Чистильщик

Одно движение – и не будет ни усталости, ни страха.

Не будет летнего дождя, когда вода падает стеной, и хочется задрать лицо, подставляясь тугим теплым струям и орать во всю глотку любимую песню, не обращая внимания на капли, летящие в рот. Не будет искрящегося на солнце снега, ветра в лицо и захватывающего дух ощущения скорости, когда санки летят с горы. Не будет долгих весенних сумерек, одуряющего запаха черемухи и пения соловьев.

Нет уж! Эрик сел и потянул из-под лавки сумку. «Найду и убью», – сказал Альмод. Пусть сперва попробует найти. А если и найдет, и в самом деле… По крайней мере, никто не скажет, что он сдался.

Дверь открылась, не скрипнув. Брехливый кабысдох высунул голову из будки, и, смачно зевнув, залез обратно, загремел цепью, устраиваясь удобней. Хорошая штука – усыпляющее плетение. Эрик огляделся. Месяц, хоть и сиял, как ему положено, света почти не давал, второй луны вовсе не было, и во всей деревне не светилось ни огонька. Пробираться в такой тьме за околицу – верный способ переломать себе ноги, свалившись в какую-нибудь канаву, а заодно перебудить всех окрестных псов, которые, в свою очередь, поднимут и чистильщиков.

А, впрочем, зачем топать до околицы? Все спят, в проход никто не сунется, а следов это плетение не оставляет – по крайней мере, он ничего не заметил. Эрик прикрыл глаза, представляя карты: как хорошо, что он никогда не жаловался на память. Север приграничья, где ночь тянется несколько месяцев, море покрывают торосы величиной в дом, и где никто не будет спрашивать откуда и почему сбежал одаренный: мог бы лечить переломы и раны, да отгонять диких зверей, и ладно.

А там можно прибиться к какому-нибудь купцу и вовсе на несколько лет исчезнуть из страны. Пусть поищет. Плохо только, что идти придется наугад, а ну как проход откроется над морем или где-нибудь в снегах в сотнях лиг от человеческого жилья? Он мотнул головой, отгоняя дурные мысли. Что будет, то будет, кажется, прошедший день должен был на всю жизнь отучить его строить планы. Что бы ни случилось – это результат его решения, а не чужой прихоти. Как же там это делалось…

Соткавшееся облако показалось темнее самой черноты. А в следующий миг Эрик убедился, что демоны все же существуют. То, что вырвалось из мрака, проходило на медведя, если, конечно бывают медведи, которые даже на четырех лапах кажутся выше человеческого роста. А, может, он и не был выше, просто Эрик не успел толком рассмотреть. Он вообще ничего не успел – только услышал рев, а в следующий миг лежал навзничь, едва успев выставить руку.

Хруст ломающейся кости показался оглушительным, Эрик заорал в голос, начатое было плетение рассыпалось. Он попытался отпихнуть зверя другой рукой, смрадное дыхание обожгло лицо, медведь выплюнул предплечье и вцепился туда, где шея переходит в плечо. Эрик попытался разумом отстраниться от боли, снова начать плетение – и опять все рассыпалось. А в следующий миг зверь почему-то бросил его, взвыл, потом раздался тяжелый глухой удар, и рычание стихло. Только заходились лаем псы, да перекрикивались люди.

– Ничего страшного, – раздался спокойный голос Альмода. – Забрел, видимо.

Эрик вцепился здоровой рукой в рану, наплевав на боль – пережать артерию, пока не поздно. Получилось так себе, между пальцами пульсировала кровь. Потом его накрыло плетение, под рукой зашевелилось мясо и он расслабился, обмякнув, позволяя тканям срастись. Интересно, ключица сломана? Скорее всего.

– А с мальчонкой что? – спросил кто-то.

Альмод склонился над ним, ощупал. Эрик вскрикнул, когда кости встали на место.

– До свадьбы заживет.

Послышались смешки. Кто-то поднял Эрика, подставив плечо, повлек за собой.

– Да откуда мне знать, чего псы не лаяли. Я не охотник и не собачник, – сказал Альмод, —Тушу можете забрать, мне она не нужна. Здоровенный, мяса на всех хватит. Только живо, и убирайтесь.

Эрик позволил завести себя в дом, в глазах темнело от боли, кружилась голова, видимо, отголоски пережитого страха. У самой двери обнаружился Фроди, тяжело опирающийся о стену. Грязно выругался, увидев Эрика, и шатаясь побрел обратно к кровати.

