Аварийная баллада. (Рассказы)

В кругу своей семьи Петька Желтков очень редко ужинал, обедал и завтракал. На этой приполярной территории его главной обязанностью были… Перед государством – круглосуточная работа без предъявления каких-либо претензий за свои напряги. Перед семьёй, вообще – добиться худо-бедной жилплощади, устроить сына в детсадик, а жену на работу, оставлять ползарплаты на сберкнижке. Перед сыном, в частности – сходить с ним раз в месяц в местный клуб на детский сеанс, и раз в полгода – побродить по ближней тайге. А так всё: вжиг-вжиг- поворот, как на трассе бобслея.

Через месяц, примерно – вспышки на солнце, что ли, прекратились – волна криминала пошла на спад. Желтков уже безвылазно просиживал в своём кабинете, порой до полуночи. Печатал на убогой «Украине» процессуальные бумажки. Сам перед собой справедливо понимая, что, может быть, в этом криминальном извержении он много не раскрыл и не раскроет, но хотя бы успел оформить в полагающемся формате преступное событие.

Оторвав подушечки пальцев от клавиш печатной машинки, он прислушался к задорному смеху, доносившемуся из дежурной части милиции. Молодые сержантики, довольные своей жизнью, службой, формой и приобретёнными полномочиями весело проводили часы дежурства. Полизав кончики пальцев с выступившей из-под ногтей сукровицей, Желтков продолжал дальше стучать по клавишам. А мысли его витали отдельно от печатаемых под копирку формулировок из УК и УПК, а где-то в свободе – на свободе, где жизнь не вжиг-вжиг-бултых … и кладбище. А такая жизнь, что не в узком профессиональном ареале обитания, а такая жизнь: общая, раздольная, непредсказуемая наперёд. Какая-то жизнь – горизонтальная, в ширину, в объёмном кругозоре, а не узкая, вертикальная: делай карьеру, считай звёздочки на погонах и всё определено до самого кладбища. Но и в той жизни, наверное, свои неувязки, что бывает прапорщик-интендант счастливей и довольней выпавшей ему судьбой, чем генерал авиации. Жизнь должна быть безгранично объёмной во всех существующих измерениях. Жизнь должна быть неожиданной, незапланированной грядущим днём. Она же, жизнь дана нам мучительно-прекрасным подарком – эта безумно короткая жизнь…

Стоявший на столе фикус в горшке покачивал листьями в такт ударов по клавишам. Этот фикус одно время пришлось лечить от алкоголизма. В буквальном смысле, методом полной абстиненции.

По прибытию уже к конкретному месту службы, в посёлок, после расшаркивания подошвами перед областным и районным начальством Желтков «выставился», как полагается, перед новыми соратниками, офицерами поселкового отделения милиции. Выпили крепко, «по-колымски», запивая водку крепким чаем. К новому «следаку», от которого по его должности зависели показатели работы и по их должности, инспектора УГРО, БХСС, ГАИ хотели присмотреться дотошно и поэтому «накачали» Желткова до полной отключки. А потом дружески довели до номера в местной гостинице, где ещё «на посошок». А утром Желткову было «очень плохо».

Но он вышел на работу, сидел в кабинете с мимикой мученика на лице и перебирал бумажки из сейфа. В кабинет без стука, по-свойски вошёл незнакомый жизнерадостный мужчина в большой оленьей шапке. Он снял шапку, из-за пазухи вытащил пузатую бутылку «Плиски». Ничего не говоря, только улыбаясь, наполнил всклинь стоявшие у графина два стакана.

Желтков сделал вежливые два глотка, а мужчина свой стакан выпил залпом и закусил карамелькой. Потом стал рассказывать, кто он есть такой. Он есть «профессиональный внештатник, который помогает милиции распутывать всякие запутанные дела».

