой-нибудь подлодке. Кампания уже началась, верно?
– Кампания началась. Но подводное плавание, отец, очень опасное дело. Финский залив сильно минирован.