Димитрий Самозванец

– Выдайте нам богоотступника! – кричали в народе. Но стрельцы не допускали к нему никого.

Лжедимитрий умоляющими взорами смотрел вокруг себя и говорил тихо:

– Спасите меня, спасите меня!

Чрез толпу народа и стрельцов пробилась женщина. Лжедимитрий взглянул на нее, и взоры его омрачились, дыхание сперлось.

– Калерия! – воскликнул он.

– Иди в ад, злодей! – воскликнула Калерия. – Ты не знал любви, узнай месть! Что вы стоите здесь! – сказала она боярам. – Ступайте в Стрелецкую слободу, сожгите домы клевретов чернокнижника, избейте жен их и детей!

– Славно! – сказал Татищев. – Пойдем в Стрелецкую слободу. Пусть огонь и меч истребит корень нечестивых!

Ужас овладел стрельцами. Они опустили ружья и разошлись. Толпа народная сомкнулась вокруг Лжедимитрия.

– Пропустите! – воскликнул голос в толпе.

– Кто это? Кто это? – кричал народ.

– Это телохранитель, ливонский дворянин Фирстен-берг, – сказал Татищев.

– Чего ты хочешь? – спросил Салтыков.

– Хочу взглянуть на того, кому присягал в верности, и умереть или защитить его! – отвечал Фирстенберг.

– Поди прочь отсюда или тебя убьют! – воскликнул Татищев.

– Пусть умру, но не изменю клятве и не оставлю царя в бедствии! – отвечал Фирстенберг. – Я для того ношу оружие, чтоб защищать его. Немцы не знают измены! Не изменили мы Годунову, не изменим и Димитрию!

– Так умри же с ним! – воскликнул один дворянин и выстрелил в Фирстенберга. Он упал на землю.

– Жаль верного слуги, – сказал кто-то в толпе. – Да, нечего сказать, а немцы умеют служить верно! Честные люди; жаль, что не православные!

Из толпы вышел человек ужасного вида, с всклоченною черною бородой, обрызганный кровью, бледный, с впалыми глазами; он занес бердыш на Лжедимитрия, остановился и с зверскою улыбкой смотрел ему в лицо, чтоб насладиться выражением страха и боли в чертах несчастного.

– Кто это? – спросили в толпе.

– Иван Васильевич Воейков (148), дворянин служивый! – отвечали другие.

– Что медлишь, Иван! – воскликнул Татищев. Воейков ударил бердышом, и Лжедимитрий, который сидел на земле, опираясь руками, упал навзничь. Народ ужаснулся. Еще некоторые сомнения гнездились в душах: простолюдины в мятеже следовали только внушению бояр.

– Аминь! – сказал дворянин Григорий Валуев и выстрелил в Лжедимитрия из ружья. Он еще поднялся, встрепенулся, бросил последний взгляд на народ, страшным голосом закричал: "Виноват!", захрипел – и скончался.

В толпе народной раздался хохот, все с ужасом оборотились в ту сторону и увидели женщину, бледную, с блуждающими взорами. Она срывала с головы повязку и фату и попирала их ногами; захохотала в другой раз, страшно взглянула на небо, упала без чувств. Чернец, пробиваясь сквозь толпу народа, поспешил к ней на помощь и, взглянув на нее, с отчаянием возопил:

– Калерия!

– Отче Леонид! – сказал купец Федор Конев. – Ты знаешь эту несчастную? Кто она?

– Сестра моя! – отвечал чернец. – Злополучная!

– Перенесем ее в царские палаты и подадим ей помощь! – примолвил Конев.

– Она умерла! – сказал жалобно отец Леонид. – Несчастная жаждала мести, насытилась и не перенесла удара! Она умерла!

– Прости ей, Господи, и спаси душу ее! – примолвил Конев, перекрестясь.

* * *

Царица-инокиня Марфа во все царствование Лжедимитрия только однажды показалась народу, в то время, когда он торжественно встретил ее при возвращении из заточения. С тех пор жила она уединенно в келье Девичьего монастыря и виделась только с ближними родственниками. Царь почти ежедневно посещал ее, но без свидетелей. Никто не знал, что она думала о царе, называвшемся сыном ее, но все знали ненависть ее к Годуновым и радость о возвеличении рода ее, Нагих, при новом царе. С ужасом и горестью узнала она о народном восстании и ожидала смерти, простершись пред святыми иконами. Толпы народа шли с воплями к Девичьему монастырю, вломились во двор и остановились под окнами ее кельи. Князь Василий Иванович Шуйский с сонмом думных бояр вошел в келью.

– Успокойся, царица! – сказал он. – Тебе не сделают никакого зла. Ты уже разлучена с миром, и мы требуем только твоего свидетельства для блага церкви и отечества. Подойди к окну!

Царица-инокиня подошла к окну и увидела, что народ тащил за ноги тело ее благодетеля, избавившего ее из тяжкого заточения, осыпавшего милостями род ее.

– Твой ли это сын? – спросил князь Шуйский.

– Тогда надлежало меня спрашивать, когда он был жив, – отвечала царица-инокиня. – Теперь он не мой – а ваш! (149) Она залилась слезами.

– Твой ли он сын? – повторил грозно князь Василий Иванович Шуйский!

– Он благодетель мой! – отвечала Марфа.

– Он благодетель мой! – снова сказала царица-инокиня.

– Говори, твой ли это сын? – воскликнули бояре.

– Пойдем отсюда! – сказал князь Шуйский. – Она не признает его своим сыном!

Михайло Глебович Салтыков громко возгласил к народу:

– Царица-инокиня не признает еретика своим сыном, а зовет только благодетелем! Тащите останки чародея на Лобное место!

Народ с шумом и криком пошел в обратный путь. Между тем в Москве гремели колокола, раздавались выстрелы и повсюду слышны были восклицания:

– Смерть ляхам! Бей, секи, руби, коли!

ГЛАВА IX

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мнение народное. Суждение современников. (19 мая 1606 года)

На Лобном месте стоял стол, а на нем лежали два окровавленные, обезображенные и обнаженные трупа. Голова Лжедимитрия перевалилась чрез стол, ноги его лежали на груди верного Басманова. На тела наброшена была какая-то странная одежда, в которую наряжались во дворце на игрищах, маски, волынка. Народ толпился вокруг стола и, взглянув, уходил, уступая место другим толпам.

Чернец. Помиловал Бог святую Русь! Погиб лютый чародей, который хотел ниспровергнуть православие!

Купец. Вот-те за то, что хотел закабалить православных полякам, немцам и казакам!