В этот же день приходил знакомиться ещё один «внештатный сотрудник милиции» и на следующий – несколько таких же «друзей милиции». Все они начинали «мне сказали – ты свой мужик» и выставляли пузатую «Плиску». Желткову, в конце концов, надоело вежливо отказываться, и он просто, молча, выливал коньяк под корни фикуса. Пока «друзья милиции» отучились приходить «знакомиться», фикус «приучился» к коньяку, пошёл в буйный рост и даже распустил на верхушке белый бутон. Когда же коньячная подкормка закончилась, фикус захирел, литья опустились грустно, земля в горшке заплесневела. Секретарша из канцелярии сказала, что цветок погибает и взялась его реанимировать. Она обнаружила на его корнях странные, уродливые образования. Цветок долго чах – но потом приучился опять к простой воде.

Дома на ужин в сковородке была давно зажаренная, уже значительно подсохшая австралийская баранина, кастрюля остывшего пюре из сухой картошки и компот из консервированных ананасов. Непривычно богатое меню за последний период его жизни. Жена в меланхоличной задумчивости сидела на диване перед телевизором и щипала пальцами кончики своих волос. По телевизору показывали костюмный фильм про красивую жизнь в спокойной и скучной Англии. «Влюбилась, что ли, в кого?», – второстепенной мыслью подумал Желтков про жену.

Василий Григорьевич Ямчук, осуществлявший до приезда Желткова полномочия «шерифа» на этой территории, но при постоянной шефской помощи из района, ветеран, тянущий с уходом на пенсию с целью наработки максимальных надбавок, вошел утром в кабинет, посмотрел на Желткова и спросил, не здороваясь:

– Зашились тут без меня? – и понюхал воздух, точно хомячок, вылезший из клетки в поисках семечки.

– О-о, ещё как, Василь Григорьич. Навозбуждал дел – на год вперёд. Грядёт скандал областного масштаба.

– На то ума много не надо, – мудро заметил Василий Григорьевич. – Ну, давай мне что-нибудь, займусь.

Желтков криво усмехнулся, вынул из сейфа стопку «свежих» дел, ещё не прошитых в папки. Пододвинул всю стопку «коллеге». Василий Григорьевич обычно выбирал дело, не требующее доказательств, где всё было очевидно. И на такие дела Василий Григорьевич имел свои виды. В точности, как хомячок на завалявшийся где-то в углу кусочек заплесневелого сыра. Василий Григорьевич за свою службу прошёл по многим милицейским подразделениям и в конце своей карьеры ему «разрешили» поработать следователем, хоть и без юридического образования.

Кабинет у них был один на двоих. И Василий Григорьевич Ямчук предпочитал работать дома.

3.

Утренняя смена в котельном цехе – самая неприятная смена. Начальство в белых касках вокруг мельтешит, работяги из сервисной службы энергоремонта под ногами крутятся. Самая любимая всеми смена – вторая. И тишина, и покой, и выпить в меру можно коллективом, о жизни потолковать.

За водкой обычно вызывался сбегать Витька Пучок. На собранные сменой деньги приносил полтора литра «Хошеминки», противной из риса сделанной вьетнамской водки, похмелиться после которой, как говорил Стаханов, можно только неразведённым уксусом. Но пили – другого выбора на тот исторический момент не было. И как говорил тихий, флегматичный Сашка Мишин, «Совсем, что ли, не пить? Зачем тогда работать?». И работа шла в нормальном режиме, без эксцессов, «всё пучком», как говорил Витёк. Главное было, чтобы при таких делах Серёга Ланской не «переборщил», как он сам и выражался. Ему периодически по регламенту надо было являться на доклад к дежурному инженеру станции. Если они друг перед другом мотались в резонансе, это грозило нехорошими последствиями. Если колебания совпадали – доклад проходил нормально, и благоприятная информация передавалась дальше по инстанциям Энергосистемы.

По годовым сезонам в котельном цехе самое неуютное время – поздняя осень. Холод стоит дикий, несмотря на жар работающих котлов. Это пока не затянутся льдом выбитые взрывами предыдущих аварий стёкла, вернее, дыры от них на высоких витражах лицевой стороны цеха. Пока льдом не затянутся эти щели, гуляющий по цеху колымский холод доводит до паники. Шубу-то на себя не наденешь – какой же матрос на мачте и в шубе.