Эрик опустился за стол, уронив голову на столешницу. В руке пульсировала боль – о ране на предплечье никто не позаботился. Стукнули ставни, сквозь закрытые веки пробилось сияние – кто-то сотворил под потолком светлячок, горевший ярче полдюжины свечей.

– Набегался? – Холодно поинтересовался Альмод.

Эрик не поднял головы.

– Убивай. Оправдываться не буду.

– Идите, погуляйте. Только плащи не забудьте, там зябко. Заодно и местных разгоните, – он помолчал. – Живо!

Прошуршали шаги, открылась и закрылась дверь.

Сзади рванули за шиворот, вытаскивая из-за стола. Эрик взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, вскрикнул, ударившись.

– Больно, да? – ухмыльнулся Альмод. – Поделом.

– Ненавижу, – выдохнул Эрик. Все равно он уже покойник, так что можно, наконец, высказать этому…

Удар выбил из него дыхание. Эрик упал на колени, прижимая руки к животу. Альмод наклонился, сгреб за грудки, вздергивая на ноги, встряхнул.

– Это за глупость. Думал, я за околицу тащился, потому что прогуляться захотелось, или время лишнее было перед прорывом? А если бы из прохода вылез не безобидный медведь, а что-нибудь посерьезнее? Упырь, василиск, дракон…

– За дурака меня держишь? – выдохнул Эрик. – Их не бывает.

– Синего солнца тоже не бывает? – Альмод с размаху хлестнул по щеке, в голове зазвенело. – Черного неба? – еще одна пощечина. – Зеленой крови?

Он снова встряхнул Эрика.

– Да сам Творец не скажет, через какой мир из бесконечного множества ляжет проход, и какая дрянь оттуда вылезет, прежде чем встанет защита! А ты ошибся в плетении, и защита не встала вообще.

Он выпустил ворот. Эрик упал на четвереньки, неловко опершись о прокушенную руку, та подломилась и он со всей дури приложился скулой о пол.

– Ты. Подставил. Под удар. Непричастных.

В живот врезался носок башмака. Эрик завалился на бок, врезавшись спиной в ножку стола. Мог бы дышать – закричал бы. А так только и оставалось, что свернуться клубком и попытаться протащить воздух в легкие.

Альмод опустился рядом, снова рванул за воротник, заставляя сесть. Прошипел в лицо:

– Самоуверенный самовлюбленный дурак.

– Я не напрашивался! – наконец-то получилось вдохнуть. – Я вообще не хотел…

– И не нашел ничего лучше, чем дезертировать.

– Я не клялся никому в верности! И не буду…

– А кто будет? Кто защитит этих людей, если одаренные, вроде тебя, будут кривить носы: слишком грязно, слишком опасно, слишком… Все слишком, пусть всем этим занимается кто-то другой! – Альмод выпрямился, глядя сверху вниз.

– Как будто тебе есть дело до черни, – устало сказал Эрик, прислонившись спиной к ножке стола. Болела рука, ныл живот, раскалывалась голова, и не осталось сил ни оправдываться, ни бояться.

– А ты видел хоть раз, во что превращается земля, если прорыв не удержали сразу? Ни травы, ни кустика, ничего живого – и десятки лет не будет ничего живого? Видел город, полный костяками? Большими, маленькими, на двух ногах, на четырех… и только ветер воет на улицах?

Альмод сел на пол, так же прислонился к ножке стола, прикрыл глаза.

– Я тогда был на год старше тебя. Командир не удержал плетение в переходе… Ему оставалось два шага до выхода, мне – пять. Я свалился без сознания на четвертом, но из прохода выпал. Или вытащили – не знаю, когда в жилах закипает кровь, трудно соображать…

– Тогда ты узнал про черное небо? – надо же, он еще способен любопытствовать.

– Да. Вдвоем мы прорыв не удержали, конечно. Его сожрали, я… сбежал. Просто сбежал. Решил, что наконец-то свободен. Потом узнал: чтобы остановить тот прорыв после того, как он поглотил город, пришлось собирать всех, кто ходил по стране. Все девять отрядов. А когда меня поймали, специально провезли там, чтобы посмотрел и запомнил, – он усмехнулся. – Надо сказать, я действительно запомнил.

– Озерное? – Эрик был тогда мал, но рассказы об опустошенной области ходили один страшнее другого, и он тоже запомнил.

– Озерное.

– И… что потом?

– Выпороли. Должны были запороть, но я живучий. Полгода в карцере. Новый отряд. Потом снова единственный живой. Теперь вожу свой.