Ромашковый лес
Но лужица была другой: она не верила, что так можно сделать мир лучше. Кроме того, она не любила врать. Ей хотелось говорить правду и только правду. Она показывала точные, четко очерченные отражения. Но это желание в ней быстро подавили несколько пинков ботинками, пара ударов лапами и практически не ощутимый, но очень неприятный укус. Лужица поняла, что мир и правда не хочет видеть себя настоящим, и смирилась со своей участью.
Однажды росистым утром, играя с солнцем лучиками в волейбол, лужа задумалась о том, что жизнь несправедлива: почему все себя видели со стороны – пусть и не совсем настоящими, пусть только в отражении – а она себя не видела. Никогда. Она поделилась своими думами с солнцем и то, улыбаясь, ответило:
–Глупая! Да ты каждый день себя видишь!
–Я?! – удивилась лужа.
–Конечно! Всё, что отражается в тебе, и есть твое отражение.
–Как-то запутано. Я ничего не поняла.
–Тебе кажется, что ты себя не видишь. А как же все те, кто заглядывает в тебя? Это и есть ты! Ты – это те, кто тебя окружают, то, что происходит вокруг.
–Это невозможно.
–Посмотри, и ты поймешь, что это так. Всё, что в тебе отражается и есть твое собственное отражение.
–А если оно мне не нравится?
–Видишь. Ты всех упрекаешь в том, что они не хотят видеть правды, а сама боишься принять мир и себя настоящими.
–Но я совсем не такая! Я другая!
И расстроившаяся лужица перестала отбивать лучи. Солнце спряталось за тучи, подул северный ветер и налетели зимние вьюги. Лужа была рада зиме. Она знала, что буквально через каких-то пару дней она совсем замерзнет, превратится в кусок льда, в котором ничего не отражается, ведь лед – матовый, совсем не зеркально-прозрачный. Она сможет побыть в одиночестве и подумать о том, что она сегодня узнала.
Пришла весна, и холодящие вопли ветра утихли. Снег так вообще сдался в плен солнцу, которое своими лучами, как веревками, обвязало сугробы и заставило таять от теплоты его прикосновения. Из зимней депрессии вышла и лужа. У нее было много времени. Она огляделась вокруг и увидела мир, украшенный искрящимся золотом с небес. Проснувшись в таком мире, она согласилась быть его частью, его отражением. Но тут прямо над ней появился червячок. Он медленно полз по грунту, приподнимаясь на каждом ползке, как вдруг с яростным криком откуда-то сверху примчалась птица, схватила насекомое и унесла на растерзание своим голодным птенцам.
–Нет! – в отчаянии закричала лужа. – Нет! Нет! Это не я! Это они! Я не виновата, что они такие! Я не такая!
Солнце заметило, как мучается лужица, и решило ей помочь. Оно приблизилось на невероятно близкое расстояние к ней так, чтобы увидеть свое отражение. Лужица не могла не заметить. Солнце так приятно щекотало теплом ее крохотные бережка, что лужа засмеялась.
–Вот это другое дело! Вот это – я!
–Ты. Всё это – ты.
–Но если я не хочу! Я хочу быть такой, как сейчас – и только.
–Тогда ты быстро сгоришь, – сказало, отодвинувшись в небесную глубь, небо. – Ты высохнешь от постоянного тепла. Ты же тем и интересна, что в тебе одновременно уживаются совершенно разные образы. И, пойми, они сильно зависят от того, где тебе посчастливилось появиться, кто находится рядом с тобой и что происходит вокруг. Всё это отражается в тебе.
–И что же, я ничего не могу с этим поделать? – обреченно спросила лужица.
–Можешь. Ты можешь делать отражение менее точным. Размывать его, искажать, постоянно колыхать, рябить. Мир от этого, конечно, не изменится, он останется прежним, но в тебе он отразится по-своему: так, как хочешь этого ты.
–Выходит, я все равно могу сделать мир таким, каким я хочу его видеть?
–Для себя – да. Изменить его совсем у тебя не получится. Он существует уже миллионы лет, он взрослый, ему бесполезно что-то объяснять. Он всегда прав. Но и бежать от него не надо. Он – часть тебя, а ты – часть его, – от этого никуда не деться!
