Любовь среди туманов

Он знал, почему.

Он видел, что леди Эвелина заметила Аню. Заметила и, пусть не подала виду, отнеслась к этому слишком внимательно. Он видел, как Аня побледнела после их разговора. Видел, как дрожали её пальцы, когда она пыталась скрыть тревогу. И видел, как она храбро старалась держаться ровно, будто надеялась, что никто не заметит её внутренней хрупкости, хотя он – заметил. Слишком отчётливо.

Арден уловил себя на том, что уже в третий раз перечитывает одну и ту же строку документа, и с раздражением отодвинул бумаги, словно они были виноваты в его рассеянности. Он поднялся, прошёл к высоким окнам, открывающим вид на сад, и долго стоял, опираясь рукой о каменную раму.

Сад был почти пуст – лишь вечерний ветер едва заметно шевелил листву. Там, среди деревьев, была их первая по-настоящему откровенная беседа. Там её голос звучал иначе, чем в присутствии других; там её взгляд был честным, открытым, чистым – и это честность невольно обнажала его собственную душу так, словно он наконец увидел в себе то, что боялся назвать.

Он вспомнил её лёгкое движение плеч, когда она собирала мяту; вспомнил, как она смотрела на него сегодня, пытаясь скрыть тревогу, и как её глаза – обычно спокойные, тёплые – дрогнули, когда он подошёл к ней во дворе. Эта дрожь была не от страха перед ним. Она была от внутреннего напряжения, от мысли, которую она не позволяла себе осознать полностью. Он чувствовал это так же ясно, как собственный пульс.

И от этого становилось невыносимо.

Он понимал, что обязан жениться на Эвелине. Понимал – и не оспаривал. Это было частью его долга: браки заключались ради земли, ради союза родов, ради будущего короны. Он не имел права на прихоти сердца. Да и не искал их никогда.

Но с того самого вечера, когда он увидел Аню, тихо и аккуратно несущую корзину трав, в нём что-то странное, почти неведомое до того, едва заметно сдвинулось – как будто в давно закрытую комнату души вошёл свет, который не собирался уходить.

Он пытался заставить себя игнорировать это. Пытался объяснить, что его тянет к ней только её мягкость, её спокойствие, её подлинная доброта. Он говорил себе, что это просто вежливость, просто желание защитить слабого – но внутри, в самой глубине, он понимал, что это не так. Не совсем. Не только.

В его жизни было слишком много строгости, слишком много ожиданий, слишком много невозможности быть собой. И Аня была тем редким случаем, когда не нужно притворяться. Когда можно говорить без заранее подготовленных фраз, смотреть без тяжести традиций за спиной, дышать – без страха ошибиться.

Её присутствие рядом делало молчание лёгким. Это было новым. Это было слишком дорогим.

Он закрыл глаза, подставив лицо ветру, врывающемуся через полуоткрытую створку окна.

Я не должен думать о ней…

Эта мысль звучала ежедневно. Он повторял её почти механически. Но с каждым разом она становилась слабее, а ответ – сильнее.

Но думаю. И чем сильнее стараюсь остановиться, тем яснее понимаю, что уже поздно.

Он видел перед собой будущее – ясное, чёткое, определённое: брак с Эвелиной, ответственность за земли, долг перед семьёй и королём. Это будущее было твердым, как камень, и неизменным, как древнее правило. Аня не должна была быть в этом будущем.

Но именно её образ занимал сейчас каждую тёплую тень в его памяти.

Арден медленно вернулся к столу, опустился на стул и провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть черты, которые могли выдать его сокровенные мысли.

Он должен забыть её. Должен переступить через то, что едва начало рождаться. Должен закрыть это внутри, зная, что у него нет права иначе.

Но когда он вспомнил её тихий голос во дворе – «милорд…», едва слышный, словно она боялась собственных эмоций, – сердце его отозвалось болезненным, слишком живым откликом.

И он понял, что забыть невозможно.

Он только сможет скрывать.

Скрывать от мира. Скрывать от отца. Скрывать от Эвелины.

И, возможно, от неё самой.

Но от себя – никогда.

