Точка невозврата
– Всем сесть! Выгоню из команды… – далее было добавлено совсем уже жестко и непечатно, парни послушались.
– Пожалуйста, пристегните ремень, уберите столик, – в который раз повторяли стюардессы.
Словно дети, раздраженно думала Жанна, сохраняя вежливую улыбку на лице. Наверное, разбуди меня среди ночи, я проснусь уже с оскалом. Вспомнила первый полет в качестве стажера. «Улыбка – твоя косметика, – сказала Татьяна. – Можешь забыть сделать макияж, но не улыбку. Ясно?» Тогда Жанна еще не знала, что с Таней ее свяжет не только работа.
Она всегда думала, что жизнь, как фильм, можно отмотать назад и пересмотреть заново или снять новую серию. Оказалось, что жизнь – полет. До какого-то момента еще можешь повернуть обратно, а потом уже все. Прошел точку невозврата – лети дальше, лети с тем, что есть, надейся, что хватит топлива, что мотор не подведет, что пассажиры не устроят бунт, что среди них не окажется больных, агрессивных или террористов. Лети и молись своим богам. Если веришь. Жанна не верила уже давно. Ни в черта, ни в бога. А может, и никогда не верила.
Семья была простой как три копейки: отец – слесарь на заводе, мать – парикмахер. Обычная среднестатистическая семья из российской глубинки. Жили по тем временам очень даже прилично. Отец – мастер на все руки – в голодные девяностые неплохо зарабатывал частными заказами: кран починить, дверь поставить и все прочее в том же духе. Мать принимала на дому клиенток, с усмешкой наставляя дочь: «Волосы отрастают быстро, так что ножницы всегда прокормят, вот и выбирай профессию с умом». На вопрос, кем хочешь стать, маленькая Жанна отвечала: «Стюардессой». Спрашивающий смеялся и разражался песней про стюардессу по имени… Отец хмыкал, мать гладила по голове. Нормальная семья. Была.
Где-то в сорок лет отец прошел свою точку невозврата – ушел из семьи. Жанне было восемнадцать, она училась на экономиста, жила в Петербурге, в общежитии, ходила на дискотеки, менялась кофточками с подругами, сдавала потихоньку сессии, влюблялась, а мать в это время тихо сгорала от рака. Она не жаловалась, нет. На редкие звонки дочери отвечала: «Все хорошо. Когда приедешь? Жду, доченька». Не дождалась. И эта боль, как глубоко вошедшая в плоть заноза, давно заросшая, слившаяся с эпидермисом, не беспокоила вроде, но иногда при неудачном нажатии давала о себе знать острой вспышкой неотвратимости.
После похорон Жанна забрала документы из института, не доучившись всего полтора года. Мама хотела видеть ее человеком с хорошей денежной профессией, хотела дождаться внуков и, наверное, дождалась бы, если бы не предательство отца. На похороны Жанна отца не пустила. Выгнала. Не кричала, нет, но так посмотрела, что он, пробормотав что-то вроде извинений, поспешно ретировался. Зато не забыл потребовать свою долю наследства. Официально они с матерью не были разведены. На то, что осталось после продажи квартиры и неприятного дележа с отцом, можно было купить разве что комнату в коммуналке.
Она вернулась в Петербург, сняла студию возле метро и принялась проживать оставшиеся деньги. Откуда-то появились новые друзья, с которыми было весело, угарно и можно было на время забыть о неопределенности ее нового существования. Тогда она немного поездила по миру. Полетала. Из страны в страну, из города в город. Тогда-то она и вспомнила детскую мечту. Не то чтобы она серьезно мечтала стать стюардессой в детстве, но песня, написанная через два года после ее рождения, каждый раз всплывала при упоминании ее имени. В детстве это смешило, потом раздражало, потом бесило. Потом, к счастью, пик популярности песни прошел, и Жанна вздохнула с облегчением.