Лужа поняла, что всё то, что есть вокруг нее, несомненно в ней отражается, но сама мысль о том, что она может сделать так, чтобы отразилось оно как можно красивей, придавало ей силы. И она стала играть с отражениями. Рябью и размыванием границ она из неприятных ей отражений делала неузнаваемые и порой очень забавные зеркальные отпечатки. Ей нравилось брать из мира вещи, и отражать их в себе, по-своему.
Приближалось лето, и лужа знала, что недолго ей осталось играть. Скоро настанет засушье, и ей придется впитаться в землю, чтобы через каких-то пару месяцев снова родиться на небесах. Она отразила удар солнечного луча и проникла под грунтовую кожу. Она больше не боялась ничего. Не боялась исчезнуть. Она знала: мир не изменить, просто можно сделать так, чтобы он отразился в тебе по-своему. Пусть немного искаженно, зато на отражение приятно будет посмотреть.
Про промахи
«Сна-ча-ло» – из раза в раз она выводила это слово, и постоянно не правильно. Постоянно! Сколько бы ни ставили ей двоек, сколько бы ни зачирикивали эту проклятую «о» на конце, сколько бы жирной красной ручкой ни исправляли – бесполезно! Все равно «сначалО»! Хоть ты растекись чернильным пятном по тетрадке! И самое забавное: ее саму это жутко раздражало, но она ничего не могла с собой поделать. Каждый раз, натыкаясь на это слово, ей становилось страшно, она жутко терялась и забывала всё на свете – включая то, как правильно пишется слово «сначала» – и снова и снова делала ошибку в одном и том же месте.
Рука вообще не умела ошибаться. Точнее, она этого дико, невероятно, невыносимо, сумасшедше боялась. Ей казалось, что, сделай она ошибку в том или другом слове, и рассыплется всё предложение. А за ним и весь текст. Мир рухнет, если она позволит себе сделать хотя бы одну ошибку. Ей всегда казалось, что кто-кто, но она уж точно должна всегда и всё писать правильно. Она должна была быть самой безошибочно-правильной и грамотно пишущей. Поэтому она не ошибалась. А если и ошибалась, то билась в диком отчаянии об стол, пытаясь наказать себя за эту непростительность.
Вот почему она так боялась «сначала». Это слово вызывало в ней особую внутритрясость и она не владела собой. Оно пугало ее. И, казалось бы: выучить его – и дело с концом. Но что-то не давало ей сделать этого, и она ошибалась снова. А ведь она ненавидела ошибаться. Каждый раз, описавшись, она доказывала себе, что это не ошибка, это невнимательность. Она боялась признаться себе в том, что и она способна описаться. Она же всегда была идеально-грамотной! Она не может ошибаться! Не может! Она не желала понимать, что невозможно исписать всю тетрадку, не допустив ни единой ошибки. Она и слышать не хотела о том, что не нужно бояться описываться, нужно уметь запоминать, как пишутся слова правильно, тогда в следующей тетрадке ошибок будет меньше.
Она сломалась. Билась в очередной раз после «сначалО» об угол стола и сломалась. Не специально. Так получилось…
Слышали новость? Рука запомнила, как пишется «сначала». Она знает теперь, и вот именно сейчас начать бы с начала, а поздно. Сломана. Как назло! И почему надо было сломаться тогда, когда, наконец-то, все выучила? Но рука не привыкла сдаваться. Нет, она не писала. Она вспомнила о своей подруге, которой запретили с детства писать, потому что она была левой. Почему такая несправедливость? Правая рука решила во что бы то ни стало научить писать левую руку и, главное – научить не бояться делать ошибки в словах. Иногда и правда бывают ошибки, из-за которых рушатся целые тексты. Чтобы не делать таких ошибок, надо научиться писать правильно, а чтобы научиться писать правильно, надо ошибаться. Это было так запутанно и так сложно для руки, что понять это она смогла лишь сломавшись. Она всерьез занялась воспитанием левой руки, но та не поддавалась ни в какую. Она боялась не только ошибаться, она даже чернильные следы за собой оставлять боялась.
Рука готова была впасть в отчаяние и возненавидеть себя за такую ненависть к себе и собственной иногдашней безграмотности, но оказалось, что в специальных заведениях перелом лечат в течение какого-то определенного срока. Все зависит от степени слома. Рука вернулась к жизни. Кости не были такими прочными, но зато были прочными убеждения: тот, кто ошибается, понимает в правописании гораздо больше чем тот, кто не ошибался никогда. Тот, кто пишет – не может не ошибаться. Не ошибается только тот, кто попросту боится писать. Она теперь не боялась.