ГЛАВА 10. Тонкая грань, которую легче почувствовать, чем увидеть

Следующие несколько дней принесли в замок необычайное оживление: готовились к приезду послов, собирались придворные, а слуги, казалось, трудились без отдыха, меняя скатерти, наполняя кладовые и убирая те уголки замка, в которых редко появлялся чей-то взгляд. Весь этот шум скрывал напряжение, которое ощущала Аня, будто под ногами появился зыбкий слой земли, уходящий всё глубже с каждым шагом. Она делала всё, чтобы не попадаться леди Эвелине на глаза, но понимала, что случайные пересечения неизбежны.

Арден тоже был занят: ему приходилось сопровождать отца, решать вопросы, встречать прибывающих гостей, и всё же в те короткие мгновения, когда они случайно виделись – на лестнице, у сада, у бокового входа в кухню – его взгляд задерживался на ней на слишком короткое, но слишком значимое мгновение. Это было не что-то вопиющее, не то, что мог бы заметить кто-то посторонний, но достаточно, чтобы внутри неё возникала тёплая тревога: редкое чувство, в котором смешивались и радость, и страх.

Аня старалась отгонять мысли, но мысли не уступали. Они вплетались в её движения, в дыхание, в то, как она развешивала свежие полотенца или перебирала травы, словно мир стал тоньше и прозрачнее – и теперь всё, что происходило внутри неё, отбрасывало тень на поверхность.

И вот в один из тех вечеров, когда замок готовили к очередному приёму, Аня вынуждена была выйти во внутренний двор, чтобы забрать из каморки свежий рулон холста. Двор был почти пуст: слуги сгруппировались ближе к основным входам, где кипела работа, и только ветер перебирал ветви старой рябины, стоявшей напротив галереи.

Аня уже направлялась обратно, когда услышала знакомые, мягкие, но уверенные шаги. Она не хотела оборачиваться – страх оказаться слишком заметной рядом с ним в этот час был слишком велик, – но интуиция уже знала, кто подошёл.

– Аня, подождите, – произнёс Арден ровно, но в его голосе слышалась та тихая теплота, которая появлялась только для неё, и от которой её сердце невольно замедлило ритм.

Она остановилась, но не повернулась сразу, будто хотела подарить себе ещё секунду спокойствия. Когда же обернулась – медленно, осторожно – увидела, что он стоит всего в нескольких шагах, а мягкий свет факела отражается на его лице так, что каждый штрих становится глубже, выразительнее.

– Вы так быстро исчезаете каждый раз, когда видите меня, – сказал он негромко, и это прозвучало не упрёком, а тихим признанием заботы. – Я боюсь, что прогоняю вас, хотя вовсе не хочу этого.

Аня сжала пальцы на краю холста, пытаясь удержать голос ровным.

– Вы не прогоняете меня, милорд. Просто… сейчас не лучшее время. Много гостей, леди Эвелина…

Он слегка нахмурился, будто это имя коснулось его неприятным холодом.

– Моя невеста не должна быть причиной того, чтобы вы избегали меня, – произнёс он тихо, но твёрдо. – Вы ничего не делаете неправильно. И я не хочу, чтобы вам было… тяжело.

Последние слова он произнёс медленнее, будто боялся сказать больше, чем должен, – и именно эта осторожность тронула её сильнее, чем любой шёпот мог бы.

Она хотела что-то ответить, но взгляд их встретился, и слова исчезли, потому что в его глазах не было ни надменности, ни высокомерия, ни игры. Там была только та искренность, которую он позволял себе исключительно в её присутствии – и эта искренность была настолько чистой, что выглядела опаснее любого признания.

Именно в эту секунду тишина двора нарушилась лёгким, но отчётливым звуком шагов.

Они прозвучали по каменному полу галереи – мягко, размеренно, сдавленно, как шаги человека, который не желает привлекать внимание, но уже много видел и понял прежде, чем заговорил.

Аня повернула голову первой – и сердце её едва не остановилось.

На галерее стояла леди Эвелина.

Она была в тёмном бархатном платье, подчёркивающем её тонкую талию и высокий рост, и в свете факелов выглядела частью самого замка: строгой, безупречной, холодно-прекрасной. Но не это было страшно. Гораздо страшнее было выражение её лица – почти спокойное, почти равнодушное, но в глубине глаз уже начала формироваться тень, похожая на застывшую трещину в хрустале.

– Милорд, – произнесла она так ровно, что в голосе не дрогнуло ни единой ноты. – Я искала вас. Поселение послов завершено, и ваше присутствие требуется в большом зале.

