Амарант. История жеребенка

Конеед кивнул.

– И ты зовёшь нас с собой? – воскликнул Марик.

И Конеед снова кивнул.

Они тихо прокрались по предательски скрипевшему снегу к калитке. Рядом с ней топтался нервно озиравшийся Пашка, дрожа не то от холода, не то от страха.

Конеед отпер калитку и медленно поплыл по воздуху в сторону поля. Жеребята двинулись следом, стараясь держаться поближе друг к другу.

– Когда ты сказал, что Конеед сам отнесёт росток, я бросился уговаривать его взять нас с собой, – тихо проговорил Пашка, обращаясь к Каю. – До сих пор не верится, что он согласился!

– Спасибо! – хором прошептали Кай с Мариком.

Они крались по посёлку, стараясь держаться в тени высоких заборов – мимо проходили ночные гуляки, весёлые и не очень! Один из них, оторвавшись от своей компании, остановился и уставился на затаивших дыхание беглецов.

– Ноч-ч-чная коб-была! – заплетающимся языком в ужасе заголосил он, тыча пальцем в Кая. Кай издал нервный смешок. Гуляка чертыхнулся, потом перекрестился и, пошатываясь, побежал за удалявшимися друзьями, оставляя после себя ядрёный запах спирта.

На поле во всю силу разыгрался ветер. Марик прижал замёрзшие уши, опустил пониже голову и, проваливаясь по брюхо в снег, размышлял о том, что Полевик, пожалуй, выбрал для прорастания самую холодную ночь. Шерсть покрылась сосульками, а на спине образовалась корочка льда, хрустевшая при каждом шаге. Конеед смутно маячил впереди, то и дело сбиваясь с курса из-за порывов ветра.

На горизонте чёрной стеной вырос лес. Жеребята прибавили шагу – им хотелось как можно скорее оказаться под защитой деревьев. Заиндевевшие, с сугробами снега на спинах, дрожащие от холода, они вошли в чащу. Ветер, наткнувшись на могучие стволы и сплетённые ветви, яростно взвыл и унёсся в поле.

Тяжело дыша, троица остановилась, всматриваясь в лесную тьму в поисках Конееда. Лунный свет едва пробивался к ним, и мрак казался пугающе непроглядным. Марика била дрожь, Кай с Пашкой выстукивали зубами какой-то бешеный ритм.

– Чуете? – прошептал Кай, поведя ухом.

На жеребят навалилась давящая тишина, которую изредка нарушал треск ломавшихся от мороза сухих веток. Лес глубоко спал, лишь бесшумные хищники – желтоглазые совы да лисицы – кружили и рыскали в поисках добычи. Меж деревьями, на границе видимости, сгущалось недовольство. Лесу не было дела до трёх промёрзших насквозь жеребят, он лишь хотел, чтобы те поскорее убрались, не тревожа покой деревьев.

Марик судорожно вздохнул. Бледный лунный луч обвила живая, трепещущая чёрная тень – наконец-то, Конеед!

– Дальш-ш-ше, за мной, с-скорее, не отс-с-ставайте. Нельзя попус-с-сту тревожить лес-с-с, будить его! Против его гнева я вам помочь не с-с-смогу, – прошипел он.

Жеребята двинулись за Конеедом, стараясь держаться редких пятен света, мерцавших на снегу. Низко склонённые еловые ветви цеплялись за гривы и хвосты, царапали морды. Утопая в рыхлом снегу, друзья упорно шли за своим призрачным провожатым, оставляя после себя глубокие борозды в сугробах.

Марик вздрогнул: из чащи леса на него пристально смотрели злые светящиеся зелёные глаза. Лиса, проводив путников взглядом, опустила нос и побрела дальше, выискивая заячьи следы и мышиные норы.

Пашка каким-то чудом набрёл на широкую расчищенную дорогу, и жеребята бодро побежали рысью, стараясь согреться. Впереди, в просветах между деревьями, угадывалось поле.

– Уже недалеко, – подбодрил друзей Конеед.

Марик двинулся быстрее: никогда ещё он не чувствовал себя в лесу таким лишним. Разыгралась пурга. Тучи затянули грозное небо, окончательно погрузив землю во тьму.

Ветер завывал, раскачивая вершины дубов, берёз и сосен, ломал узловатые ветви, сбрасывал шапки снега, укрывавшие ели. Едва жеребята вышли из-под защиты леса, как снежные вихри с бешенством накинулись на них, норовя сбить с ног. Марику почудилась в завывании ветра тихая льющаяся песня, слов которой он не мог разобрать. Пошатываясь, уступая ветру, друзья сгрудились у одиноко стоявшего ясеня.

– Подойдите ближе! – донёсся до них слабый призыв Конееда. Говорить было сложно – ветер подхватывал его слова и разрывал фразы прежде, чем они успевали вылететь изо рта. – Прикройте меня! Я не могу лететь в такую бурю!

Жеребята молча обступили его. Снег слепил глаза, склеивал ресницы, не давая рассмотреть дорогу даже в метре перед собой.

Конеед распушил шерсть и вдруг засветился мягким жёлтым светом, будто внутри него взошло крохотное солнышко. Марик почувствовал, как по телу волнами разливается блаженное тепло, окутывая каждую клеточку от кончиков ушей до отяжелевшего, поникшего под тяжестью смёрзшихся сосулек хвоста.

Налетевшая буря не отступала, и снежинки, кружась в неистовом танце, вспыхивали многоцветными огнями в излучаемом Конеедом свете.

