Россия во мгле, 2020. Книга первая

Анна Ахматова говорила, что Сталин был самым кровавым палачом во всей мировой истории.

Ханна Арендт: «Термин принадлежит Кравченко. Описывая ситуацию в России после суперчистки 1936—1938 годов, он замечает: «Завладей иностранный завоеватель машиной жизни Страны Советов…, изменения едва ли были бы более основательными или более жестокими».

«Какие это счастливые дни были когда он (Сталин) сдох. Он не просто убивал людей, он их мучил», – говорила дочь И.П.Уборевича.

Тиран стремится к вечной жизни, его помыслы направлены к этому, но в отличие от людей, которых можно обмануть, природу не обманешь. Сталин – уголовный преступник номер один во всей мировой истории, если оценивать по числу загубленных жизней и искалеченных судеб. Массовое истребление людей, исчисляемое миллионами или десятками миллионов, в собственной стране и при возможности за её пределами стало маниакальной потребностью его души. Сталин превосходит всех тиранов немыслимым масштабом злодеяний.

Если оценивать по общечеловеческим нормам нравственности, выработанным тысячелетиями, по степени порядочности, Сталин был моральный урод, по степени жестокости – садист (в смысле стремления к жестокости и наслаждения, доставляемого ему чужими страданиями). Развернув в стране террор, приказывая отправлять на смерть миллионы советских граждан, он всегда боялся за свою жизнь, что его настигнет кара, ему всё мерещилось – то его застрелят, то отравят.

Н. Болтянская: «А вот вам, пожалуйста, ещё одна реплика: „Сталин делал то, что важно было для страны. А все эти репрессированные – лишь трупный навоз, удобрявший его великие дела“, – пишет Олег. Нормально?»

Н. Верт: «Ну, это страшная, конечно, реакция. Я просто… Мне трудно понять вот такое. Но, к сожалению, что самое страшное – это что я смотрю, например, как в Германии воспитывали целые поколения после нацизма, насколько в Германии все, не только школьники, но и взрослые этой темой заинтересованы и чувствуют, в общем, вину прошлого. А что в России могут так реагировать – это, конечно, ужасно, и я думаю, что это имеет, конечно, громадные последствия для будущего поколения. Как же можно забывать такую вещь, как сталинизм?»

Владимир Николаевич Войнович о Сталине:

«Я не представляю, как человек, утверждающий, что он любит Россию и русский народ, может оправдывать кровавые преступления Сталина и его приспешников. […]

Я нацизм ненавижу, я подчеркиваю, но и Сталина ненавижу тоже.

Не понимаю, люди, которые Сталина любят, они говорят, что они патриоты, что они любят страну, они любят народ. Но если твой народ уничтожали в таких количествах и таким зверским способом, как можно это любить?

Может быть, ещё эти люди потомки тех, которые мучили. Потому что многие из тех, кого мучили, не оставили потомства. Это может быть тоже перекос такой демографический, вполне возможно. Я не знаю, это загадка, конечно».

И.А.Мусский: «Сталин питал тайные намерения направить экспансию Гитлера против Англии и Франции. В конце 20-х – начале 30-х годов он неоднократно говорил, что главным противником Советского Союза являются западные демократии – Англия и Франция».

М.С.Восленский: «Летом 1946 года я приехал в Нюрнберг в качестве переводчика на процессе главных немецких военных преступников. Это была моя первая поездка за границу. Выросшие и воспитанные под колпаком советской пропаганды, мои коллеги и я впервые столкнулись с реальностью другого мира.

Мир этот оказался раздвоенным: с одной стороны – рождавшаяся в западных зонах оккупации новая Германия да и Америка, ощущённая нами через разговоры с американцами, их газеты, фильмы, всё поразительно новое, неожиданное; с другой стороны – развёртывавшаяся в материалах процесса реальность нацистского рейха, тоже нас поразившая, только не новизной, а удивительным сходством с привычной нам советской жизнью. Были, конечно, и отличия: частные предприятия, хорошие квартиры, благоустроенный быт. Но в остальном, в главном, всё было у немцев при Гитлере так же, как у нас при Сталине: гениальный вождь; его ближайшие соратники; монолитная единая партия; партийные бонзы – вершители человеческих судеб; псевдопарламент; узаконенное неравенство; жёсткая иерархия; свирепая политическая полиция; концентрационные лагеря; назойливая лживая пропаганда; слежка и доносы; пытки и казни; напыщенная военщина; до духоты нагнетённый национализм; принудительная идеология; социалистические и антикапиталистические лозунги; болтовня о народности – в общем, очень многое».