Она говорила спокойно. Вежливо. В рамках этикета.

Но её взгляд – пронзительный, внимательный, слишком долго задержавшийся на Ане, стоящей всего в двух шагах от наследника, – говорил то, что не произносилось вслух.

Арден медленно обернулся к невесте, и в его лице не было ни тени смущения, ни попытки спрятать происходящее. Он стоял рядом с Аней так, будто не видел в этом ничего предосудительного, но эта уверенность только усиливала напряжение, которое повисло между тремя людьми.

– Сейчас приду, – ответил он спокойно, и, на мгновение переведя взгляд на Аню, добавил более мягко: – Я… договорю позже.

Леди Эвелина слушала без единой эмоции на лице, но глаза её сузились едва заметно – настолько, что можно было принять это за игру света. И всё же Аня почувствовала этот взгляд как холодный порыв ветра, пронизывающий сквозь одежду.

– Конечно, милорд, – произнесла Эвелина с идеальной вежливостью. – Разумеется.

Она чуть наклонила голову – жест, похожий на уважение, но в нём скрывалась ледяная тень – и медленно развернулась, направляясь назад по галерее. Шлейф её платья мягко скользил по камню, и шелест этот звучал как тихое, предупредительное эхо.

Когда она скрылась за поворотом, Аня почти не дышала.

Арден смотрел ей вслед, и лишь по напряжённой линии его плеч можно было понять, что он осознаёт всю опасность произошедшего. Потом он посмотрел на Аню – в его взгляде было и сожаление, и вина, и то тёплое, тревожное чувство, которое он больше не мог скрывать, как бы ни старался.

– Простите, – тихо сказал он. – Я должен идти.

Она кивнула – не смея доверить голосу ни единого слова.

И когда он ушёл, а двор вновь наполнился тишиной, Аня поняла: с этого мгновения их история уже не скрытая. Она стала видимой. И оттого – хрупкой.

Как стекло, которое может разбиться от одного неверного движения.

ГЛАВА 11. Когда тишина становится слишком громкой

После ухода Ардена и леди Эвелины двор погрузился в прежний спокойный полумрак, но для Ани эта тишина стала не облегчением, а болезненным, почти оглушающим давлением, словно воздух вокруг неё уплотнился до такой степени, что каждый вдох требовал усилия. Она долго стояла на том же месте, где оставил её Арден, не решаясь пошевелиться, будто любое движение могло рассеять остатки тепла, которое ещё держалось в воздухе после его присутствия.

Её руки всё ещё сжимали край холста, и когда она опустила взгляд, то заметила, что пальцы стали белыми, как у человека, который пытается удержать что-то важное, но понимает, что удержать это невозможно. Лёгкий ветер, пробежавший по двору, взъерошил её волосы, но не принёс привычного ощущения свободы; казалось, что ветер тоже знает о произошедшем и теперь только подчёркивает то, что она так отчаянно пытается скрыть сама от себя.

Она вышла из двора медленно, как человек, потерявший ориентацию в собственных мыслях, и, минуя пустой коридор, остановилась у небольшой ниши, где всегда стояла корзина с запасными свечами. Она поставила на пол холст, прислонилась к холодной стене и прикрыла глаза, пытаясь упорядочить дыхание.

Картина стояла перед ней словно написанная маслом: Арден – в тёплом свете факела, его голос – тихий, почти интимный, его шаг – на полшага ближе, чем позволяли бы приличия; и потом – появление леди Эвелины, внезапное, слишком своевременное, как шаг судьбы, которая решила проверить прочность невидимой нити, натянутой между ними. Аня ощущала, что этот момент стал чем-то большим, чем просто случайностью: он оставил след не только в её сердце, но и в сознании Эвелины, которая увидела слишком много, даже если ничего не сказала вслух.

Аня чувствовала это так отчётливо, что дрожь пробежала по коже.

Она знает. Не всё – но достаточно, чтобы её насторожить.

Мысль эта была слишком страшной, слишком болезненной, и потому естественная защита заставляла Аню отталкивать её, убеждая себя, что она лишь боится больше, чем следует. Но сердце знало: страх её не пустой. Он стал тем же предчувствием, что бывает перед бурей, когда небо ещё светлое, но воздух уже знает правду.