Возможно, именно песня помогла ей пройти собеседование при приеме в школу бортпроводников. Ее рост чуть-чуть превышал норму. Она всегда считала себя коротышкой, а тут внезапно оказалась дылдой. Но приемная комиссия, состоящая из людей, чья молодость пришлась на девяностые годы, пошутив насчет «стюардессы по имени», махнула рукой на лишние полтора сантиметра. На обучение пошел остаток унаследованных денег. Через три месяца она получила диплом и, балдея от собственного нахальства, подала документы в самую престижную авиакомпанию страны. Как ни странно, ее приняли. Возможно, пресловутый фактор имени и тут сыграл положительную роль. До ее собственной точки невозврата оставалось три года.
Самолет заложил круг над аэродромом, выходя на глиссаду. Жанна стиснула ремни, охватывающие плечи, и крепко прижалась к спинке кресла. Сейчас самолет представлялся ей живым существом, летучим левиафаном, разрезающим стальным телом плотные воздушные слои. Его тугие бока дрожали, вибрация от ступней ног в удобных лодочках передавалась выше: от коленей к паху и собиралась в центре живота горячим сгустком. В груди же, напротив, клокотал ледяной шар. Где-то в районе диафрагмы эти две субстанции встречались, перетекая друг в друга, бросая ее то в жар, то в холод. Пора было призывать на помощь суслика. Верный суслик честно выполнял свою миссию: храбро шел по лесу, указывая ей путь в безопасное место.
Самолет резко пошел вниз. Еще несколько минут, и можно будет отпустить суслика на временный покой. Шасси, сейчас должны выпустить шасси. С противоположной стороны она почувствовала взгляд Натальи. Та улыбнулась. Жанна иногда завидовала Божко как человеку, который четко знает, чего хочет, и идет к своей цели. «Через два года выплачиваю ипотеку и сразу завожу ребенка. Пока часики не оттикали. Квартиру мужа будем сдавать. К тому времени, когда ребенок подрастет, вернусь на работу, но уже в аэрофлотовский учебный центр, буду тренировать молодняк. Меня возьмут, у меня же стаж, да и начальство обещало похлопотать». Как хорошо жить, зная конечную цель, и как же это ужасно – ужасно скучно. Жанна вздрогнула и посмотрела на Наталью, та чуть заметно подняла бровь. Самолет набирал высоту.
– Пошли на второй заход, – шевельнула губами Наталья.
Что-то случилось. Может, полоса оказалась занята, может, еще что-то. Рядовая, в общем-то, ситуация, но в области диафрагмы вдруг кто-то словно разлил кислоту, едкую, сжигающую внутренности. Жанна сглотнула и сильно прижала руки в то место, где кожу съедало изнутри почти неконтролируемым страхом.
Над головой Натальи тихо тренькнул интерком. Та повернулась, сняла трубку и поднесла к уху. Жанна впилась глазами в ее лицо, по его выражению пытаясь понять, что сообщают из кабины пилотов. Наталья нахмурилась. «Поняла, Степан Андреевич», – повесила трубку обратно и посмотрела на Жанну.
– Вот же гадство, – буркнула она и тяжело вздохнула.
Глава 9
Обшарпанный вид помещения, где разместили пассажиров рейса ST 3798, делал обстановку еще более угнетающей. Жанна до сих пор злилась на коллегу за мгновения страха, испытанного при посадке. Лаврушин звонил сообщить, что по распоряжению из ЦУПа им велено откатиться к старому зданию аэропорта, ждущему реконструкции и ныне не используемому, и не выпускать пассажиров до особого распоряжения. А уж она-то вообразила, что у них что-то серьезное. И вот теперь они ютились в бывшем зале ожидания до приезда полиции. Выход на улицу преграждали запертые двери и охрана снаружи.
– Словно в тюрьме, – бурчал Мухин, нервно выхаживая по залу взад-вперед.
– Это вы в тюрьме не были, – парировал Лаврушин, который тоже мерил зал шагами. – Там все гораздо печальнее.