Жеребята окружили Конееда и двинулись дальше, не замечая глубоких, пытавшихся поглотить их сугробов. Все вместе они как будто стали блуждающим огоньком, искавшим путь во тьме.

Марик едва соображал от навалившейся на него усталости. Он заметил, что Пашка тоже еле передвигает ноги. Только никогда не сдававшийся, неутомимый Кай старался идти чуть впереди, прокладывая друзьям дорогу. Жеребятам казалось, что они идут уже много дней, и светлая конюшня с тёплыми денниками, мягкими опилками и душистым сеном осталась в далёком сне.

– Приш-ш-шли! – Конеед начал медленно гаснуть.

Марик, щурясь, попытался разглядеть в навалившейся тьме хоть что-то, но тщетно. Кай слегка пихнул его в бок и кивком головы указал в противоположную сторону. Наполовину занесённая снегом, в неглубокой ложбинке стояла избушка Целительницы. Из окон на сугробы золотом изливалось живое манящее тепло.

Подгоняемые злыми укусами мороза, друзья робко подошли поближе. Конеед, которого неумолимо сносило порывами ветра, уцепился за резную ставню и тихо, из последних сил постучал по покрытому узорами стёклышку.

Тяжёлая дубовая дверь со скрипом отворилась, и наружу вырвался жар древней, всё понимавшей, гостеприимной избушки.

Жеребята поскорее протиснулись внутрь вслед за Конеедом.

Внутри изба совсем не изменилась: всё так же весело потрескивала огнём печка, стояли на своих местах деревянные вёдра с водой, бесчисленные крынки и горшки на полках. На столе горела толстая, оплывшая свеча. Её огонь заплясал, разметав и спутав тени, когда за жеребятами сама собой захлопнулась дверь. Те встали, плотно прижавшись друг к другу, – горница Целительницы была слишком мала для таких гостей.

Хозяйка сидела за прялкой. Тихо напевая и ловко перебирая пальцами, она вытягивала из искрившейся, будто снег, кудели тончайшее серебристое волокно. Колесо прялки мерно вращалось, постукивая, рогулька свивала ровную, без изъянов нить… Покой и уют окутали гостей мягким одеялом.

Целительница подняла голову, и Марик поразился, как она постарела. Кожа её лица напоминала высохший безжизненный лист, изборождённые вспухшими венами руки подрагивали за работой. Старушка сгорбилась, съёжилась, а когда она улыбнулась, жеребёнок с грустью заметил, что во рту у неё почти не осталось зубов.

– Дай-ка нам побольше места, – прошамкала она, обращаясь к избе. – Гостей нынче много, а за порогом морозная ночь.

Стены, жалобно заскрипев, поползли в стороны. Брёвна, дощатый пол с натугой выгнулись, и жеребята расступились, восторженно оглядываясь. Изба стала такой просторной, что Марик смог бы даже проскакать по ней галопом (но, разумеется, он не стал этого делать).

Стоять в жарко натопленной светлой комнате и слушать тягучее завывание бури в печной трубе, поглядывая, как ветер яростно швыряет снег в окна, было восхитительно.

Конеед, порхнув над столом, раскрыл ладонь. С неё на выскобленные добела доски спрыгнул крошечный Полевик – тонкий, гибкий, будто стебелёк с молодыми листиками. Он низко поклонился лошадям и старушке. Та, не отрываясь от прялки, благосклонно кивнула.

Марик наслаждался покоем, а Пашка, почти перестав стучать зубами, с любопытством озирался по сторонам.

– Налей-ка нам чаю, – ласково попросила Конееда старушка, – а то гости наши, поди, устали и замёрзли с дороги.

Конеед поставил на огонь большой медный чайник, бросив в него горстку сухих трав из резной берестяной коробочки. Через несколько минут вода закипела, и по комнате разнеслись ароматы мяты, смородины, малины и других лесных трав да ягод.

Зачерпнув из горшка несколько ложек янтарного тягучего мёда, Конеед вылил его в чайник и тщательно перемешал. Пашка следил за его жестами, не отрываясь, как заворожённый. Кай пожирал глазами вход в дальнюю комнату за печью.

Достав две расписные глиняные чашки, Конеед разлил по ним чай. С сомнением поглядел на лошадей, потом на чашки, затем снова на лошадей. Метнулся к полке за глубокими мисками и, поставив их перед жеребятами, наполнил и их волшебным отваром.

Над мисками клубился пар, и Марик, которому не терпелось попробовать новый напиток, принялся шумно дуть и фыркать в миску, чтобы он побыстрее остыл.

Старушка с трудом встала из-за прялки, опершись на сучковатую палку, и подышала на красные, будто от мороза, пальцы. «Совсем руки закоченели», – пробормотала она, медленно проковыляв к столу и опускаясь на стул. Внезапно стало очень тихо, лишь огонь жизнерадостно потрескивал в печи. Марик, не понимая, что случилось, завертел головой, и через несколько секунд догадался, что буря стихла – резко, неожиданно, будто её оборвали.

Конеед накинул на шею связку крепких румяных баранок и резвился, летая и раздавая их хозяйке и гостям. Затем, приподняв чуть скрипнувшие доски пола, он исчез в погребе. Оттуда по ногам резко потянуло холодом, и Марик подвинулся ближе к печке.

– Ну, поведай нам, что случилось? – сказала Целительница, обращаясь к Полевику и размачивая баранку в чашке с чаем. – Почему зерно вовремя не оставил и как посередь дороги оказался?

Полевик, встав на цыпочки, уцепился за край чашки и шумно отхлебнул чай. Утерев рукой рот, он начал: