Неправильный Роман

– Неделю, – почти одновременно со мной закончил предыдущую мысль Кирилл. – Я не…

У него явно кончился воздух. трямм

– Я не… – И снова.

– Ты не знал? – постаралась угадать я его фразу.

Кирилл кивнул. Воцарилось молчание, и оно, как я и предполагала, действовало угнетающе.

– Ну, он кажется влюбленным. – Быть тактичной и вежливой у меня всегда выходило неплохо.

– Думаешь? – Кирилл подался мне навстречу, а взгляд его наполнился надеждой, но тут он вспомнил, с кем разговаривает. – Ой.

– Да-да, – я усердно закивала головой. – И ты тоже. Тебе надо к нему. Точно.

Для верности я указала на панель с кнопками.

– А мне пора к машине. – Я прижалась к стене и начала осторожно обходить бывшего возлюбленного.

– Да, – он отскочил в сторону, освобождая мне путь к дверям. Лифт как раз замер, доехав-таки до первого этажа. – Прости.

В его глазах было столько вины и боли.

– Нет, ну что ты! – Я взмахнула рукой и вдруг в порыве искреннего желания помочь выдала. – Вообще, я сюда добиралась поговорить, что как-то, кажется, у нас не особо складывается… Обсудить, в общем. В коридоре, даже стояла, успокаивалась, смелости набиралась, а потом струсила. Ну, и вот.

Я ободряюще улыбнулась, отчего Кирилл по непонятной причине стал выглядеть еще более виноватым.

– А он… Твой парень, – поправка мне самой казалось странной, но, в целом, логичной, – правда, очень милый.

Двери открылись, я пробормотала «пока» и пулей вылетела из кабины.

Глава третья, возмутительная

Take a bottle, shake it up

Break the bubble, break it up …

В расстроенных чувствах я грохнула входной дверью так, что звук, должно быть, на два этажа вниз ушел, и мне не было стыдно. Сбросила туфли и вовсе не потрудилась убрать их в шкаф или поставить ровно, оставила на коврике как есть. А бутылку с вином открыла на кухне прямо в верхней одежде. Вот. И налила я вино себе, не наклоняя бокал. И подставку брать не стала. И плащ скинула прямо на стул.

Подхватила пузатого стеклянного друга, показала бестолковой Мирте язык и ушла в гостиную. Желтый стакан решила игнорировать, он мне всю реальность перевернул с ног на голову!

Проигрыватель пластинок приветливо подмигнул зеленым глазом. Я пролистала альбомы, нашла двадцать четыре каприса Паганини и в предвкушении опустила иглу на дорожку. Рваные и плавные, яркие стоны скрипки наполнили комнату, когда я прибавила громкость.

Кто может выразить лучше бушующие душевные страсти, чем два великих мастера? Рука Перлмана создавала неповторимое звучание. Прижав бокал к груди, и прикрыв глаза, я кружила по гостиной, размышляя о невозможности своего бытия. Я слышала бушующее море, шторм рвал небеса, разбивал о прибрежные скалы корабли, морская пена смешивалась с ледяным дождем, города накрывали черные волны… А потом вдруг все прекращалось, и выходило солнце, бесконечно ласковое, теплое и яркое – торжественный летний день. И корабли под полными парусами уходили вдаль парадным строем. Но снова налетал ветер, сначала совсем легкий, веселый, игривый…

Сквозь трель ветра проник низкий утробный гул тяжелых ударов в дверь. Я резко остановилась, поставила бокал на книжную полку, прямо рядом с собранием сочинений Некрасова – Кики бы это повергло в ужас – и побежала открывать.

На пороге стоял он, сосед. Я его по рисунку ткани белого лонгслива узнала. Высоты моего роста всегда хватало только на то, чтобы упереться взглядом в грудь этого парня. И в этом не было бы ничего особенного, если бы я каждый раз сама не начинала вести себя странно. Логично было бы поднять голову и вопросительно взглянуть в его пронзительные зеленые глаза, но я отчего-то опустила взгляд вниз и проверила обстановку там. Джинсы были на месте, пряжка ремня тоже, в руках никакой куртки, а ноги босые.

– Мадемуазель, что это? – Говорил он громко, перекрикивая музыку, и, клянусь, обращение «мадемуазель» звучало совсем не уважительно, скорее насмешливо.

Я запрокинула голову.

– Где?

– Играет.

Я сказала беззвучное междометие «а», после добавила:

– Это двадцать второй каприс Паганини.

На краткий, едва уловимый миг, на его губах появилась ухмылка.

– Это не двадцать второй каприз, мадемуазель, это двадцать вторая истерика.

Не знаю почему, ведь все имеют право на свое мнение и вкусы, но его слова привели меня в возмущение.

– Это виртуозная игра на скрипке!

– Струнами по полу, – гавкнул недовольно этот парень, и по-хозяйски, словно ему кто-то дозволял, подвинул меня рукой в сторону. – Отойди. Ты не умеешь правильно напиваться. Будем учиться, иначе через пару часов весь дом возненавидит интеллигентную мадемуазель.

«Ты»? Почему он обращается ко мне на «ты»? Совершенно обескураженная я наблюдала, как он прошел мимо меня в мою квартиру и направился прямо в гостиную. Спохватившись, я побежала следом.

– Вы что себе позволяете?

Он молча снял иглу с пластинки и остановил диск, потом выпрямился и нарочито медленно огляделся, кажется, ни одной детали не упустил. Лицо его при этом оставалось совершенно непроницаемо. Мне стало немного стыдно за бокал мерло на книжной полке, за туфли и совсем чуть-чуть за плащ на кухне. В конце он сосредоточил внимание на мне и детально изучил внешность.

– Парень бросил?

В воцарившейся тишине вопрос прозвучал как пощечина, хоть и задан был тихим, почти ласковым тоном.

Я инстинктивно вздернула подбородок в ответ на столь вопиющую бестактность.

– Значит, да, – кивнул он.

– Нет. – Я сцепила пальцы рук перед собой и выпрямила спину.

Темно-русая бровь ушла вверх.

– Изменил?

– Это вас не касается!

– С подругой?

Я позволила себе сказать небрежное «хм».

– Не с подругой, – невозможный собеседник на секунду прищурился. – Интересная мимика.