Три метра над небом. Трижды ты

– Но Де Джиролами потратил целый месяц, чтобы устроить эту встречу. И теперь, когда ее, наконец, назначили, он явно не обрадуется, что ее отменили просто так, безо всякой на то причины.

Джулиана замолкает и ждет, что я отвечу. Но мне нечего сказать Де Джиролами. А ей – и подавно.

– Обед отменяем. Еще что-нибудь на сегодня есть?

– У вас встреча в студии «Диар», а потом в шесть вечера вам нужно пойти на ту выставку. Она для вас очень важна. Вы сами велели напомнить о том, что ее нельзя пропустить.

Джулиана передает мне приглашение, и я верчу его в руках. На нем написано только одно: «Бальтюс, вилла Медичи».

– От кого оно?

– Мне его передал курьер, вы – единственный адресат.

На пригласительном билете нет ни единой надписи, штемпеля или подписи. Нет даже сопроводительной записки. Наверняка это одна из тех выставок, из которых делают медийные события, – выставок, организуемых Тицианой Форти, или, того хуже, Джорджой Джакомини. На них ходят искусствоведы – слишком сильно надушенные, странные женщины со следами подтяжек на лице. А еще – продюсеры и директора телеканалов и телепрограмм – люди, созданные для того, чтобы заниматься бизнесом, особенно в таком городе, как Рим.

– Совершенно не могу вспомнить про эту выставку. Ты уверена?

– Вы мне сами про нее сказали, и я вас даже спросила: «Может, мне сделать какую-то особую пометку?» – Но вы, как всегда, мне просто ответили: «Да, мне нужно пойти на эту выставку».

Я сую приглашение в карман и беру портфель из черной кожи. В нем уже лежат проекты разных телеформатов, которые я собираюсь представить на собрании в «Рэтэ».

– По любому вопросу звони мне на мобильный.

Я выхожу из кабинета. Джулиана, секретарша, провожает меня пристальным взглядом.

Для меня эта выставка была всего лишь последней на сегодня встречей. А вот для нее она имела совсем другое значение – чуть-чуть приврать, чтобы положить в карман пятьсот евро. Джулиана смотрит, как я ухожу, и улыбается. Все, что может произойти дальше, – не ее проблемы. Но она даже не подозревает, как сильно ошибается.

3

Я захожу в большой кабинет на седьмом этаже, где меня вместе с другими людьми ждет директор.

– Добрый день, Стефано. Располагайтесь, пожалуйста. – Он усаживает меня в центре переговорной. – Могу предложить вам кофе?

– С удовольствием.

Директор сразу же набирает номер на черном телефоне, лежащем у края стола, и заказывает для меня кофе.

– Рад вас видеть… очень рад, – говорит он и, обернувшись, смотрит на руководителя отдела, который сидит на другом конце стола. – Потом снова переводит взгляд на меня и с улыбкой добавляет: – Я выиграл пари – ужин или обед на двоих. Он не верил, что вы придете.

Начальник отдела смотрит на меня без улыбки и молчит, играя ногтями своих холеных рук. Про него, про Мастроварди, говорят, что его пристроил сюда один политик, который умер через день после этого, сделав компании расчудесный подарок в лице столь же бесполезного, сколько и неприятного руководителя отдела. У него крючковатый нос и землистого цвета кожа, словно он так и не оправился от давней желтухи. В довершение всего, он из семьи могильщиков. Может, это всего лишь слухи, но на похоронах Ди Копио – политика, который навязал его компании, – Мастроварди, в его сером двубортном костюме, было почти не узнать. Он организовал похоронную церемонию вплоть до мельчайших деталей, не считаясь с расходами, – в том числе потому, что, как говорят, их вообще не было.

Наконец приносят кофе.

– Вам с сахаром?

– Нет, спасибо, я пью без сахара.

И только теперь, безо всякой на то причины, начальник отдела с крючковатым носом улыбается. И я ему улыбаюсь.

– Не беспокойся: на обед или ужин он пойдет с кем-нибудь другим. Наверняка с одной из тех красивых девушек, с которыми ты, как я вижу, фотографируешься для журналов. – Я весело смотрю на директора. Он улыбается уже не так приветливо, как раньше. Но я продолжаю: – Но в этом же нет ничего плохого, правда? Это работа.

