Кататония. Палач миров

– Почему у меня на рабочем столе пластилин?! Я там с документами как бы работаю! У меня там компьютер дорогой! А они за моим столом что-то пили!

– Они попросили сделать им какао.

– Все, я вижу, – Влада положила в раковину грязную кастрюльку с застывшими шоколадными подтеками. – Мама, спасибо за помощь, давай я тебе вызову такси.

– Я и на автобусе доеду, не надо мне такси.

– Нет, ты поедешь на такси, вот я прямо сейчас вызываю тебе это сраное такси, потому что тебе в темноте нечего делать на улице!

К чести Елизаветы Павловны, она смолчала. Громко фыркнула, но смолчала. И только обуваясь в прихожей все же высказала:

– Всем недовольны. Ваши дети, вы за ними и смотрите!

Но прежде, чем разозленный Костя успел ответить, Влада вытолкала мать за дверь и защелкнула замок.

– Влада, ну почему?! – в голосе мужа сплетались и недоумение, и отчаяние. – Ну неужели ей сложно нормально последить за детьми? Сложно не давать им рисовать на стенах и есть в комнате? Сложно посуду помыть? И они еще не спят, и даже не купались!

– Костя, – Влада устало опустилась на стул. Из комнаты неслись вопли перевозбужденных детей. – Мама справляется как может.

– Она, похоже, никак не может. И что это за комментарии: «Ваши дети, вы за ними и смотрите»?! Да говно-вопрос, если ей трудно, если она не справляется, если она переломилась пару часов с внуками посидеть, я найму няню! Мне денег не жалко, но она же опять занудит: «Не дело маленьким детям оставаться с чужим человеком, мало ли что!» Да что делать-то, если от нее самой толку нет?!

– Костя, успокойся, – Влада сердилась уже не только на мать, но и на мужа. – Она делает, что может. Комп твой не пострадал, посуду я помою, стену ототру, не впервой. Не случилось ничего непоправимого.

– Да е-мае! В тот-то и дело, что НЕ случилось! Когда ребенка с няней оставляешь, она хоть занимается им. Развивашки там всякие. А тут что? Сидят дома, квартиру разносят.

– Ну и что?! Я и приберу! Твоя мама вообще с внуками не помогает.

Костя замолчал. Отвернулся к окну. Сказал спокойно:

– Ты права. Лучше уж вот так с внуками общаться, чем вообще никак.

Влада встала, подошла у мужу сзади, обняла со спины. Как бы много она отдала, чтобы разделить Костины боль и обиду! Костя любил сыновей, и его больно ранило, что его собственная мать не хотела видеть внуков чаще раза в полгода. Влада не могла объяснить мужу то, что поняла сразу, едва родился Ростик: свою тщательно скрываемую нелюбовь к золовке Вера Григорьевна переносила и на ее детей. То, что они были и детьми ее обожаемого сына, Веру Григорьевну волновало очень слабо.

Не стоило бить мужа по больному месту, но Влада чувствовала необходимость защитить собственную мать.

Из детской донесся вопль, за ним – грохот.

– Иди посмотри, что у них там, – сказал Костя, разнимая Владины руки. – И гони купаться обоих вместе. Им давно пора спать.

Спустя час, обнимая заснувшего Ромку, Влада снова вспомнила встречу со Стасом.

«Как-нибудь переживу», – решила она.

Глава 9

Небольшой городок Олькон располагался на юго-западе от Академии. В хорошее время всадник преодолел бы расстояние между ними за три дня, но в исчезающем мире сложно полагаться на привычные вещи. Сложно планировать дорогу, зная, что сама дорога пропадет в любой момент.

Рене выехал из города и ехал через поля. Наезженный тракт пролегал по ним плавными изгибами. То тут, то там встречались путники: кого-то Рене опережал, кто-то ехал навстречу. Кони их ползли со скоростью червей, сами люди выглядели усталыми.

«Почему они существуют, а магистр Мелиссар – нет?» – спрашивал себя Рене и тут же отвечал словами Абеляра: «Потому что в гибнущем мире условности теряют значение».

Чем больше Рене размышлял, тем больше соглашался: его мир местами был лишен логики. Непродуманным осталось не только отсутствие какой-то формы поклонения Создателю. Рене понял, что не особенно много знает о том, как и где проходят границы родного Княжества, что находится за ними. Вызывали вопросы некоторые моменты устройства быта.

Будто плохой художник взялся писать картину, да не разобрался с цветом и тенью, из-за чего пейзаж лишился естественности. От этого становилось еще страшнее. Одно дело – знать, что ты и все, что тебя окружает, созданы чужим разумом. Другое – понимать, что разум этот не самый разумный.

«Что если Создатель – сумасшедший?» – думал Рене, и от этих мыслей его спина покрывалась мурашками.