Про прошлое
Она появилась у нее еще давно. Тогда она и не планировала, что испортит собой ее гладкую мордашку. Но так уж случилось.
Все рано или поздно покидают этот мир – древняя, как жизнь вселенной истина. Тогда почему всегда так забывчиво сознание и не готово принять эту данность, когда дело доходит до «покидают». Покинул. Как он мог так поступить с ней? Даже не предупредил! Она ненавидела его за то, что он оставил ее совсем одну: с двумя крошками на руках и размазанным по стенкам тела сердцем. Она ненавидела и мстила всем, кто встречался ей на пути за то, что она его потеряла. Она не могла пережить того, что он выбился из-под ее контроля и вот так вот просто, не спросив, готова ли она его потерять, потерялся. Он сделал это целенаправленно! Он знал, как опасно она в нем нуждается и всё равно посмел ее оставить. Теперь она скалилась, надгрызала взглядом, задевала нервы, стучала и громила души…
Она появилась у нее еще давно – в тот день, когда девушка впервые разбила вазу из-за того, что дочь спросила об отце на следующий день после похорон. Тогда она была едва заметной. Но дни шли, ваз в доме оставалось все меньше, а она становилась всё более глубокой. Морщинка и не планировала, что испортит собой ее гладкую мордашку. Но так уж случилось.
Девушка не могла не заметить образовавшуюся прямо над переносицей складочку. Ее она ненавидела еще больше, чем ненавидела все остальное. Это ведь ее лицо! Как посмела мерзкая трещина его так изуродовать? Подлая, подлая морщина! Но чем больше она ее ненавидела, тем глубже морщина вонзалась внутрь.
Как бы ей хотелось появиться не на лбу, а под глазками или на верхней губе! И не от боли, а от улыбки. Ведь в прошлой жизни морщинка родилась именно от улыбки. Она пыталась понять, когда же она была глубже – тогда или сейчас, – и не смогла. И боль и радость с одинаковой глубиной въедаются в лицо. Они одинаково легко появляются и одинаково глубоко вонзаются в кожу. Избавиться от них невозможно. Это не просто трещины. Это жизнь. Ненавидеть себя за них бесполезно – нельзя же ненавидеть себя за то, что ты живешь. Люди часто боятся прошлого – вот почему они так не любят морщины. Им страшно, что кто-нибудь когда-нибудь узнает, что на самом деле по-настоящему способно тебя рассмешить и что приносит тебе невероятную боль. Им нравятся пустые гладкие лица и безжизненный смайлик, после которого не остается морщин, потому что он – фальшивка.
Она появилась у нее еще давно. С тех пор прошло много-много лет. На лице она уже была далеко не одна. Но теперь ей нравилось быть над переносицей. В боли есть свой шарм. В глубокой морщине на лбу есть своя история – тайна для всех, кроме той, кому эта тайна принадлежит. И чем глубже она сидит, тем ярче о ней воспоминания. А улыбка…повезло тем морщинкам, которые появляются на улыбке! Они не дают забыть лучшие истории. И так же как от боли, морщинки от радости втыкаются в лицо не потому что хотят его испортить, а потому что не могут быть плоскими те вещи, которые заставили улыбнуться всей мордашкой.
Про рак
Противный, маленький, задиристый, приставучий краб! В своей жизни лично мне не встретилось ни одного существа, которому он был бы хоть чуточку приятен. Еще бы! Ведь этот клешнеобразный – мерзкий, злой и ненавидящий. Если он выбрал тебя своей жертвой и схватился своими могучими клешнями – можешь прощаться с жизнью. Он уже ни за что тебя не отпустит. Уберечься от него невозможно. Он нападает мгновенно и, как правило, подло – из-за спины. Высвободиться из захвата его клешней не удавалось еще никому. Никто даже и не пытался, все знали, что этот десятиногий – очень опасен. Поэтому его не любили, остерегались и истерично боялись.
По какому принципу краб выбирал себе «следующего», не знал никто. Он просто замечал его издалека, а может быть совсем рядом, и вонзался в него своими удушающими хватательными органами. Зачем он это делал? Разгадку пытался найти почти каждый, но ответить на этот вопрос оказалось так же невозможно, как если бы пришлось из колибри делать отбивную. Краб просто за что-то злился на весь мир и решил ему мстить.
