Димитрий Самозванец

– Справедливо! – возразил старик. – Слыхал я, как выбирали в Варшаве нынешнего короля! Паны передрались между собою, перессорились, а выбрали, прости Господи, что ни рыба ни мясо!

– А как далеко отсюда до Запорожья? – спросил Лжедимитрий, чтоб переменить разговор.

– Право, я не умею считать милями, – отвечал старик. – Мы привыкли считать в степях даль по воловьему рыку, по выстрелам, по конскому топоту. Аяхи считают от Киева до первого порога 50 миль. Всех порогов тринадцать: от первого, под Кудаком, до последнего 7 миль, по-нашему один день пути. За порогами семьдесят наших казацких островов; главные – Хорица и Томановка, где мы прячем от татар добычу и порох. Пониже реки Чертомлыка, при устье в Днепр реки Бузулука, лежит наша Сечь, на правой стороне Днепра, против устьев рек Белосерки и Рогатины. Кругом, на два дни пути, все наше! От Сечи в Крым четыре дня пути. Ох, Запорожье, Запорожье! как подумаю, так горько, что сил нет служить на коне и в ладье (56). Там-то привольное житье: и сыто, и весело, и драки вдоволь!

– Кого же принимают в казаки? – спросил Лжедимитрий.

– Всякого, кому Бог дал силу и смелость. Будь он поляк, татарин, волох, венгр или немец, только б крестился в русскую веру, десять лет не женился да переправился в ладье чрез пороги – так и наш.

– Правда ли, что в Сечи вовсе нет женщин? – спросил Лжедимитрий.

– А на что нам этот груз, – отвечал старик, посмотрев с улыбкою на жену. – Ведь жена хороша в хате, а не в поле. У нас есть свои слободы, там мы держим и жен, и всякую тяжесть, лишнюю в походах.

– Ну, уж вы, бесовы дети! – возразила старуха весело. – Все кричите на нас да смеетесь, а в слободах так нет от вас отбою! Не верь, пане. Казак десять лет не женится, а как пришло к женитьбе, так спроси, где девалась добыча: все осталось в слободах, все у красных девушек!

– И это бывает! – сказал старик. – Только дело в том, что в Сечи не терпят ни баб, ни латинов, ни панычей, ни каких неженок. У нас должно быть закаленным, как булат, на всякую беду и опасность. А когда охота нежиться, так ступай в слободу – к бабам.

– Как же живут у вас в Сечи? – спросил Лжедимитрий.

– А как жить! – возразил старик. – Пасем коней, едим саламату да пьем вино, пока есть, а нет, так на коней да и в Крым, или в лодки да в туречину, так и всего довольно. Наш брат казак умеет и весело пожить, и весело потерпеть. Нет мяса и муки, так сосем лапу, как медведь, пьем днепровскую водицу да попеваем о старых походах до нового без горя и кручины. Знай, пане, что, кто не бывал запорожским казаком, тот не бывал воином. У нас жизнь – что старый кафтан. Сбросил с плеч – легче! Сегодня жить, а завтра гнить! День мой, век мой. – Лицо старого казака покрылось румянцем, глаза оживились. – Ох, пане! – воскликнул он, – когда б попался в кошевые человек более письменный, чем мой Гераська, тогда б не так шумели радные паны на сеймах Варшавских, и Московский царь был бы нашим приятелем. Да вот беда, что ляхи держат своего гетмана казацкого в Трехтимирове, а наши запорожцы бушуют в одних степях. Но придет время – и запорожцы возьмут свое. Только б нам письменную голову – а все будет наше: и Трехтимиров, и Черкассы, и Батурин, и самый Киев!..