– Э, – Мухин махнул рукой. – Сколько нам ждать? До ночи? До утра?
Лаврушин не ответил. Если в смерти хоккеиста окажется виновата авиакомпания, то быть беде. Крупный штраф – это самое безобидное, что ей грозит. Потеря лицензии на авиаперевозки, вот что беспокоило Степана Андреевича. Лишиться работы совсем не то, на что он рассчитывал. Возьмут ли его еще в другую авиакомпанию, да еще с таким-то пятном на репутации? Да и возраст опять же. Не пенсионный, но близкий к нему. Медицинские показатели с каждым годом все хуже. Вон их сколько из летных училищ выпускают, молодых, амбициозных. Плевать, что опыта мало, всем хочется сразу на «боинг» и на международные рейсы. А ты полетай с наше, почувствуй небо, сживись со стальной машиной, как с самим собой. Зачем, говорят, автоматика же есть. Думают, что и взлет, и посадку за них робот сделает. Но точка принятия решений до сих пор остается за пилотом. И почувствовать ее, за доли секунды решить, вверх или все же вниз вести самолет, это, брат, приходит только с опытом, с налетом часов.
Когда-то его пытался сманить крупный авиахолдинг, соблазняя зарплатой и прочими бонусами. Но Степан Андреевич здраво рассудил, что лучше быть первым парнем на деревне, чем вторым в городе. Сейчас он думал, что, возможно, погорячился. Время маленьких компаний стремительно уходило. Корпорации пожирали мелких конкурентов как кашалоты планктон. И в этом свете судебная тяжба сделает компанию легко уязвимой. Акции полетят вниз, а вместе с ними и его надежды спокойно доработать до пенсии. Лаврушин снял фуражку и почесал лоб. Что ж, ничего не поделаешь, теперь только ждать и надеяться на лучшее.
Панорамные окна в зале ожидания, покрытые пылью, выходили на летное поле, где виднелось несколько приземистых самолетов в отстойнике и чернела свежим покрытием взлетная полоса. Лампы дневного света под потолком светили через одну. Некоторые мерцали, подавая сигналы о скорой кончине.
Пассажиры разместились кто как мог. Обитые дерматином скамьи кое-где уже были сдвинуты вместе, там расположились спортсмены, кто лежа, кто сидя. В одном углу перешептывались. «Кого, интересно, вместо Борисова кэпом сделают?» – «Ну, не Федула, точно». – «Чего это не Федула? Нормальный он капитан был». – «Был да сплыл. Могли вообще из команды попереть». – «А что? Что там случилось?» – «А, ты ж зеленый совсем. Не слышал эту историю? Допинг, брат, допинг». – «Да ладно?» – «Да, там мутная история была. Вроде принимал, а вроде и нет. Сам он поначалу отказывался. Потом признал». – «Ага. Ну, там похлопотали, на полгода дисквалифицировали только». – «Повезло. Могли и турнуть». – «Повезло, да».
Мимо шаркающей походкой прошел Самсон Федулов, бросил на них быстрый взгляд и направился к месту, где, откинувшись на спинку неудобного кресла, сидел Мухин. Тот поднял голову, увидел Самсона и кивнул, приглашая сесть. Федулов уронил себя на черный дерматин, весь ряд из сцепленных между собой кресел жалобно качнулся.
– Слушаю тебя, Самсон. Вижу, сказать что хочешь?
К громоздкому параллелепипеду кофейного автомата подошли трое, продолжая начатый ранее спор. Арам Тевосян, как всегда, горячился и размахивал руками.
– Да что ты говоришь? Борисов тот еще говнюк был.
– Ты, что ли, лучше? Ты бы отказался?
– А я слышал, что Борисов сам его и подставил.
– Иди ты!
– Ага. Подсыпал в воду. Федул сам говорил.
– Ну, чтобы отмазаться от допинговой комиссии, и не такое скажешь.
– А чего они тогда подрались? Помните? Знатный махач был.
– Не знаю, что насчет допинга, а подрались они по другой причине. Борисов Федулу бить не давал. Все передачи на себя тянул. Тот и не сдержался. Орал, что тот специально. Ничего, вон Федул уже Палыча обхаживает, спорим, что с капитаном тренер уже определился?
– Ну и определился. Тебе завидно, что ли? Так иди и себя предложи. Интересно, в этом адском чемодане осталась хоть капля кофе? – Тевосян пнул ногой корпус автомата. Раздался гулкий звук, словно из пустой бочки.
– Парни, парни, – послышался окрик Мухина, – тише там! Не на базаре.
– Да мы кофе хотели из этого агрегата выбить, Геннадий Павлович.
Мухин погрозил пальцем и снова сел на место. Потер виски, сунул руку в карман, пошарил, вытащил, вздохнул. Да, пятнадцать лет тренерской работы – это вам не фунт изюму. Он долго продержался на льду, перевалил тридцатипятилетний рубеж, но потом понял, что уходить надо вовремя. После завершения спортивной карьеры работал в небольших клубах, тренировал юношеские команды, потом заметили, пригласили, сначала в Нижний, потом уже сюда, в Питер. Тоже достижение. Да, не сборная и не Континентальная лига, но все возможно. Было бы, если бы не эта нелепая случайная смерть. Случайная ли, вот еще в чем вопрос.
Так уж сложилось, что детей у Геннадия Павловича не было. Что-то не работало в организме супруги по женской части. Они даже хотели усыновить мальчишку и начали присматривать кого-нибудь, но так и не решились. Ниночка, жена, как-то спокойно восприняла мысль, что своих детей у них не будет. Ну нет и нет, что ж теперь, раз бог не дал. Потом Геннадий начал тренировать детские команды, и теперь в их доме постоянно тусовались сначала подростки, потом уже взрослые парни. Они и были его детьми. Да, он был строг с ними, иногда чересчур, но справедлив. Он, по крайней мере, так считал.
Парни возле автомата все еще разглядывали агрегат, на котором так заманчиво значилось: «Эспрессо. Капучино. Моккачино». Тевосян обошел автомат кругом, чем-то пошуровал и выпрямился.
– Воткнул в сеть. Рискнем? – Он вытащил из кармана горсть мелочи.
– Откуда там кофе? Сто лет уж стоит, наверное.
– Интересно, а кормить нас тут предполагается?
– Кто это тебя кормить должен?
– Авиакомпания, конечно. Это их забота, что мы тут торчим.
– Еще неизвестно, отчего Борисов загнулся. Щас тебя тоже накормят так, что мало не покажется. Ляжешь рядышком в морге.
– Тьфу на тебя. А Борисову в морге самое место. Дерьмо был человек.
– Вот уж точно. Хотел бы я знать, кто ему помог на тот свет сыграть.
– Дерьмо не дерьмо, а игрок хороший.
– А то все не знают, каким образом он лучшим стал, – вся пятерка на него тянет, вот и лучший.
– Завидуешь?
– Пойдем выйдем, я тебе покажу, кто тут завидует!
– Так, – Мухин, не выдержав, быстро подошел к ним. – Ну-ка быстро все сели по местам. Услышу еще, кто языком болтает, отстраню от игры.
Автомат заглотил монеты, помигал лампочками, недовольно фыркнул и загудел. Спортсмены радостно хлопнули друг друга по раскрытым ладоням.
– Геннадий Павлович, работает! – От избытка чувств Тевосян стукнул тренера по плечу. – Ой, виноват!
– Шалопаи, – проворчал Мухин, – смотрите не траванитесь. Кто у меня завтра играть будет? Вот только посмейте мне завтра налажать, я вам устрою…
Он отошел, парни переглянулись, подмигнули друг другу и тоже принялись доставать из карманов мелочь и купюры. По залу распространился кофейный аромат, на него, как на манок, потянулись люди.
