Птица на привязи

У «оберучия» есть свои минусы. Когда человеку всё равно, какой рукой писать, – ему также всё равно, какой ногой выполнять движение. По крайней мере, в моем случае это так.

– Левой, левой – надрывает слегка осипший голос Аня, – для тех, кто всё ещё путает, специально повторяю! Батман-тандю левой!

Полный провал! Я понимаю, что это она мне, – срочно меняю позицию. Путаница, которая возникает у меня в голове, заставляет пользоваться дурацкими средствами: у всех на ногах обычные носки, у меня – разные. Один желтый, другой – красный. Мне это помогает. Но, как видите, не всегда. Рядом Жанна в полосатых гетрах хихикает надо мной. Сама по технике – вообще ни о чём, а надо мной ржёт. Она, наверное, думает, я у них типа шута – посмешище. Я выругалась на нее про себя.

Частенько я думаю по-английски, то есть успела стать билингвалкой, но матерные слова у меня всплывают почему-то только по-русски.

Надавливаю себе на виски – перематываю пленку всего на пару дней назад. Еду по Кутузовскому на своей «божьей коровке». Меня подрезает джип «холодильник». За рулем, судя по всему, блондинка. Хотя нет, рыжая. «Ёж-через-ежиху!» – я дала себе волю и обматерила ее не хуже заправского бомбилы. «Ёкибастуз твою ГРЭС» и т. д., но только по-настоящему. Мда… Ругаться я предпочитаю по-русски.

Я возвращаюсь в комнату и всматриваюсь в фотомонтаж, где изображены трое – я, брат-близнец и сестра-близнец.

Кто я? И как мне найти ответ на этот вопрос? Что и кому я хотела доказать, создавая такую странную «семью» из множественных «я». Хотя, по-моему, семья вообще только для того и создается – чтобы размножить «себя» в удобоваримом количестве. Создать себе подобных. Мне кажется, большинство людей запихивают свое второе «я» куда подальше, чтобы создать реальную семью… Да что там второе – первое тоже запихивают! А между тем разве нормальные герои создают семьи?

На моем экране замелькали обложки моих любимых детских книжек и фильмов.

У Карлсона была семья? – Нет, он убежденный холостяк! А у Мэри Поппинс? – еще чего! Она даже не задавалась вопросом, есть ли жизнь после свадьбы. Питер Пэн вообще решил не взрослеть – только чтоб не жениться. Маленький принц, скорее всего, предпочел бы смерть семейным отношениям. А Шерлок Холмс мало того что сам не женился, так еще о женитьбе своего лучшего друга Ватсона отозвался презрительно. А мой любимый Мюнхгаузен? Это только в фильме у него была Марта, а в моей детской книжке, ею и не пахло. А я что – хуже? Лучше заведу себе Громита, как Уоллес, – ну, такую собаку-компаньона… Мда… А как же Феликс?.. А Феликс пусть кота себе заведет.

От осознания одной простой мысли мне реально поплохело: герои, на которых меня воспитывали, – сплошь эгоисты и одиночки!

Так, мне срочно нужен кофе! Мне было лениво сходить по ступенькам, и я, съехав вниз по перилам, отправилась на кухню. Достала из холодильника молоко, газету и сахарницу.

«Кстати, о семье, – думала я, заваривая такую гущу – просто нефть бакинскую! – Поскольку я росла в двух семьях, думаю, у меня есть все задатки к полигамии. А что – это мысль: создать парочку семей! Я вздохнула. Кажется, я действительно моральный урод… Или я брежу? Чего только не взбредет в голову, чтобы отвлечь себя от грустных мыслей…

После того, как сделала глотка три такого кофе, моё сердце решило выпрыгнуть из груди. Говорят, в жару надо есть арбузы, а не кофе пить. А еще лучше молоко, чтоб всю гадость, которой мы сейчас дышим, из организма выводить. Я добавила в свою адскую смесь пару капель молока…

Когда же все началось? Может быть, надо отмотать запись моей «так называемой жизни» к самому началу, где было единство хоть чего-нибудь?