Лжедимитрий молчал, но простодушное объяснение казака возбудило в нем мысль привлечь на свою сторону запорожских казаков. Он весьма сожалел, что принужден был расстаться с Леонидом, которого можно было бы употребить для этого дела. Воспоминание о сем монахе воскресило в памяти Лжедимитрия Калерию, и грусть снова пала на сердце. Он встал, надел шапку и вышел из избы. Ветер бушевал в поле и дубраве, луна то проглядывала, то скрывалась за облаками, которые быстро неслись от севера. Лжедимитрию казалось, что тот же ветер, который поглотил последние вопли умирающей Калерии, веет на него. Луна, как грозная свидетельница его злодеяния, приводила его в трепет слабым своим мерцанием. Ему страшно было взглянуть на небо, страшно было дышать воздухом, зараженным проклятиями несчастной жертвы: он жег грудь его и сушил гортань. Он думал о Ксении и хотел утешиться надеждою на счастье в ее объятиях, на прелесть венца царского. Лжедимитрий возвратился в избу и застал хозяев за ужином.

– Старик! – сказал Лжедимитрий, – купи для меня лошадь с седлом. Я хочу завтра отправиться в дорогу.

– Я тебе продам своего сивку, если хочешь. Ты видал его: конь молодой и добрый, татарской породы, а седло хоть не красивое, да крепкое: я сам его сделал.

– Сколько ты требуешь за коня с прибором?

– Пятьдесят злотых.

– Вот тебе деньги! Завтра с рассветом я еду. Теперь постелите мне постелю.

* * *

Хозяева спали в клети. Когда они остались одни, старик сказал жене своей:

– Хоть этот пан и православный, но у него что-то недоброе на уме. Видно, у него на совести тяжкий грех, что он не может ни заснуть спокойно, ни покушать весело. Ночью мечется и кричит, как волк в яме, а днем смотрит исподлобья и вздыхает, как пленный татарин на аркане. Что проку в том, что на нем шитый кафтан да на груди крест с дорогими камнями? Панство и богатство не дают, видишь, покоя и сна злому человеку…

– Почему ты знаешь, что он злой человек? – возразила жена. – Может быть, он несчастный, потерял отца, мать или молодую жену. Ведь и с горя не спится и есть не хочется! Помнишь, как у нас умер сын наш Данила; мы также проводили ночи без сна, а дни в слезах. Хлеб казался мне горьким, а постель гробом!

– Мы плакали и молились, – отвечал старик, – но этот пан не плачет и не молится, не горюет, а мучится. Нет, Марфа! он злой человек! Дай Бог, чтоб он скорее уехал и не ворочался к нам. Злой человек – как гнилой труп: страшно быть с ним.

ГЛАВА VI

Разговор с священником Михаилом об украинцах. Днепровские пороги. Прибытие в Сечь. Кошевой атаман Герасим Евангелик.

В виду небольшого селения Кудака находится первый порог днепровский. Незнакомый странник, проведши ночь на хуторе у священника греко-российского исповедания, прогуливался с ним по берегу реки и, сев на скалистом берегу, смотрел с любопытством, как гордый Днепр, пресеченный подводными скалами, с шумом и ревом пробирался по сей преграде. Скалы в разных местах возвышались над водами более сажени; по их виду можно было догадываться, что некогда они возносились непрерывною стеною и должны были уступить силе вод, прорывшей исходы среди камней. Выше порогов зеленелся, подобно венцу, Конский остров, заросший густыми и высокими лесами, а ближе к порогам возвышался скалистый Княжий остров. Кругом простирались степи, на которых волновалась высокая трава и в разных местах видны были хутора, осененные зеленью. Угрюмый на севере сентябрь дышал теплотою в сем благословенном крае. Солнце светило ярко на чистом небе. Птицы стаями вились по берегам, над островами, тучные стада пресыщались благовонными травами. Вдали слышны были звуки свирели и женский голос, напевавший казацкую песню.

– Блаженная страна! – воскликнул незнакомец. – Недостает здесь одной промышленности, трудолюбия. Когда б эти воинственные толпы поселились в городах и селах, занялись земледелием, ремеслами, торговлею, тогда 6 Украина была первою областью в Польше. Природа излила дары свои на этот край, но люди не умеют и не хотят ими пользоваться. Здесь еще дико, как в первое время по сотворении мира.