Русский коммунизм и немецкий фашизм различаются во многом, но их объединяет одно – оба они были классическими моделями тоталитаризма, проявившегося отчётливо в XX веке. В сердцевине коммунистического движения была классовая борьба угнетённых против эксплуататоров (на деле осуществлявшего в Советском Союзе ещё большую эксплуатацию бесправных и беззащитных трудящихся), а у фашизма – превосходство арийской расы над всеми другими, характеризуемыми как недочеловеки (на деле завершившегося сокрушительным поражением немецкого фашизма). В соответствии с идеологией этих двух тоталитарных режимов, основанных на терроре, Советский Союз в сталинский период уничтожал в основном своих граждан десятками миллионов, а Германия при Гитлере – иностранных, в основном евреев, цыган, славян, тоже десятками миллионов. К нашему неизбывному горю, преимущественно жертвами обоих этих видов тоталитаризма стали граждане Советского Союза.

Ханна Арендт: «Если следование законам есть сущность нетиранических правлений, а беззаконие – сущность тирании, то террор есть сущность тоталитарного господства.

Путь к тоталитарному господству лежит через многие промежуточные стадии, для которых мы можем найти многочисленные аналогии и прецеденты. Чрезвычайно кровавый террор первоначальной стадии тоталитарного правления действительно имеет своей исключительной целью разгром противников и обеспечение невозможности всякой последующей оппозиции; однако тотальный террор начинается только после того, как первая стадия осталась позади и режиму уже не приходится опасаться никаких шагов оппозиции. […]

Притязание на неограниченную власть содержится в самой природе тоталитарных режимов. Такая власть прочна только в том случае, если буквально все люди, без единого исключения, надёжно контролируются ею в любом проявлении их жизни».

И.А.Мусский: «Молох сталинских репрессий искалечил судьбы миллионов людей. Особенно жестоко пострадала интеллигенция. Цвет нации, её лучшие умы, гордость отечественной науки и культуры безжалостно истреблялись. Удушливая атмосфера страха, всеобщей подозрительности изменила психологию людей, сделала их внутренне несвободными».

Ханна Арендт: «То, что правовое правление и легитимная власть нераздельны так же, как беззаконие и власть произвола, никогда и никем не оспаривалось.

Давно известно и часто утверждалось, что в тоталитарных странах пропаганда и террор представляют две стороны одной медали».

Н.А.Бердяев: «Режим террора есть не только материальные действия – аресты, пытки, казни, но прежде всего действие психическое, внушение страха и содержание людей в страхе».

Ханна Арендт: «Слова взяты из восклицания «классово чуждого элемента» в 1936 году: «Я не хочу быть преступником без преступления».

Письмо к съезду партии Ленина с критикой Сталина и предложением снять его с поста генсека было запрещено в период правления Сталина и даже за упоминание о нём арестовывали и отправляли в лагеря на очень длительный срок. Варлам Шаламов провёл 17 лет в лагерях на Колыме, куда он попал за распространение письма Ленина к съезду. Впоследствии именно это письмо и назвали «Завещание Ленина». Но сталинский режим карает молодого коммуниста, и он надолго оказывается в магаданском лагере.

В.Т.Шаламов: «Аресты тридцатых годов были арестами случайных людей. Это были жертвы ложной и страшной теории о разгорающейся классовой борьбе по мере укрепления социализма. У профессоров, партработников, военных, инженеров, крестьян, рабочих, наполнивших тюрьмы того времени до предела, не было за душой ничего положительного, кроме, может быть, личной порядочности, наивности, что ли, – словом, таких качеств, которые скорее облегчали, чем затрудняли карающую работу тогдашнего «правосудия». Отсутствие единой объединяющей идеи ослабляло моральную стойкость арестантов чрезвычайно. Они не были ни врагами власти, ни государственными преступниками, и, умирая, они так и не поняли, почему им надо было умирать. Их самолюбию, их злобе не на что было опереться. И, разобщённые, они умирали в белой колымской пустыне – от голода, холода, многочасовой работы, побоев и болезней. […]

Мало есть зрелищ, столь же выразительных, как поставленные рядом краснорожие от спирта, раскормленные, грузные, отяжелевшие от жира фигуры лагерного начальства в блестящих, как солнце, новеньких, вонючих овчинных полушубках, в меховых расписных якутских малахаях и рукавицах «крагах» с ярким узором – и фигуры «доходяг» с одинаковыми грязными костистыми лицами и голодным блеском ввалившихся глаз. […]

Неустанно насаждаемая бдительность, переросшая в шпиономанию, была болезнью, охватившей всю страну. Каждой мелочи, пустяку, обмолвке придавался зловещий тайный смысл, подлежащий истолкованию в следственных кабинетах».

Передаю слово А.И.Солженицыну, ставшему жертвой сталинских репрессий и исследовавшему трагедии других людей от них:

«АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ

Посвящаю всем, кому не хватило жизни об этом рассказать.

И да простят они мне, что я не всё увидел, не всё вспомнил, не обо всём догадался.