Руководитель отдела совсем перестает улыбаться – так же, как и двое других, сидящих напротив. Все боятся потерять свое место, учитывая, что через несколько месяцев в компанию должны набрать новых сотрудников. И если директора, похоже, уже утвердили, то всех остальных ждут большие изменения в штате.

– Ну и что вы мне теперь скажете? Будем повторять эту программу об отцах и детях? Права истекают через два месяца, и я уже получил предложение от «Мединьюс». – Я достаю из своего дипломата черную папку и кладу ее на середину стола. – Мне кажется, что эта программа идет гораздо лучше, чем «Сделка», и с большим отрывом от «Ленты». Ну и, естественно, ее захотели купить по хорошей цене. Но я хочу остаться здесь. Мне здесь нравится, и нравится, как вы делаете эту программу.

Держа руку на папке, я медленно, но решительно постукиваю по ней три раза, тем самым подчеркивая особую значимость моей передачи для этого канала и, самое главное, те очень серьезные последствия, которые влечет за собой перспектива ее потерять.

– Он блефует.

Начальник отдела с крючковатым носом, желтушной кожей и светлыми маслянистыми волосами, напомаженными и зачесанными назад, но болтающимися внизу, за ушами, улыбается.

Улыбаюсь и я.

– Может быть. А может, и нет. Я хочу на двадцать процентов больше, чем в прошлом году, за уступку права на этот формат и за каждый выпуск.

Директор поднимает бровь.

– Мне кажется, это много – а особенно сейчас. К тому же он уже был очень удачно продан…

– Верно. Но если бы он не приносил той прибыли, которую приносит, то вам бы он был больше не нужен. Вы не отвечали бы на мои телефонные звонки, и мне бы оставалось слушать отговорки секретарши.

И я пристально смотрю куда-то в пустоту.

Этот тупой, бесполезный директор, которого тоже посадили сюда из политических соображений, не принимал меня больше месяца. Мне пришлось позвонить приятелю моего приятеля, чтобы устроить эту встречу.

Если я чего и добился в мире телевидения, то обязан этим лишь моему упорству, чутью на хорошие форматы и всей этой злости, которая меня распирает. Отличный ежегодный доход я поднял на программах, купленных на международных телебиржах и в Каннах. Я приобретал их, немного приспосабливал к итальянскому рынку, а потом как можно выгоднее продавал. Теперь у меня небольшой офис прямо за зданием компании «Итальянское радио и телевидение», две секретарши и команда очень молодых авторов, работающих по моим указаниям.

– Он блефует. «Мединьюс» ему ничего не предлагал.

Теперь у меня совсем другое выражение лица. Я снова постукиваю по моей кожаной папке; на этот раз – всего дважды, но сильнее.

– Ну хорошо, тогда сделаем так. Если в этой папке нет предложения от «Мединьюс», то я согласен на тот же гонорар, что и в прошлом году. Но если там есть их предложение, то тогда вы снова получите этот формат по цене, которую предложили они. И добавите тысячу евро сверху.

Другой молодой начальник отдела с темными волосами, обилие которых компенсировалось абсолютной пустотой в его голове, сын известного журналиста, который устыдился бы столь нелепого вопроса своего отпрыска, в недоумении говорит мне:

– Но если это предложения от «Мединьюс» действительно существует, то почему бы не пойти туда? Только из-за тысячи лишних евро?

И он смеется, демонстрируя, какой он, действительно, дурак. Я оглядываюсь вокруг: смеются все, кроме директора. Осматриваю комнату. Стены увешаны красивыми фотографиями мотоциклов, живописных пейзажей, островов. Здесь же несколько маленьких современных фигурок из железа, изображение Мэрилин, Марлона Брандо, неизвестно где полученный приз и несколько книг молодых или старых писателей, подаренных лишь в надежде на их экранизацию в «Рэтэ» и какую-никакую узнаваемость. Я встречаюсь взглядом с директором и говорю:

– Симпатичная комната.

А потом замечаю на столе детский водяной пистолет. Я видел, как иногда директор ходил с ним по студии и брызгал водой в танцовщиц, как самый озорной на свете мальчишка. Но об этом я, естественно, помалкиваю.

– Действительно симпатичная комната, – уточняю я.

Директор в восторге.

– Спасибо, – благодарит он.