– Правда твоя, – отвечал священник, – но сама судьба противится благосостоянию этой страны. В этих степях беспрестанно блуждают хищные татары буджакские; сюда часто приходят сильные орды крымских татар, и мирный поселянин или промышленник не мог бы обитать здесь, если б мы не имели на страже знаменитой Сечи Запорожской. Она защищает не только Украину, но и Польшу от татар лучше, нежели замки и крепости. Татары могли бы взять и разрушить укрепления, но они не в силах преодолеть воинственной Сечи, которая переносится всюду, где есть опасность и где должно разить врагов нашего спокойствия. Пока христиане не истребят татар, до тех пор эта страна не может быть обитаема никем, кроме людей воинских, а воинам некогда заниматься промышленностью.

– Удивительное явление эта Сечь Запорожская! – сказал странник. – Трудно поверить, чтоб какое-нибудь общество могло так долго существовать без письменных законов, без всяких основных правил гражданского порядка.

– И еще сколько времени существует! – возразил священник. – Вспомни, что первое поселение при порогах, или первое основание Сечи, начинается с того времени, когда татары разорили Киев и опустошили огнем и мечом целую Украину. Это было в начале XIII века. Несколько тысяч украинцев, не будучи в состоянии противиться превосходной силе татар, скрылись в ущельях и на неприступных островах запорожских и составили первое военное поселение.

– Странно, что эти поселенцы не занялись хлебопашеством, – возразил странник. – Скотоводство и земледелие были обыкновенным занятием жителей сих стран.

– Они опасались набегов татарских и, почувствовав выгоды наездничьей жизни, сами стали жить набегами, занимаясь притом звероловством и рыболовством. После взятия и разорения Киева и всей Украины литовским князем Гедимином (57) число переселенцев за пороги Днепра умножилось, и они стали смелее в своих набегах на Крым. Однако ж, помня, что первая причина их переселения был набег иноземцев, запорожцы не хотели не только строить городов, но даже жениться, чтоб удобнее перенестись в другое место в случае опасности. Войско свое пополняют они не только пришлецами из Украины, с Дона и России, но всеми беглецами из Польши, Венгрии и земли Волошской. Кроме того, они в набегах своих берут с собою детей мужеского пола и воспитывают их в войске. Таким образом поддерживается эта воинская республика, управляемая волею избираемого ими кошевого атамана и старыми обычаями. В последствие времени многие ученые иноземцы, подвергнувшиеся в своем отечестве несчастиям или совершившие какое преступление, стали искать убежища в Сечи, но они не могли иметь никакого влияния на дикое устройство войска и зверские обычаи запорожцев. Напротив, кто желает остаться в Сечи, тот должен во всем сообразоваться с сими дикарями и покрывать знания свои оболочкою невежества. Это характер запорожцев: они должны казаться грубыми, несведущими, хотя между ними есть весьма много людей мудрых и ученых из поляков и немцев. Их кошевые атаманы, часто безграмотные, знают лучше дела и выгоды войска, нежели наши письменные войты и сенаторы!

– Откуда эти слова: кошевой и казак? Это не русские выражения, – сказал незнакомец.

– Право, я не умею растолковать тебе это, – отвечал священник. – Об этом польские писатели пишут различно, а наши вовсе ничего не пишут. Говорят, будто кош – татарское слово, означающее стан воинский, а казак по-татарски значит легкоконец, легкий ездок. Так ли это, не ручаюсь.

– Сказывают, что запорожские казаки ныне во многом переменились и что войско их ныне более устроено, – примолвил незнакомец.

– Казаки те же, но в устройстве их войска произошли некоторые перемены, с тех пор как король Сигизмунд I дал им обширные земли и позволил селиться в слободах. Теперь казаки женятся и живут в селах, но в Сечи не терпят жен и женатых, и каждый казак обязан десять лет прослужить холостым. Король Стефан Баторий еще более преобразовал войско, признал кошевого в звании гетмана, позволил казакам выбирать всех своих чиновников, дав им грамоту, булаву, знамя и литавры в ознаменование, что он признает запорожцев войском почетным. Этот добрый и мудрый король платил ежегодно некоторые суммы войску и подарками держал на своей стороне атамана и старшин (58). Казаки весьма его любили и оказали ему важные услуги в войне с Россиею.

