Вера в сказке про любовь

– А вот и чаёк, – запричитала мама, несясь с подносом с кухни так, словно собиралась выиграть соревнования по международному домохозяйскому биатлону.

Видимо, наше с Рудольфом перешептывание не производило впечатления мирного диалога. Напрасно. Мы подружились.

– Мам, торт чудесный, как обычно, – закинула я дров в прогорающий костер материнской нежности.

Родительница заулыбалась и почему-то потянулась обнимать что-то у Альбертовича под столом. Нет бы дочку обнять, а она части тела мужика чужого. Я улыбнулась матери в ответ и запихнула в рот кусочек растолстина побольше, чтоб жевалось подольше. Говорить расхотелось вообще. Хотелось завалиться на свою одинокую девичью кровать, потискать ободранного, протестующего, стремящегося к весенне-летнему загулу Пофига и похлюпать под «Аватар», завывая вместе с Леоной «I see you».

– Ну что, – многообещающе произнес лысый. – Завтра вечерком познакомлю со Светом.

Я непонимающе уставилась на великого инноватора и только мгновение спустя сообразила, что Свет – это имя. Назвал дяденька сына, ничего не скажешь. Такой же лысый бугай? Или в маму пошел? Вот, кстати… Я открыла рот и вовремя его закрыла. Все же нетактично спрашивать, где мама Света, мало ли, какую рану могу зацепить. Тоже не дело.

– Как у него на работе? Повышение дали? – заинтересовалась родительница чужим ребенком, отчего родной ребенок получил незабываемый прилив обиды и забил себе в рот кусок торта еще больших размеров, нежели предыдущий.

Рудольф увлеченно понаблюдал за процессом, сочтя его, очевидно, чем-то сродни фокуса, и обернулся к возлюбленной.

– Да, все отлично.

– Они с сыном программисты, – гордо произнесла мама, глядя мне в глаза.

– М-м-м, – протянула псевдовосхищенно я. Круть.

– Я слышал, Вер, вы писатель? – поддержал светскую беседу Альбертович.

– Угум-гум, – кивнула «писатель».

– Романы про любовь пишет. Библиотекарь. – Не добавила родительница дочери крутости в глазах чужого дяди.

Впрочем, если верить выражению глаз дяди, он это все уже слышал не один раз и даже выучил названия пары-тройки творений.

– Я прочитал «Библиотекарь для темного демона. Крещение любовью». Неплохо.

От неожиданности я открыла рот и вытаращилась на смертника. Он правда любовный роман прочел? Никто ж из родных-близких не читал. Зачем он это так со мной? Там же секс есть… Мне как-то резко поплохело.

– А вторую книгу не начинал еще? – заинтересовалась мама.

– Времени пока не было, но купил.

Я икнула. Организм испытал острый недостаток текилы в крови. Или виски. Лучше виски. Спас меня от жесточайшей пытки телефон Альбертовича, потребовавший немедленного внимания к звонящему. Ухватив удачу за хвост, я бегом собрала манатки, распрощалась с влюбленной парой и ретировалась домой, подальше от своей писательской славы.

…

– И ты что?

– Сбежала, – повторила я недовольно Карине.

Подруга шумно выдохнула в трубку, то ли смех ее разбирал, то ли душил кашель – черт разберет.

– Готовься, Верунчик. Будет ржачно. Он вокруг сына бетонный забор возведет, особенно после той пикантной сцены в парке под деревом.

– Ой, я-а-а, – простонала я, закрыв глаза ладонью.

К состоянию «поплохело», так и не покинувшему мое грешное тело, добавилось «померла со стыда». Вспоминать, что там мог вычитать мамкин ухажер, из жалости к себе самой не стала, и надо же было додуматься мне по приходу позвонить за утешением Карине.

– Да, ладно, хорошая сцена. Подробная.

– Молчи, – предупредила я следующий краткий и точный эпитет в адрес своих излияний. – Вот если б это ты написала, а прочитала мама Жоржа…

– Не пугай, у меня сердце слабое, – пробормотала подруга, сдерживая смех.

– Ха-ха.

– Серьезно, – перешла на нормальный диалог Карина. – Тебе не все ли равно, что там прочел и чего не прочел родительский хахаль? На святую деву ты не похожа, монашкой не представлялась, на великую культурную ценность не претендуешь. Любовный роман, он и в Африке любовный роман, в какую фольгу его ни оберни. Регенты, англичане, шейхи, опекуны, полицейские, эльфы, пираты, вампиры – один хрен, сюжет не меняется. Есть она, есть он и есть тыдыщ, то бишь любовь. Женщинам ж антураж – для эстетики восприятия, главным всегда и везде остается пресловутый Тыдыщ. У кого-то Тыдыщ целомудренный и чистый, как роса поутру, у кого-то стерильный, как наволочка в больнице, бывает грязный коврик у порога, или симбиоз Камасутры со справочником по анатомии. Еще медленный эстонский Ты-ы-ы-ыдыщ, когда трехтомник венчает первый скромный поцелуй. И не забудь сверхзвуковой Тыдыщ, когда в четвертом абзаце первой главы его естество входит в…

– Ты увлеклась, – перебила я Карину.

– Я увлеклась, – не прерываясь и не меняя интонации, согласилась она. – Короче, пофиг.

– Пофиг гуляет.

– А Хуан? – вписалась в поворот диалога Карина.

– Не знаю. Я про него забыла.

– Ну, так иди глянь. Не отлынивай. Давай, давай, – нетерпеливо подстегивала она, пока я разувалась и шла на кухню.

Взяв с холодильника «зюкзюк», я направила оружие массового наблюдения на темные соседские окна.

– Мальчик гуляет, – резюмировала я в трубку и вернула бинокль на место.

– С кем?

– Не знаю.

– А-а, – разочаровалась Карина, – гуляет, в смысле, вне дома. Печально. Чего наденешь? – вернулась она к прежней теме.

– Носки, – я как раз направилась за ними в комнату.

– Будешь очаровывать Света носками? Чудное имя, кстати.

– Политкорректная стала, да? Женское оно… Имя.

– А вот здесь, дорогая моя, ты придираешься уже. В оригинале там что-то русское, красивое. Пересвет, например. Или… Не помню, чего там еще на «свет» заканчивается у славян, но это точно будет мужественно.

– Главное, чтоб вся мужественность в имя не ушла.

В трубке послышалась возня и приглушенные голоса. Карина тихо взвизгнула и неприлично захихикала.

– Жорж домагивается? – предположила я, и по новому смешку подруги поняла, что угадала. – Я потом перезвоню.