#

Я возвращаюсь в свой личный кинотеатр, вхожу в тёмную комнату и подхожу к двери. Она сделана из прозрачного стекла, но в нее встроен глазок. Странно, зачем глазок, ведь дверь и так абсолютно прозрачна? Я заглядываю в него и вижу, что он состоит из множества цветных стеклышек, словно микро-витраж. Наверное, этот глазок нужен, чтобы было веселей смотреть на этот серый мир! Но через мгновение я обнаружила, что мир стал белым – в комнате падал снег…

Я увидела заснеженный сказочный лес. Он был сделан из моих детских рисунков. Да, да, я уже и забыла! Таким я рисовала его в детстве. Таким я воссоздаю его сейчас. И вот в этом лесу появляется нарисованная машина. В ней едут двое настоящих людей. Это мои родители. Совсем еще юные. К нарисованным телам я приклеила их почти настоящие фото-головы. История проста, мне не раз рассказывал ее папа.

Когда в детстве меня спрашивали, чем занимаются мои родители, я отвечала так, как подучил меня дедушка: «Папа режет, а мама зашивает». Короче, когда мои мама и папа еще не были моими родителями, они были просто аспирантами-медиками. И вот однажды…

Тут я, пожалуй, опять сделаю вам «имаджинейшн спойлер»: я скажу, что в ту пору мой папа внешне очень напоминал молодого Джона Малковича (если вы можете представить себе Джона Малковича с темной шевелюрой), а про маму все всегда говорили, что она похожа на Жульет Бинош. Что вы сидите! Если я позволяю вашему воображению лениться, это не значит, что вы должны просто читать этот дрим-каст – гуглите фото, лепите уже готовые образы.

И вот как-то ночью едут они на практику. Дорога их лежит через темный-темный лес. И вдруг – бах! – машина глохнет.

Чирк-чирк, чирк-чирк! Это папа чиркает зажиганием, но машина упрямо не заводится. Кругом ни души – лишь заснеженный лес. Мама ищет что-то в багажнике автомобиля, но не находит ничего полезного. Мама и папа трясутся от холода, как соседская такса Кэмэл во время грохота салюта. Мама открывает спичечный коробок – там пусто.

Ой, они же могут умереть от холода! Или от голода… Или от страха… Из-за дерева показывается нарисованный медведь. Я нарисовала его с такой хитрююющей мордой! Как у Луши.

Но папа не растерялся. Он шарит во врачебном чемоданчике и находит там маленький пузырек с медицинским спиртом. Мама и папа переглядываются. Ура!

Папа говорит: «Что ж! Для сугреву!»

И вот мама и папа, теперь веселые, пляшут вокруг торчащей из сугроба ёлочки. А под ёлкой, вместо снегурочки, красуется пустая спиртовая ёмкость. Я, чтобы было виднее, нарисовала ее большой – наверное, литров на пять… Поэтому они – ну очень веселые!

На самом же деле с пяти капель пьян не будешь. Для тепла им этого не хватило, а вот для храбрости – вполне! Папа стал весело буянить, будто он и вправду пьян, замерз, а «ботиночки на тонкой подошве» – следовательно, надо плясать и увлекать в пляс маму. Мама ему слегка подыграла.

И вот папа и мама опять сидят в машине и трясутся от холода.

– Фу! Да от тебя спиртом пахнет! – говорит мама папе.