– Смотри, реально работает, – к автомату подошел Федулов. – А есть у кого наличка? У меня только карта. – Ответом ему было молчание. – Вы чего? Я спросил, есть у кого полтос в долг?
– Держи, – ему протянули сто рублей.
– О! Ты ему еще зад лизни.
– Парни, вы чего? – Федулов посмотрел на них. – У вас чего, передоз?
– Не, передоз – это по твоей части. Хотя кэпу можно. Так ведь? Наверняка уж Гене поплакался в жилетку?
Федулов смял сторублевку, кинул на пол и стремительно пошел прочь. Злость требовала выхода. Он несколько раз сжал и разжал кулаки. Иногда он ненавидел товарищей по команде. Когда он был кэпом, все так и норовили в друзья набиться, а после истории с допингом дружно отвернулись. Не все, конечно, тут он неправ. Но большинство избегали словно чумного. Будто боялись, что его неудача каким-то образом перекинется на них. Неудача, да. Или сглаз, или порча, или чья-то злая воля. Федулов и сам не понял, как это получилось. Когда допинг-тест оказался положительным, он удивился больше всех. Думал, что какая-то шутка, розыгрыш. Нет, не шутка и не розыгрыш. Пытался протестовать, пока тренер не шепнул, что бесполезно, лучше признаться и покаяться.
Да, Палыч бился за него словно лев. Отстоял. А толку? Все равно пятно на репутации. А главное, незабытая обида. Ведь кто-то из тех, кто сейчас воротил от него нос, подсыпал ему запрещенный препарат. Да, Самсон путем нехитрых рассуждений сделал единственно правильный вывод: его кто-то подставил. Бутылка с водой стояла в шкафчике так же, как и у всех. Любой мог подлить в нее что угодно. Изначально он грешил на Борисова, но доказательств не было. К тому же искреннее удивление Игоря при назначении его капитаном косвенно говорило в его пользу. Тогда, помнится, все удивились. Скорее поставили бы Порошина, как самого опытного. Но с тренером не спорят, а с Палычем тем более.
Самсон огляделся. Все были заняты своими делами. Он нащупал опасный груз под полой куртки. Что-то надо делать.
* * *Жанна попыталась устроиться на жестком кресле. Хорошо пассажирам – разлеглись и спят. Она тоже бы сейчас немного поспала, хоть пять минут. Закрыть глаза и чуть-чуть отключиться от действительности. Она подперла голову рукой. Сон не приходил. В уши лезли обрывки фраз, шум какой-то ссоры, окрик тренера. Она открыла глаза. Рыжеватый хоккеист, Федулов, который вроде как недолго сидел с умершим на заднем ряду, решительно шел к выходу. Постучал в дверь. Она приоткрылась. Федулов о чем-то спорил с человеком в форменной куртке охранника аэропорта. Потом в раздражении пнул стенку. Он рассчитывал выйти наружу? Сказано же, до приезда полиции они все будут сидеть тут. Федулов тем временем прошел в сторону туалета. Возле дверей он быстро оглянулся и шмыгнул внутрь.
Жанна подобралась. Уши заложило ватным облаком. Она помотала головой, в которой шумел надсадный звук двигателя, и медленно встала. Пошла в сторону туалетных комнат. Постояла, собираясь с духом. Потом дернула на себя дверь с буквой «М». Федулов стоял к ней спиной, и она стыдливо зажмурилась. Но потом поняла, что стоит он не возле писсуара, а рядом с высоким мусорным бачком, что-то делает там, погрузившись в него рукой. Она закрыла дверь и прислонилась к стене. Оглядела зал.