Заморив свою очередную жертву, краб направился по морю в поисках нового обреченного на смерть. Крабу нравилось обрекать на смерть. Он был готов расправиться с каждым, но тот, кто его особенно прельщал, умирал первым.
Вот сейчас краба прельстила тончайшая водоросль, изящно танцующая в ритм волн и изнеженно-гибко покачивающаяся под струны течения. Краб присмотрелся, и хотел было прошмяфкать мимо, чтобы не тратить время зря, потому что водоросль была уж слишком тоненькой. Сломать ее – проще простого. Но потом краб подумал, ему вдруг захотелось легкой добычи, и он ринулся к ней.
Схватился за водоросль он безжалостно, заметно согнув ее стебель. Волнообразными движениями трава выражала боль, мучаясь от каждого своего шевеления. Клешни впивались невыносимо, но она не ломалась. Краба это удивило. Он был уверен: стоит ему дотронуться до травинки, как она тут же окажется на земле. Но она боролась. Боролась! У краба такое было впервые: раньше никто не пытался спастись. Силу сжатия клешнями выдерживали недолго, мгновенно сдавались и больше уже не жили. А эта тростиночка так отчаянно держится корнями-корешочками за песок. Краб начал елозить клешнями, пытаясь перекусить стебель. Водоросль извивалась от боли, но не поддавалась.
Краб, рассчитывающий, как всегда, на элементарную победу, растерялся даже. Он отчаянно впивался в водоросль, а она всё не ломалась. Травинка оказалась не так проста! Ей слишком хотелось жить, а краб не мог позволить себе проиграть. Он не умел! В жизни ему не приходилось проигрывать! И он пытался еще отчаянней сломать водоросль, но чем больше пытался, тем отчетливей замечал, как крепнет стебель внутри водной травинки, как яростней она разрастается и как трудней ему становится просто удерживать ее у себя в клешне.
Еще минута, и краб больше не в силах держать водоросль. Он ослабляет зажим, и травинка тут же освобождается. Поражен! Растерзан! Покорен! Какой-то маленькой водорослинкой. Теперь ее и не узнать: не поддается на провокации волн, не играет под музыку течения. Она обрела стержень, сломать который теперь уже не сможет ничто. И всё же краб попытался еще раз. Он разогнался и снова вонзился в ее тело. Но на этот раз его попытка оказалась настолько вялой, что он и сам это понял, и через несколько часов борьбы с непрогибаемой водорослью отцепился от нее и уплыл. Больше к ней он не возвращался никогда.
И если бы он исчез совсем и навсегда – счастливы были бы все. Но он по-прежнему шмяфкает по этому миру и мстит, вгрызаясь своими морскими когтями. Его всё еще боятся, но теперь с ним борются. Узнав о водоросли и о том, что ей удалось сделать немыслимое – победить краба – все поняли, что бороться надо. До конца, потому что награда за эту борьбу – жизнь. У краба многолетний стаж и огромный опыт, но отчаянное желание жить и умение держаться даже тогда, когда кажется, что ты уже на грани надлома, заставляет краба задуматься, а нужно ли ему драться вообще, или же лучше отстать и поискать себе жертву попроще.
Примеру водоросли следовали многие. Получалось не у каждого, но она показала всем, что сражаться надо, даже если до этого не побеждал никто. Даже когда всё кажется безнадежным. Ты – сможешь.
Про самоубийство
«Исчезнуть. Скрыться. Испариться. Хочу просто не стать. Просто вот так вот взять и не стать! Какой во мне смысл? Что есть во мне такого, что было бы нужно хоть кому-то? Я – самое просто облако. Я никогда не научусь быть самостоятельным, я всегда послушно двигаюсь, подпинываемое резкими порывами ветра. Я всегда, в любую секундочку моей никчемной жизни готово излить душу первому встречному птенцу. Я совершенно не умею держать эмоции в себе. Моя жизнь ужасна и отвратительна, и об этом знает весь мир. Весь мир захлебывается в моих соплях, когда мне плохо. Зачем я такое миру? Зачем он мне, если он молчит, всегда молчит, и хоть бы раз поддержал в один из труднейших моих дней! А он только и делает, что колется иголками солнечных лучей в спину! Весело, думаешь, от этого? А, мир? Весело? Это больно! Все причиняют мне боль! Каждый хочет меня обидеть и заставить плакать. А вот, пожалуйста! Хотите – буду! Я этого совершенно не стесняюсь! Только жить надоело. Как сейчас жить надоело, и жить вообще надоело! Какой во сне смысл? Что есть во мне такого, что нужно было бы хоть кому-то? Я – самое простое облако. Все живые существа, которые умеют убегать, убегают, как только я собираюсь рассказать им о том, как мне живется. Разве я могу рассказывать веселые истории, если живется мне фигово? Не могу! А они бегут. Прячутся от моих душевных излияний. Слезами эти излияния называют, и никто их не любит. Не нужны они никому. И я не нужно. Так что, какой во мне смысл? Что есть во мне такого, что было бы нужно хоть кому-то? Я – самое просто облако. Я хочу просто не стать. Просто вот так вот взять и не стать!»
Но просто так исчезнуть, скрыться, испариться у облака не получалось. Оно подумывало не дождаться, пока оно удалится само по себе, а помочь себе в этом, но что-то его останавливало.
Облако не всегда было таким. Когда-то оно радостно бегало за солнышком, пытаясь спрятать его так, чтобы жителям земли его было совсем не видно, и когда облачко оказывалось проворней солнца и перекрывало его собой, оно так хохотало и радовалось, что невольно плакало от своего искреннего смеха. Облачко замечало, что дети бегают и ловят его дождинки, влюбленные целуются под водопадом его радости, а цветы и грибы, питающиеся живительной влагой, сами тянутся к облачку, чтобы понять, от чего же оно так искренне смеется. Так было, пока однажды облако не пронзило молнией и не шарахнуло по нему громом. Стремительно, неожиданно и дико больно. Если первый удар облако сумело вынести и не рассыпаться, то второй бах, последовавший стремительно следом, отяжелил облачко своим разрядом и теперь оно не падало с неба только потому, что хорошие облака с небес не падают. А оно всегда было хорошим. Сейчас захотелось быть плохим. Покончить со всем! Раз! – и всё.
А дети по-прежнему бегали и ловили его дождинки. Не так весело, как раньше, правда. Но не потому, что они перестали любить облачко. Просто дети выросли. Влюбленные продолжали целоваться под водопадом теперь уже облачной печали. Они чувствовали эту боль и своими поцелуями показывали, что для них-то осталось всё по-прежнему, что они с облачком, всегда. Только облако этого не видело: всю землю застроили многоэтажками. А цветы с грибами всё так же тянулись к небу, чтобы понять, отчего же облачко так горько плачет. Только расти им было сложней: чистой водой питаться можно бесконечно, а соленой воды много не выпьешь и вверх из-за этого сильно не вытянешься.
И всё же облако любили. Оно было нужно миру. Но дыра, проделанная молнией и зафиксированная громовым ударом, заставляла облако видеть всё не таким, каким казалось раньше. Было совсем по-другому. Раньше. Или раньше было правильно, а стало по-другому сейчас? Кто знает, но сейчас ему казалось, что в нем нет смысла. В нем нет нечего такого, что было бы нужно хоть кому-то. Что оно – простое облако. А ведь если ты есть, значит в этом есть смысл.
Про слёзы
Ее посадили в лесу еще летом. Какие-то нежные руки бережно уложили малышку – тогда она была еще совсем крохотным семечком – под землю, прикрыли мягкой, теплой почвой и оставили прорастать.
И она проросла. Появилась совершенно неожиданно, проломив своим тонюсеньким стволиком землю. Она была такой малюсенькой, такой пушистенькой, такой салатово-зелененькой и такой восторженной, что ей невозможно было не залюбоваться. Ее пока еще хрупкое тельце защищали мягкие, еле ощутимые, если прикоснуться к ним рукой, похожие на секундную стрелку часов, листочки.
Сосенка наконец-то полностью пробудилась от своего рождения и стала осматриваться: кругом ползали букашки, шуршали змейки, прыгали и бегали зайцы, лягушки и белочки. Кого тут только не было! Сосна рассматривала каждого, кто пробегал мимо ее земляной колыбельки. А животные, замечая ее полный любопытства и нескончаемого интереса взгляд, отвечали ей улыбкой.