– Это же чисто в медицинских целях, – отвечает папа и добавляет голосом пьяного Буркова, – а вообще… «я никогда не пьянею»…

Они смеются. Мама смотрит на папу нежно своими прекрасными синими глазами, и губы у нее сейчас тоже синие от холода… И вот папа совсем расхрабрился, снял свою кроличью шапку, бросил ее оземь и… решив согреть маму, наконец, спустя семь лет совместной учебы, поцеловал её…

Нарисованный медведь выглядывает из-за дерева и смотрит на них. У него расширяются глаза…

В медведя летит бутылка – чтоб не пялился куда не надо! – но не попадает, разбивается о дерево. А медведю в лоб отскакивает осколок – Ауч! Кровя-я-ка…

Короче. Дело к ночи. На свет я появилась, ох, в непростых условиях…

Нет. Стоп! До моего появления случилось еще кое-что серьезное…

#

За столом конференц-зала хирургической клиники сидят в белых халатах врачи. Мама и папа, аспиранты, сидят рядом друг с другом. Ага! Мама уже носит меня под сердцем! Хотя она еще об этом не догадывается…

На кафедре выступает энергичный пожилой профессор, главврач.

– Просто подрывается авторитет нашей клиники, товарищи! – его голос гневно звенит в тщательно дезинфицированных ушах собравшихся в зале медиков. – У хирургов, связанных какими-либо отношениями, кроме профессиональных и товарищеских, притупляется внимание. Они тратят больше внимание друг на друга, нежели на пациента. И я не позволю, чтобы семейные пары стояли за одним операционным столом!

Главврач складывает свои бумаги в аккуратную стопочку, выпивает стакан воды. Он внимательно смотрит на маму. Она смело, с вызовом, глядит ему в глаза.

– А если некоторые решат связать себя подобного рода «отношениями», то место им, – главврач делает многозначительную паузу, – в разных клиниках! Это я ответственно заявляю.

В ответ на эту гневную речь мама решительно берет под руку сидящего рядом папу.

Как рассказывала мне мама, у главврача с говорящей фамилией Нудов были свои веские основания нести бред по поводу брачных уз и разлучать моих будущих родителей. Он был по макушку своей накрахмаленной шапочки влюблен в мою маму…

Я слегка давлю себе на виски, перематывая кинопленку, и вижу – сказочный солнечный остров! Люди, попавшие на этот остров, гнались не за удачей, не за богатством, а за Большим Солнцем. А может быть, за любовью. Проще говоря, группа русских врачей во главе с папой и мамой, а под мышками – с теплыми куртками, приехали на Кубу.

И вот, очемоданенные, они направляются к зданию местного госпиталя. Их окружает толпа кубинских ребятишек. Одна кубинка что-то экспрессивно объясняет врачам по-испански.

Да, поскольку мои родители срочно хотели связать себя этими узами и только на законном основании делить ложе и стол – пусть и операционный, они использовали первую же возможность помочь дружественному кубинскому народу. Ведь они же не знали, какой я сюрприз им приготовила, задумав собственное появление…

Папа с любопытством осматривает здание. Чистое помещение с белыми простынями на незамысловатых столах, койки из дерева, темнокожие нянечки. Мама улыбается, обнимает папу. Начинается новая жизнь.

Я еще немного перематываю и вижу совсем иную картину: убогое крошечное помещение с щелями в стенах, через которые виден свет. Папа чинит провисшую дверь. Мама трет грязные полы тряпкой. По полу ползают огромные – десятисантиметровые! – кубинские тараканы. Мама в ужасе. Она сбрасывает с ноги босоножку и нещадно истребляет ею насекомых.

Расправившись с тараканами, мама устало прикрывает лицо руками и горько плачет.

Вообще-то я люблю насекомых, но когда мои родители узнали про меня, то почему-то решили, что мое появление на свет будет слишком… э… торжественным для столь прозаической обстановки.

И вот папа, уже в белом халате, стоит у хирургического стола в кубинском госпитале. На улице ночь. Через открытое окно доносятся стрекотание сверчков и цикад, шум океана. Папа целует маму в шею. В кабинете они одни. Затем папа тщательно, большим куском ароматного кубинского мыла, которое было на вес золота, моет руки над эмалированным тазом, мама поливает ему из кувшина.