– Я бы думал, что украинцы и запорожцы, как русские и одного с ними исповедания, не станут драться противу России, – сказал странник.

– Напротив, украинцы и казаки весьма привязаны к польскому правлению и не любят так называемых москалей. До веры какая нужда! Ведь и в Литве большая часть шляхты и весь простой народ греко-российского исповедания. Вот ныне так начинается возрождаться ненависть к Польше, и то за одну эту унию. Уничтожь унию сего дня – и завтра вся казачина предастся телом и душою Польше.

– Этого я не думал, а полагал всегда, что казаки и Украина преданы России, – сказал незнакомец.

– До сих пор нет. Мы состоим в беспрерывных сношениях с Доном. Донские казаки весьма жалуются на притеснения московских воевод и толпами переходят на Запорожье. Здесь же привыкли к такой воле, что одно воспоминание о царе Иване Васильевиче подирает морозом по коже. Теперь, даже при неудовольствиях за введение унии, Наливайко и Косинский, которые бунтовали противу Польши, хотели поддаться хану Крымскому или султану Турецкому, но не России.

– Ну, а если б в России наступила перемена во внутреннем устройстве? Если б мудрый государь обещал казакам и Украине сохранить их права – перешли ли бы казаки к своим единоверцам?

– Хотя ты и русский, наш единоверец, и принес мне письма от друга моего архимандрита из Киева, но об этом говорить не мое дело, – сказал священник. – Я украинец и подданный Польского короля.

Незнакомец замолчал.

– Пойдем домой! – сказал священник. – Запорожцы, присланные из Сечи, уж, верно, ждут меня на хуторе. Мне надобно написать письмо к атаману, да и тебе пора изготовиться в путь.

На другое утро, едва солнце осветило пороги, незнакомый странник уже был на берегу Днепра с двумя запорожцами. Они спустили на воду небольшую лодку, которая стояла в камыше, сели в нее и пустились по течению. Незнакомец сидел на руле, запорожцы гребли веслами.

– Послушай, паныч! – сказал один из запорожцев незнакомцу. – Ты взялся править лодкою чрез пороги; смотри ж, чтоб не сломить шеи себе и нам. Мы мало верим белоруким панам: они за многое берутся, да немногое умеют делать.

– Сиди на своем месте и молчи! – возразил незнакомец. – Мои белые руки крепче твоих черных. Как приедем в Сечь, тогда скажешь другое.

– Быть может, рука твоя и крепка, пан, – сказал другой запорожец, – да только искусна ли она? С водой не ломаться и не бороться: и щука на воде сильней человека. Дело мастера боится! Гляди, пане, на пороги и направляй лодку между камней, туда, где более отвесу. Вот видишь, направо и налево вода течет быстро; там внизу камни. Держи серединой, а как спустимся вниз, то повертывай тотчас направо, чтоб течением не перевернуло лодки.

– За совет спасибо, – отвечал незнакомец и, видя между тем, что лодка приближается к порогам, закричал: – Держись! – Запорожцы сложили весла и прилегли в лодке; незнакомец сел на самом дне и, ухватясь обеими руками за руль, направил бег по сильной струе. Лодка понеслась быстро, как вихрь, пролетела между двумя камнями, выдававшимися из воды и, как щепа, брошенная в водопад, низверглась в кипящую пучину и поднялась на поверхность клубящейся пены; в это самое время незнакомец повернул рулем, и лодка, как будто от подземного удара, выпрыгнула на гладкое пространство и поплыла ровно с млечною струею. Запорожцы подняли головы, перекрестились, и один из них сказал:

– Молодец! Ну, теперь скажу, что ты удалой паныч и годен быть казаком.

– Не судите вперед ни о погоде, ни о человеке, – сказал незнакомец. – Ветер переменяет погоду, а обстоятельства человека.