Прошло совсем немного времени, а сосенка была уже своей среди своих. Она со всеми дружила, со всеми вместе переживала, радовалась за каждого. Она была бесконечно счастлива, ведь ее так любили! Она чувствовала себя нужной, и не представляла своей жизни без всего этого! А стрелкообразные листочки продолжали расти вокруг нее и пушиться.
Наступила очередная ночь. Леший уже бросил своему лесному брату, жившему на другом конце земного шара, лунный бумеранг, который, подталкиваемый звездными светлячками, добирался до нужного места только к утру. В лесу было совсем темно, лучи горящих огоньков туда не проникали, поэтому все звери, особенно зимой, очень рано укладывались спать. Вот и сосна решила, что самое время для снов, но ей почему-то не спалось. Она вертела своим стволиком то в одну, то в другую сторону, пытаясь найти удобную позу и всё-таки уснуть, но у нее не получалось. Она разозлилась на себя и случайно глянула в небо. Именно в этот момент над лесом пролетал запущенный Лешим месяц и освещал собой, казалось, весь мир. Глубокое сине-фиолетово-черное небо вот-вот готово было затянуть в себя всё, что только находится под его куполом. А звезды…она о них столько слышала, но никогда не видела. Хотя это было так просто: надо было только взглянуть наверх, и она бы тут же заметила, как сияют тысячами бриллиантовых глазок, подмигивая друг другу и перебрасывая лунный бумеранг, эти чудесные создания. Она не могла оторваться от этой красоты и решила, что с этого дня, нет, с этой ночи, прямо сейчас, она начнет тянуться ввысь, станет большой и сильной и сможет увидеть мир таким, каким видят его звезды.
Наутро звери проснулись и увидели, что в сосне что-то изменилось. Улыбка? Нет, она всё также улыбается и радуется жизни. Может быть почва? Тоже нет. Почва по-прежнему оставалась мягкой и влажной.
–Смотрите! – крикнул кто-то из кузнечиков, – У нее на голове иголки!
Все посмотрели: и правда, на самой верхушке сосны пушистые стрелкообразные листики превратились в колючие иголочки.
Сосна рассказала им про свою ночь, про то, что она видела и что теперь она решила рваться ввысь. Но вершина дается нелегко. Дереву, чтобы вырасти, проходится разрывать собой воздух. Иголки помогают ей. Оправдавшись в своей колючести, она стала успокаивать своих друзей. Она обещала, что иголки будут расти только сверху, а сбоку она будет сбрасывать их, и совсем не будет колоться. Внизу останется только голый ствол.
Она так радовалась своей идее, что были видно, как вся она, играя, переливается и бликует иголочками на солнце. Сосенка была уверена в том, что друзья поддержат ее. Но все они презрительно посмотрели на нее, сделали вид, что у них появились какие-то срочные, неотложные, обязательные лесные дела, и тут же разошлись. Сосна поверила им.
Теперь день за днем, ночь за ночью, сосна поднималась всё выше и выше, но она стала замечать, что теряет друзей. Она никого не обижала, а они все равно уходили. И сосенка решила, что, наверное, она делает что-то не так. Наверное, не надо расти так быстро и тратить столько сил на себя, надо всегда быть рядом со своими лесными ползающими букашками, шуршащими змейками, прыгающими и бегающими зайцами, лягушками и белочками.
И она стала расти совсем-совсем медленно и теперь всю себя отдавала животным. Некоторые вернулись к ней, потому что знали, что сосна прикроет своей кроной от дождя, ее не остановит даже то, что сама она промокнет до последней иголочки. В ее дупле часто прятались от хищников. В общем, сосна умела быть настоящим другом, вот только она никак не могла понять, почему ее друзья то уходят, то возвращаются. Ведь она старалась дружить правильно! Она делала всё для них, для друзей. Она даже отказалась от своей мечты и перестала быстро расти, но по-прежнему улыбалась и творила добро.
Как-то раз бельчонка заметила, как старательно сосна перетаскивает муравьишке в дом листья с других деревьев, которыми он собирался прикрыть свой муравейник.
–Что ты делаешь? – спросила белочка.
–Я? Помогаю.
–Зачем? Он ведь обидел тебя, он сказал, что твои иголки ни на что не годятся! Он сказал тебе что иголки, которые ради него ты сбрасываешь, чтобы он не поцарапался, что они ни на что не годятся!
–Да ладно…он же извинился. Он случайно так сказал.
Белочка не знала, что ответить, поэтому обиженно развернулась и ускакала.