Спортсмены оккупировали левую сторону помещения, недалеко от них расположились болельщики из фанатского клуба, Дима в том числе. Ближе всех к ней сидели члены экипажа. Лаврушин в окружении бортпроводников. Камаев, как всегда, сел наособицу: не так далеко, но и не близко, вроде как со всеми, а вроде и сам по себе. Не забыть бы напомнить Наталье о той сплетне, которую она хотела, но не успела рассказать. О Камаеве. Она задержалась на нем взглядом. Красив, зараза. Восточная кровь дала ему смуглую кожу, темные жесткие волосы и глубокие светло-карие глаза. Она мысленно надела на него чалму и халат. Вот же угораздило ее влюбиться в этого ордынца.
Антон, что-то рассказывающий Наталье, вдруг поднял глаза, и минуту они смотрели друг на друга. Внезапно Жанна, подчиняясь какому-то интуитивному чувству, еле заметно кивнула ему и сделала подзывающий жест рукой. Антон отвернулся и продолжил разговор дальше. Жанна досадливо сморщилась.
– Пойду пройдусь, – Антон встал и потянулся во все стороны. – Спина затекла. Эти кресла инквизиторы какие-то придумали.
Наталья осталась и продолжила болтать с Майей. Этих двоих переговорить не смог бы и сам команданте. Жанна чуть прошлась вперед, и вскоре их пути с Антоном пересеклись.
– Как думаешь, долго нам тут еще торчать? – Антон спросил лениво, вроде как просто для поддержания разговора, и тут же понизил голос: – Ты чего там обмигалась вся? Я уж было решил, что на свидание приглашаешь.
Жанна изумленно вытаращила глаза, но потом сообразила, что Антон, как обычно, пытался пошутить.
– Не до смеха. Там в туалете парень этот, хоккеист. Мне кажется, он что-то спрятал в урне.
– Я даже знаю, что спрятал, – усмехнулся Антон. – Мокрое полотенце?
– Это серьезно, Антон. У нас умер человек. Компания может разориться, если вину повесят на нас. Тебе хорошо, тебя папа в другое место пристроит. А нам куда? Мы тут все не от хорошей жизни.
– Да ладно!
– Антон, ты хоть что-то видишь, кроме себя? Степана Андреевича на пенсию ушлют. И он без неба сразу загнется или пить начнет, меня тоже в другую компанию не возьмут…
– Почему? – Антон уставился на нее с неподдельным любопытством.
– Потому. У Натальи ипотека… Ну, разве что Майка…
– Почему тебя не возьмут в другую компанию? – перебил Антон. – Слушай, я тоже все время думал, чего ты в «Скайтрансе» делаешь? У тебя английский приличный, я знаю, да и со всеми другими параметрами нормально. Колись.
Жанна посмотрела на него и опустила глаза. Антон терпеливо ждал.
– А ты потом глянешь, что там в урне? – Антон кивнул. – Ты вымогатель. – Антон довольно улыбнулся. – Ну хорошо. Меня никуда не возьмут, потому что я в черном списке. – Антон картинно вздернул брови домиком. Жанна шумно выдохнула. – Вот же прицепился. Смотри, проболтаешься, я тебя из самолета выкину. Без парашюта. Ну, я пассажира избила.
– Чего? – Антон отступил на шаг и недоверчиво оглядел ее со всех сторон, как бы впервые видя. – Да ладно заливать! Ты? За что?
– На это уговора не было. Ты спросил «почему», я ответила. «За что» – это уже другой вопрос. Но как-нибудь потом… расскажу. Проверь урну, а? Будь человеком.
– Что для родной компании не сделаешь, – Антон направился к туалету.
Навстречу ему из дверей вышел хоккеист и, не глядя по сторонам, пошел было в сторону остальных игроков, но передумал и направился к Алене с Викторией.
Антона не было минут пять. Жанна начала нервничать. Что так долго? Он там решил сначала все свои дела переделать? Хоть самой беги. Но тут Антон вышел, в руках у него что-то было. Он старательно закрывал это локтем.
– Нашел? Что?
Он протянул ей плоскую бутылку с золотистой крышкой.
– На самом дне валялась, под грязными полотенцами. Видишь, на какой подвиг я ради тебя согласился.