Надрывней всех страдал Витёк Пучок. Прижавшись, как к родной маме, к огромному коллектору паропровода, он стонал, когда его призывали работать: «Ой, да в питерских «Крестах» мне уютней жилось». Но в эти «ледниковые периоды», когда выпадало на ночную смену «закладывать муфеля», о-о, тогда забывалось, что в цехе холодно. Закончив смену, уходили в душевую мокрые от нервного пота. Стоя под тугой струёй душа, Витёк нещадно матерился на свою условно-досрочную свободу.

А Петьке Желткову парадоксально нравилось, что выплеск адреналина из его организма приносит передающуюся по линиям энергосистемы реальную для людей пользу. После смены Желтков плёлся в свою когда-то вымученную, выстраданную, выплаканную у начальства квартиру, выходящую подъездом прямо в тайгу – но не так, как в песне «я шагаю с работы усталый», а именно плёлся, и знал, что прикоснувшись к подушке, он уснёт вмиг, без судорожных мыслей в голове о следственных версиях, процессуальных сроках, планах мероприятий. И никто его не поднимет с постели, чтобы мчаться в стылую мглу полярной ночи во имя торжества социалистической справедливости.

Когда Желтков после вычурно-муторной процедуры оформления перевода из следственных органов в городе на берегах Волги в зловещий для многих Магадан приехал к месту своего назначения – второй город из двух городов Колымы, Сусуман, жёсткий характер своего нового начальника он почувствовал сразу. Тот был родом из южной части России и «всяких кацапов», что явно звучало в его интонациях и междометиях, «недолюбливал». Он окинул взглядом сначала фигуру, потом уже лицо нового подчинённого, и сказал недружелюбным тоном:

– Шуба у тебя подходящая, генеральская… А что ты умеешь, университет? – Начальник щепотью взял со своего стола несколько тощеньких папок и подвинул их, как шулер карты, поближе к Желткову. – А ну, просмотри. Это материалы на возбуждение уголовного дела. И что скажешь?.. Десять минут.

Желтков расстегнул свой овчинный полушубок, сел на стул и начал перелистывать бумаги. Ему вообще-то понравилось, что начальник – мужик. Там, в далёкой, материковой России начальниками следственных служб этого уровня были обычно бабы, со всей их, обще присущей, слащавой эмоциональностью. И с каким-то «ведьминским» стилем руководства.

Отложив на столе начальника четыре папки в одну сторону, а две – в другую, Желтков уверенно произнёс:

– В этих нет никаких составов преступления, в этих двух – наркота и типичная хулиганка.

– Ну, это как раз и по твоей, так сказать, территории. С богом приступай, работы – куча.

Потом они разговорились на равных, на общие темы. О семье, о жене, о детях, о жилищных перспективах. Вечером, в светлых сумерках начинающейся весны Желтков отбыл на попутке на 760-й километр колымской трассы, в свою резиденцию.

Про Ямчука Василия Григорьевича начальником была дана такая ориентировка:

– Вася ждёт пенсию. Человек пятнадцать лет на Севере. Из оперов, по комсомольскому призыву, образование – полгода милицейской школы. Дела за него в основном ведут мои командированные. Но по кадровым расчётам выгодно держать эту единицу. Войдёшь в курс дела, Васю – пинком на пенсию. У тебя по той территории – майорская должность.

«Вася» поначалу подобострастно прогнулся перед новым «коллегой» и ежедневно ждал подлянки от молодого назначенца. Потом успокоился, оценив опытным, намётанным взглядом старого мента, с кем имеет дело. Пригласил пару раз в гости, познакомил с женой, накормил домашними пельменями и строганиной под водочку. Брал из общей текучки себе в работу одно-два дела, мусолил-мусолил их сколько позволяли сроки, а потом прекращал. Начальник следствия из райотдела поначалу звонил каждую неделю, интересовался «не нужны ли советы?», потом всё реже, а после и вовсе прекратил. Желтков встречался с ним, лишь когда приезжал подписывать обвинительные заключения. Начальник и про Василия Григорьевича поначалу интересовался «как там Вася?», а потом и этим перестал интересоваться. В коллективе поселкового отделения милиции уразумели, что приехал «пахарь» и вовсю пользовались этим, отдыхая душой после нудного и неповоротливого в оперативной обстановке Ямчука.