Её дыхание сбилось, и, чтобы вернуть голосу твёрдость, она прошептала почти неслышно:

– Я не должна была… оставаться рядом с ним. Это ошибка. Нельзя… нельзя позволять себе…

Но слова обрывались, потому что в глубине души она знала: её вина заключается не в том, что она разговаривала с ним, и даже не в том, что оказалась рядом в неподходящий момент. Её настоящая вина – в том, что она чувствовала рядом с ним. Что каждый раз, когда он смотрел на неё, сердце отказывалось слушаться рассудка; что каждый тихий звук его голоса становился слишком важным; что его близость, едва заметная, делала мир вокруг яснее и теплее.

Она не хотела этого. Не искала. И всё же чувствовала.

Но самое страшное было другое: он – тоже.

Она закрыла глаза, опуская голову, будто пытаясь избавиться от этих мыслей, но воспоминание о том, как он смотрел на неё, когда Эвелина появилась на галерее, возвращалось снова и снова. Это был взгляд, в котором не было ни страха разоблачения, ни стыда, ни поспешного отстранения, как того можно было ожидать от человека его положения. Там была решимость – тихая, не произнесённая вслух, но явная. И эта решимость делала всё гораздо опаснее.

Если Эвелина увидела это – а она видела, – то последствия будут неизбежны.

Аня ощущала их приближение так же ясно, как чувствует человек шаг волн, которые вот-вот набросятся на берег.

Чьи-то тихие шаги разбудили её из мыслей, и, встрепенувшись, она поспешно выпрямилась, надеясь, что лицо её достаточно спокойно, чтобы не выдать внутренней бури. Но, к её облегчению, в проёме появился не Арден, не Эвелина и даже не кто-то из приближённых лорда – это была Мейлис, пожилая кухарка, которая давно относилась к Ане с негласной добротой.

– Дитя, ты куда пропала? – мягко спросила она, хмуря брови. – Я уж думала, ты где-то упала от усталости, а работы ещё полно.

Аня кивнула, стараясь улыбнуться, хотя улыбка получилась слабой.

– Простите, Мейлис… просто воздух нужен был.

Кухарка внимательно посмотрела на неё, но не стала задавать лишних вопросов; видно было, что она почувствовала что-то неладное, но решила подождать, пока Аня сама захочет рассказать.

– Пойдём. Дел ещё на всю ночь хватит, – сказала она и развернулась.

Аня последовала за ней, но перед уходом обернулась через плечо – будто надеялась увидеть… что? Его? Тень? Ответ? Объяснение?

Нет. Она увидела только пустой коридор, факелы и тишину.

Ту самую тишину, что теперь казалась ей слишком громкой.

Она знала: сегодняшняя встреча изменила всё. И что бы ни случилось дальше, прежней спокойной, незаметной жизни у неё больше не будет.

Потому что одна женщина увидела то, что Аня сама не хотела признавать.

А другая – почувствовала это ещё до слов.

ГЛАВА 12. Игры теней, скрытые под светом свечей

Вечерний приём, устроенный в честь прибывших послов, был одним из тех, что требуют от всех – от слуг и от знатных гостей – безукоризненной выдержки. Залы замка сверкали светом сотен свечей, отражённых в полированных чашах, звон бокалов смешивался с негромкими беседами, а тихий звук арфы создавал едва уловимую, но обязательную атмосферу торжественной приветливости.

Но под этой внешней гармонией чувствовалось нечто иное – слабая, тревожная нота, которую могли уловить лишь те, кто был достаточно внимателен. Аня, стоявшая у дальней стены зала с подносом, не сразу поняла, что ощущение это идёт не от гостей, не от музыки и даже не от графа Рейвуда, который всегда притягивал к себе напряжение любого мероприятия. Нет – она чувствовала на себе чьё-то пристальное внимание, спокойное, выверенное, но от этого не менее опасное.

Ей не нужно было поднимать глаза, чтобы понять, кто это. Леди Эвелина, хоть и стояла среди знатных женщин, казалась чуть отстранённой, словно больше занята собственными мыслями, чем беседой. И всё же взгляд её время от времени возвращался к Ане – невзначай, мимоходом, но с той настойчивой мягкостью, которую чувствуют кожа и сердце, даже если глаза стараются не замечать.