Хорошо было плетущимся по дороге людям. Никто из них не задумывался о смысле бытия и вопросах сотворения мира. Возможно, некоторые и вовсе не понимали, что происходит нечто неправильное.

«Эмиль же не понимал, – подкреплял Рене свои мысли дополнительными доводами. – Чувствовал, что ему плохо, но не особенно задумывался, отчего. Магистры, похоже, не понимали, а ведь они умные люди. Видимо, лишь немногие, что пободрее других, успевают трезво поразмыслить… себе на беду».

Впрочем, уходить как Милиссар, медленно истаивая по кускам, Рене бы тоже не хотел. Лучше уж погибнуть в борьбе. Лучше встретить смерть, глядя ей прямо в глаза.

«А может, и не придется! – с апломбом вдруг подумал он. – А может быть, все получится. Докричусь до Создателя. Добьюсь помилования».

Ему очень хотелось это сделать. Хотелось, чтобы Создатель действительно существовал, хотелось спасти себя, Абеляра, Эмиля, Амайю… При мысли о последней сердце зашлось. Они не виделись около двух лет, а теперь ему придется посмотреть в ее лицо замужней женщины…

«Если она еще жива», – напомнил себе Рене, и мысль эта его не успокоила, напротив, заставила подхлестнуть коня.

На ночлег он остановился у дороги, немного отъехав в сторону жидкой дубовой рощицы. Насобирал на земле веток, разжег огонь. Можно было бы подвесить котелок, наварить каши на ужин, но есть не хотелось. Не до еды было. Рене всухомятку сжевал ломоть хлеба, но костерок гасить не стал. С приближением ночи туман, днем едва видный на границе поле и леса, разросся, пополз к дороге, поглощая встреченное на пути. К Рене он не приближался, словно сторонясь его, но все равно было неприятно. Рене казалось, что утром он проснется, и вокруг не останется ничего, кроме островка дубравы, где он жжет свой костер.

Преодолевая страх, маг укутался в плащ и лег на землю у корней ближайшего дуба. Ему все равно пришлось бы уснуть: проделать трехдневный путь без сна не вышло бы, да и потом… кто знает, сколько дней в дороге придется провести после Олькона? Если прав Абеляр, то туман пока что не страшен Рене. Если нет… что ж, тогда ему все равно придется умереть.

Ночные страхи оказались напрасны. Проснувшись, Рене обнаружил себя не на вырванном из плоти бытия островке, а во все той же дубраве. Только лес вдалеке уже совсем не был виден из-за серой пелены…

Он заседлал коня, вскочил верхом и продолжил путь. Дорога со вчерашнего дня тоже не особенно изменилась. Разве что изредка встреченные люди казались еще более блеклыми и усталыми.

К вечеру справа у крохотного окруженного холмами озера показались стены небольшого старинного замка из тех, в которых так любят жить аристократы. Рене пару секунд подумал и повернул коня. Этот замок принадлежал отцу и матери Эмиля…

Бледно-серый туман клубился вокруг замковых стен, словно глодая их по чуть-чуть, незаметно для взгляда. Рене с содроганием подумал, что в свете дня мерзкий туман практически не виден, а к вечеру он будто густеет, становится зловещим. Рене совершенно не хотелось снова ночевать рядом с ним, кроме того, в замке де-Муасси другу Эмиля не откажут в гостеприимстве.

Он не ошибся.

Стучать пришлось очень долго, так долго, что даже кулак заболел, но в конце концов ворота отворил заспанный стражник. Рене ужаснулся, глядя на него: серая кожа, запавшие глаза.

– Господа здесь? – спросил маг, говоря громко и четко – судя по лицу стражника, тот думал медленно и плохо. – Я Рене Бланкар, маг из Академии. Мне нужна миледи де-Муасси или ее супруг.

– Господа здесь, – разлепил губы страж. – Я провожу.

Они прошли через двор, в котором не было привычной и обычной для большого дома суеты. У коновязи стояла печальная лошадь со спутанной гривой. Конюх сидел неподалеку, облокотившись на стену конюшни. То ли спал, то ли сдался усталости. При виде него Рене и сам почувствовал тяжесть в руках и ногах.

В замке тоже было тихо и пусто. Правда, с кухни тянуло едой, и Рене понадеялся, что родители Эмиля в порядке. Он надел на лицо радостную улыбку, готовясь войти в столовую, где как раз должны были сидеть де-Муасси.

Семья де-Муасси устроилась за огромным обеденным столом. Бланш и ее муж выглядели такими же блеклыми, как и их слуги, но все же пытались держаться молодцом: то один, то другая бросали друг другу банальные реплики.

«Неплохая рыба получилась, верно дорогая?» «Да, дорогой, а вот жаркое подгорело и студень не застыл».

– Месье де-Бланкар! – объявил слуга, вводя Рене.