Изнурительно-долго тянулась колымская зима и мгновенно пролетало короткое колымское лето. Крутилось колесо ежедневных происшествий, без остановки на праздники, выходные, больничные. Человеческое общество в своём существовании – ну никак не может существовать без всяческих придумок на собственную голову в жанре комедий, драм и трагедий.

4.

Иван Иванович Стаханов с мучительным выражением лица категорически отказался сбрасываться на «Хошеминку». Серёга Ланской этот поступок одобрил, но сам с удовольствием вложил свою долю в ладонь Витьки Пучка. Была вторая смена – начальства нет, энергонагрузка – по плану, все котлы гудят в стабильном режиме. Сама обстановочка шепчет: «выпьем, друзья кочегары …»

Петьке Желткову нравились такие сменные «посиделки». Восемь месяцев уже его кочегарского стажа. И в такие моменты простого человеческого общения, пролетарского единения, без оглядки на произнесённые слова, без корыстной и карьерной подоплёки, и вся смена, как единый организм, с одной задачей, чтобы стрелки приборов колыхались в пределах нужных параметров. Они выпивали, чокаясь дружно, произнося тосты, рассказывали анекдоты и случаи из жизни, но не забывали тем временем каждый исполнять, что ему положено по штатной инструкции.

Выпивали за столом Сашки Мишина. Иван Иванович Стаханов стойко нёс вахту у своего стола в другом конце котельного цеха. О чём только не рассуждали, в чём только пьяненький человек не считает себя специалистом, да в любой сфере деятельности, хоть в чём. Он знает всё, как «знатоки» из «что, где, когда». Как убирать комбайном побитые градом посевы, как стрелять из танка на скорости, как чистить карбюратор машины в движении. О-о, когда порядочно вмажут – знают всё. И как должен вести себя космонавт перед стартом ракеты, и как делать аборты на десятой неделе беременности.

Когда уже убедились, что все они в равной степени бесспорно компетентные специалисты во всех областях науки и техники, Ланской и Пучок уселись играть в домино, Желтков отправился проверять состоянии транспортёров податчиков сырого угля, которые сокращённо именовались ПСУ.

На двух ПСУ из восьми попались под ограничитель две здоровенные булыги и срезало шпильки на транспортёре. ПСУшки остановились, сырой уголь на подавался в измельчительные мельницы.

– Витёк! – крикнул раздражённо Желтков, выходя из темноты за щитом управления. – Тащи шпильки! Пойдём вставлять!

– Ща! – непринуждённо отозвался Пучок, даже не посмотрев на Желткова, а вглядываясь в свои доминошки на ладонях.

– Кому, твою мать, сказал…

– А я сказал: ща-а…

– Ну-у!

– Чо, ну… Кому нукаешь! – Витька кинул костяшки домино на стол, сверкнул глазами из-под козырька каски.

Желтков подошёл вплотную к Пучку, вперился в него злым взглядом и опять повторил тяжёлым голосом:

– Тащи шпильки…

– Ты не понтуйся тут! – Витёк привстал со стула. – Это тебе не в ментовской своей командовать всякими горемыками…

У Желткова кровь зашипела в жилах, будто сделали инъекцию серной кислоты, и обожгло в верхней части желудка, как у него стало проявляться в последнее время при резкой вспышке злости. Если в такие моменты дома не расшибить об стенку какую-нибудь посуду, или не раскрошить в щепки стул ударами об стол – да мозги просто взорвутся и разлетятся серыми ошмётками мозгового вещества. Он с полминуты смотрел снизу вверх в сузившиеся глаза Витьки.

– А это тебе не на тюремной шконке блатату из себя корчить. Привык в коридорных поломоях дуру валять… – процедил сквозь зубы Желтков и медленно взял Витьку за ворот спецовки.

Пучок отступил на шаг назад – и с криком истерики: «А ментяра, волчара позорный!» прямым ударом кулака врезал Желткову в лицо. Желтков, будто не почувствовав удара, с ответным истеричным криком «Кто ментяра! Ублюдок запетушённый!» в прыжке вцепился обеими руками в горло Витьки.