Аня опустила голову чуть ниже, сосредоточившись на подносе, но от этого ощущение не исчезло – наоборот, стало острее. Она чувствовала, что леди оценивает не её работу, не движения рук, а сам факт её присутствия в пространстве, где сейчас находился Арден.

Арден стоял неподалёку, беседуя с послом из северных земель. Он держался сдержанно, уверенно, и в его голосе ни один посторонний не смог бы уловить того внутреннего напряжения, которое знала Аня. Но она видела то, что не видели другие: как его взгляд иногда скользил в её сторону – быстро, почти незаметно, словно он надеялся убедиться, что она в порядке, не привлекая внимания.

И каждый такой взгляд только усиливал раздражённую, тревожную тень в глазах Эвелины.

Музыка продолжалась, гости улыбались, бокалы звенели, а невидимая нить между тремя людьми натягивалась всё туже, становясь почти ощутимой вещью – струной, на которую едва-едва дунь ветер, и звук станет слишком громким, чтобы его можно было игнорировать.

Когда Аня приблизилась к столику с напитками, чтобы заменить опустевшие кубки, она почувствовала, как рядом мягко колышется воздух – кто-то подошёл с такой выверенной грацией, что только благородная женщина могла двигаться так легко. И когда Аня осторожно подняла глаза, она увидела перед собой леди Эвелину.

Та стояла спокойно, с лёгкой, почти ласковой улыбкой, но в этой улыбке не было тепла; это была улыбка человека, который привык быть правильным, но в правильности умеет скрывать остроту.

– Ты – Аня, верно? – спросила она таким тоном, будто спрашивала о погоде, хотя сам вопрос был слишком адресным, чтобы быть случайным.

Аня прижала край подноса ближе к груди, чтобы скрыть дрожь пальцев.

– Да, миледи, – тихо ответила она.

– Я слышала, – продолжила Эвелина мягко, – что ты прекрасно разбираешься в травах. Это очень похвально. Редкое качество среди служанок. Такой талант порой может открыть двери… в иные места, нежели кухня.

Она произнесла это так обходительно, что сторонний слушатель решил бы, что она делает комплимент. Но Аня слышала другое: осторожное зондирование границ, попытку вытянуть признание или страх.

Она не успела ответить – потому что в этот момент рядом возник Арден.

Он подошёл неожиданно быстро, словно чуть раньше почувствовал, что присутствие Эвелины создаёт вокруг Ани тот самый невидимый холод, от которого нужно защитить.

– Леди Эвелина, – произнёс он так ровно, что можно было подумать, будто ничего необычного не происходит, – я искал вас. Посол хочет представить вам свою дочь, она тоже увлекается искусством вышивки.

Эвелина медленно повернулась к нему, и по тому, как на секунду сжались её губы, можно было понять, что вмешательство Ардена было нежелательным. Не оскорбительным, не грубым – но нежелательным.

– Разумеется, – мягко сказала она, но в её взгляде промелькнула едва заметная вспышка – тонкая, ледяная, предназначенная только для него. И, может быть, для Ани.

Она кивнула вежливо Ане, добавив с почти ласковой интонацией:

– Продолжай в том же духе. Верность делу – лучшая защита от… ненужных переплетений судеб.

Эти слова можно было понять двояко, но Аня услышала их истинный смысл так ясно, словно они были сказаны шёпотом прямо ей на ухо.

Когда леди Эвелина отошла вместе с Арденом – будто позволяя ему вести себя как положено жениху, но не скрывая своего недовольства, – Аня почувствовала, как внутри поднимается волна тревожного холода, который не давал сделать ровный вдох.

Но затем произошло то, чего она не ожидала.

Едва пройдя несколько шагов, Арден незаметно замедлил шаг, так чтобы оказаться между Эвелиной и Аней. Он повернул голову так, что лишь она могла увидеть его взгляд – на долю секунды, но это было достаточно.

Во взгляде не было вины. Не было растерянности. Там было только одно – тихое, решительное, почти упрямое обещание:

Я никому не позволю причинить тебе вред.

Он не сказал этих слов вслух – но Аня услышала их отчётливо, словно он произнёс их самой душе.

И именно этот взгляд стал тем самым моментом, который изменил всё: впервые она почувствовала, что их связь больше не просто тень на фоне событий, не просто тихая симпатия, которую можно спрятать. Это что-то иное. Что-то, что растёт, несмотря на все запреты.

Что-то, что уже нельзя отрицать.

ГЛАВА 13. Там, где шаги становятся тише, чем сердцебиение

После приёма ночь опустилась на замок необычайно быстро, словно стремилась скрыть под своим покровом все взгляды, все недосказанные фразы, всё напряжение, которое копилось в залах, как гроза над полем. Гости ещё не разошлись окончательно, но голоса их стали тише, растворяясь в длинных коридорах, а факелы в главной галерее горели с легкой неуверенностью, будто сами чувствовали, что ночь будет длинной, тревожной, наполненной событиями, которые должны были случиться именно сейчас.

Аня, выполнив последние поручения, тихо покинула кухню, желая хоть ненадолго попасть в ту часть замка, где не было ни суеты, ни любопытных глаз, ни колющих вниманием взглядов леди Эвелины. Её шаги звучали мягко, почти бесшумно, когда она повернула в сторону бокового крыла, где обычно сушили бельё, но теперь пространство было пустым: ветер слегка колыхал полотнища, и они напоминали паруса, оставшиеся без моря и ветра. Тишина была глубокая, гладкая, но одновременно тревожная – словно предвещала что-то, что уже идет ей навстречу.

Она не знала, что кто-то шёл за ней.

Не быстро, не тайком, не с намерением её догнать. Просто – шёл. Как человек идёт за мыслью, которая не отпускает.

Только когда она остановилась у окна, где лунный свет падал на подоконник ровной серебряной полосой, она услышала тихие, тяжёлые шаги, которые невозможно было спутать ни с чьими другими.

Она обернулась – медленно, будто сама ночь задержала её движение, – и увидела Ардена.

Он стоял в нескольких шагах от неё, в полутьме коридора, и казалось, что тени сами стремятся скрыть его, чтобы не показать миру выражение его лица – слишком честное, слишком потерянное для человека его положения. Его камзол был расстёгнут на одну пуговицу, как у человека, который слишком долго держал себя в руках и позволил себе хотя бы минимальную слабость. А в глазах была та тихая боль, которую он так тщательно прятал весь вечер.

Он не приблизился сразу. Несколько секунд – бесконечно долгих – они просто смотрели друг на друга, как будто ожидали, что кто-то из них скажет первое слово, и боялись нарушить тот хрупкий воздух, который держал этот момент.

– Аня… – тихо сказал он, и имя её прозвучало так, как не звучало никогда прежде: не как обращение, а как признание в том, что он думал о ней весь вечер, среди сотен людей, среди поручений, среди взглядов своей невесты.

Она опустила глаза на секунду, пытаясь удержать дыхание ровным.

– Вам нужно к гостям, милорд, – сказала она лишь затем, чтобы не молчать. – Ваше отсутствие заметят.

– Пусть замечают, – произнёс он неожиданно твёрдо, и в голосе его было что-то похожее на отчаяние, но сдержанное, спокойное, как сила, которую он старается не показать. – Мне нужно было увидеть вас. Всего лишь увидеть.

Эти слова ударили в грудь так, будто их произнесли прямо в сердце.

Она попыталась сделать шаг назад, но ноги не послушались. Убедить себя, что ей нужно уйти, стало невыносимо сложно.

– Милорд… – голос её дрогнул, предательски мягко. – Вам нельзя так говорить. Не со мной.

Он закрыл глаза на мгновение, будто собираясь с силами, а когда открыл – в них не осталось ни тени защиты, ни привычного внутреннего барьера.

– Я знаю. – Он говорил тихо, но каждое слово было выстраданным. – Поверьте, я лучше всех знаю, чего мне нельзя. И всё равно – я здесь.

Он сделал несколько шагов. Они были медленными, осторожными, но между ними и Аней расстояние сокращалось так стремительно, будто воздух сам тянул его к ней. Когда он остановился, их разделяла лишь длина руки, но он не касался её, хотя внутренне было ясно: ему приходилось бороться с этим желанием сильнее, чем со всеми приказами своего отца вместе взятыми.

– Сегодня… – начал он, и голос его стал почти шёпотом, – когда я увидел, как Эвелина смотрит на вас… во мне что-то оборвалось. Не потому, что она может что-то вам сделать. А потому, что вы испугались. Из-за меня.