– Вижу. Выдам тебе премию: лайков в инсте отсыплю.
Антон склонился в шутливом поклоне. Потом они повернулись спиной к залу, и Жанна открутила крышку и поднесла к носу.
– Коньяк.
– Конечно, – Антон щелкнул ногтем по этикетке. – Метакса. Из Греции. Видишь, нет акцизной марки и надписи на греческом.
Жанна посмотрела на потолок:
– Кажется, я все поняла.
Глава 10
Лаврушин смотрел на бутылку в руках Антона и на глазах веселел.
– Вы просто сыщики, ребята. Эти… как их… – он пощелкал пальцами.
– Ниро Вульф и Арчи Гудвин?
– Кто? – Лаврушин хлопнул глазами. – Этот… как его… «элементарно, Ватсон». Короче, не суть. Молодцы. Давайте сюда, пойду с Мухиным говорить. А то выдумал, иски они подавать будут!
Жанна с Антоном переглянулись.
– Не факт, что эта бутылка из самолета. Может, она там уже сто лет валяется, – Антон все еще держал бутылку на сгибе локтя.
Видимо, Лаврушину такой поворот событий не понравился, он расстегнул ворот рубашки и повертел шеей.
– Все равно ее надо отдать полиции, может, там остались отпечатки.
– Которые вы затерли своими руками, – голос Камаева застал их врасплох, как и он сам, появившись неожиданно за их спинами.
– Вы, конечно, лучше знаете… – слова вырвались у нее раньше, чем она успела осознать, что говорит и кому. Жанна проглотила конец фразы.
Камаев удивленно посмотрел на нее.
– Думаю, что лучше, – спокойно ответил он. – Но вы правы, бутылку надо отдать полиции. Если причина смерти коньяк, они это обнаружат.
– Вот! – Лаврушин протянул руку к Антону.
– Сначала положите бутылку в пакет, – негромко скомандовал Камаев, и Лаврушин послушно отдернул руку.
– Все равно я иду к Мухину, – Степан Андреевич упрямо наклонил голову и двинулся к тренеру, как бык на тореро.
Камаев слегка пожал плечами. Жанна поняла, что поиски пакета поручены ей, и пошла выполнять задание.
Мухин все тер виски. Это давление убьет его когда-нибудь. Переходить на сильные лекарства не хотелось. Любая зависимость казалась ему неприемлемой. Это ограничение, несвобода. Рабство. Человек – заложник бренного тела. Тело нуждается в еде, комфорте, сексе, славе, признании. Но все это отходит на второй план, если тело испытывает боль. Значит, боль и есть настоящий повелитель…
– Геннадий Павлович, есть разговор.
Мухин увидел Лаврушина и встал.
– Ну давай.
– Да лучше сядь. Разговор не быстрый. Парень твой не по нашей вине умер. Надеюсь, ты понимаешь.
– Следствие разберется, – буркнул Мухин. Он и сам частично не верил в вину авиакомпании, но упрямо не хотел рассматривать другие версии. Потому что другие… были еще хуже. И опаснее.
– Парень-то коньяк хлестал. И есть доказательства. Бутылка.
Мухин несколько мгновений молчал.
– Не может быть, – наконец сказал он. – Не могло быть у них бутылки. Сам проверял.
– Но ты же сам видел чашку с остатками коньяка. Ты чего? Отрицаешь очевидное?
– Мало ли откуда этот коньяк в чашке взялся. У вас же на борту есть этот, как его, магазин…
– Не в этом рейсе. По условиям контракта никакого алкоголя, ты же прекрасно знаешь. Ген, ну не первый год мы знакомы, не чужие друг другу. Сын до сих пор твои тренировки вспоминает. На даче мы у тебя частенько зависали. Давай включай голову. Кто-то из твоих парней пронес коньяк на борт.
– Покажи бутылку, – Мухин сдался.
Лаврушин встал и махнул кому-то.