Политические аресты нескольких десятилетий отличались у нас именно тем, что охватывались люди ни в чём не виновные, а потому и не подготовленные ни к какому сопротивлению. […]

А истинный посадочный закон тех лет был – заданность цифры, разнарядки, развёрстки. Каждый город, район, каждая воинская часть получали контрольную цифру и должны были выполнить её в срок. Всё остальное – от сноровки оперативников. […]

Превосходство нового Указа, во-первых, в его свежести: уже от самого появления Указа должны были вспыхнуть эти преступления и обеспечиться обильный поток новоосуждённых.

Присланные сверху списки или первое подозрение, донос сексота или даже анонимный донос влекли за собой арест и затем неминуемое обвинение. Отпущенное же для следствия время шло не на распутывание преступления, а в девяносто пяти случаях (из ста) на то, чтоб утомить, изнурить, обессилить подследственного, и хотелось бы ему хоть топором отрубить, только бы поскорее конец. […]

Да не судья судит – судья только зарплату получает, судит инструкция! Инструкция 37-го года: десять – двадцать – расстрел. Инструкция 43-го: двадцать каторги – повешение. Инструкция 45-го: всем вкруговую по десять плюс пять лишения прав (рабочая сила на три пятилетки). Инструкция 49-го: всем по двадцать пять вкруговую. […]

Бессонница – карцер – а теперь сами приведите убедительные примеры, где вы могли вредить.

– Дайте яркий пример! Дайте яркий пример вашего вредительства! – понукает нетерпеливый Крыленко. […]

В чём тогда загадка? Как их обработать? А так: вы жить хотите? Вы понимаете, что расстрелять вас, не выходя из двора ГПУ, уже ничего не стоит? Но и нам и вам выгоднее, если вы сыграете некоторый спектакль… Но уж только выполните все наши условия до последнего! Процесс должен сработать на пользу социалистическому обществу!

И подсудимые выполняют все условия…

Шпиономания была одной из основных черт сталинского безумия. Сталину казалось, что страна его кишит шпионами. […]

Когда в Крестах в 1938 старого политкаторжанина Зеленского выпороли шомполами, как мальчишке сняв штаны, он расплакался в камере: «Царский следователь не смел мне даже „ты“ сказать». […]

От сравнения Гестапо – МГБ (Министерство государственной безопасности) уклониться никому не дано: слишком совпадают и годы и методы. Ещё естественнее сравнивали те, кто сам прошёл и Гестапо и МГБ, как Евгений Иванович Дивнич, эмигрант. Гестапо обвиняло его в коммунистической деятельности среди русских рабочих в Германии, МГБ – в связи с мировой буржуазией. Дивнич делал вывод не в пользу МГБ: истязали и там и здесь, но Гестапо всё же добивалось истины, и когда обвинение отпало – Дивнича выпустили. МГБ же не искало истины и не имело намерения кого-либо взятого выпускать из когтей. […]

Когда теперь бранят произвол культа, то упираются снова и снова в настрявшие 1937 – 1938 годы. И так это начинает запоминаться, как будто ни до не сажали ни после, а только вот в 37 – 38.

Не боюсь, однако, ошибиться, сказав: поток 37 – 38-го ни единственным не был, ни даже главным, а только, может быть, – одним из трёх самых больших потоков, распиравших мрачные зловонные трубы нашей тюремной канализации.

До него был поток 29 – 30-го годов, с добрую Обь, протолкнувший в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как бы и не поболе). Пролился этот поток, всосался в вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нём почти не вспоминают. Как если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не было у Сталина (и у нас с вами) преступления тяжелей.

И после был поток 44 – 46-го годов, с добрый Енисей: гнали по сточным трубам целые нации и ещё миллионы и миллионы – побывавших (из-за нас же!) в плену, увезённых в Германию и вернувшихся потом. […]

Северная Двина, Обь и Енисей знают когда стали арестантов перевозить в баржах – в раскулачивание. Эти реки текли на Север прямо, а баржи были брюхаты, вместительны – и только так можно было управиться сбросить всю эту серую массу из живой России на Север неживой. В корытную ёмкость баржи сбрасывались люди и там лежали навалом, и шевелились, как раки в корзине. А высоко на бортах, как на скалах, стояли часовые. Иногда эту массу так и везли открытой, иногда покрывали большим брезентом – то ли чтоб не видеть, то ли чтоб лучше охранить, не от дождей же. Сама перевозка в такой барже уже была не этапом, а смертью в рассрочку. К тому ж их почти и не кормили, а выбросив в тундру – уже не кормили совсем. Их оставляли умирать наедине с природой.

Историки могут нас поправить, но средняя наша человеческая память не удержала ни от XIX-го, ни от XVIII-го, ни от XVII-го века массовой насильственной пересылки народов. Были колониальные покорения – на океанских островах, в Африке, в Азии, на Кавказе, победители приобретали власть над коренным населением, но как-то не приходило в неразвитые головы колонизаторов разлучить это население с его исконной землёю, с его прадедовскими домами.