О чем плачут лошади

Но какой разной бывает эта сила! Вот два женских характера в рассказе «Однажды осенью», тоже по-своему сильных. Но сила хозяйственной и красивой здоровой Зины – жесткая и себялюбивая сила. Зина – слишком деловой, практичный и черствый, ничему не удивляющийся человек. Лишь ненадолго появляется перед нами другая женщина – Шура – непутевая, «блудня», по мнению Зины, а мы вместе с парнями, забежавшими на «огонек», почувствовали обаяние этого внешне не очень-то привлекательного существа. Но чем же она берет? Как раз отсутствием этой грубой житейской хватки. Тихая Шура естественно добра, отзывчива, совершенно бескорыстна, от нее идут волны душевной теплоты – и это оказывается более всего необходимо людям.

Доброта – это сила. Может быть, одна из главных душевных ценностей, созданных народом.

…Отправляется в свой дальний путь пятнадцатилетняя девчоночка. С одним-единственным рублем отеческого «благословения» идет она пешком в северную столицу («В Питер за сарафаном»). И на всем пути что запомнилось ей? Больше всего – людская доброта: «Грех обижаться. Приветили в каждой деревне… Спасибо людям. Меня как за руку до самого Питера вели…» Об этом и вспоминает на старости лет пинежская жительница Филиппьевна.

Филиппьевна, заметим кстати, – первая из старых русских людей, к которым с таким вниманием присматривается в своем творчестве Федор Абрамов. Потом будут Олена Даниловна, Михей и Иринья и другие – это лишь в рассказах. Вроде бы ничем, кроме того случая, не выделяется Филиппьевна из крестьянского ряда. Но какая в этой обычности стойкость, какое упорство в этой простоте! Филиппьевна восприняла жизнь как труд для людей, беспредельный и не требующий никаких наград. И взамен встретила такое же отношение к себе. В этом причина ее спокойствия и незлобивости, душевной ясности.

А как острословна Филиппьевна, сколько в ней живости ума, в этой древней уже и маленькой – «стопталась за дорогу» – «старорежимной старушке»! Тем и проложила Филиппьевна свой след в памяти людей. «Да, – завершает писатель свой рассказ о Филиппьевне, – хорошо это – оставить по себе хоть крохотную сказку, помогающую жить людям».

От того же добротного трудового крестьянского корня и Олена Даниловна («Из рассказов Олены Даниловны»). С шести лет она в няньках, к семи годам, говорит она с гордостью, у нее уже год «стажу нянишного было». Что ж, в деревне все рано начинали работать. «Не я одна, и другие в няньках жили. Привычка». Такая же работящая и совестливая Олена Даниловна в старости.

Теперь и внук ее Вовка тоже делом занят. Вместе с бабкой он спасает всякое дачное бездомное зверье, и эта «бессловесная тварь» требует от них немалых душевных забот.

Есть в рассказе и драматический мотив. Жизнь Олены Даниловны и в старости далека от безмятежного покоя.

Выпестовали как-то они с внуком оставшихся без родителей бельчат, те шли доверчиво к людям, и, воспользовавшись этим, Васька Шиш, местный пьяница, без ружья, голыми руками взял их и на эту пушнину «два дня газовал». Так неожиданно рядом с добротой совершает свое дело подлость. Мудрая старуха делает верный вывод из этого тяжелого нравственного урока: «Добро-то, оказывается, тоже надо делать умеючи»: не приручать бельчат к человеку нужно было, а дать им расти так, как требовала их природа.

Природа, ее мощь, ее красота и ее уязвимость, беззащитность – один из главных мотивов прозы Абрамова.

Природа требует, чтобы ее охраняли, с ней считались, чтобы люди умно и осторожно вмешивались в ее тысячелетиями отлаженный ход. Иначе не избежать беды.

И здесь тоже много значит древний опыт крестьянина, веками жившего бок о бок с природой, кормившегося от нее и понимающего, что нельзя рубить сук, на котором сидишь.

Об этом размышляет Абрамов в рассказе «Михей и Иринья». Старый Михей, знакомый рассказчика, в свои восемьдесят пять лет все еще работающий, после работы идет за десять верст посмотреть поставленную сетку и возвращается с пустыми руками – вся река опустошена браконьерами.

С этого начинаются у Михея воспоминания и размышления о том, как должно вести себя человеку, живущему «от природы». «Татя-покойничек смала мне твердит, – говорит Михей, – с лесу бери, да и лесу пособляй». Сквозь старые охотничьи истории, которые он вспоминает, звучит одна главная мысль: «Раз ты нечист на руку, нечего тебе и в лесу делать. Лес чистоту любит».

Для Федора Абрамова, родившегося и выросшего в лесном краю, для его героев судьба природных ценностей, в особенности родного северного леса, – одновременно и общая, и глубоко личная забота. Сохранение и приумножение «зеленого золота», умное, по-хозяйски осмотрительное его расходование – горячий патриотический долг. А для некоторых героев Абрамова в этом заключен весь смысл жизни.

О таком неистовом заступнике леса речь идет в рассказе «Сосновые дети».

В «Сосновых детях» есть такой эпизод. Рассказчик, навестивший своего старого друга лесника Игоря Чарнасова, полон тревоги о судьбе безжалостно вырубаемого леса. Его валит могучая техника. «Трелевочные тракторы, бульдозеры, могучие лесовозы, лебедки. А нынешняя бензопила «Дружба»? – восклицает рассказчик. – Ими, словно косами, выкашивают леса!» Страшная сила!

Что же ей противопоставлено? Наивные, по его мнению, самоделки лесника Чарнасова.

«Да, не много навосстанавливаешь лес такой техникой», – с грустью говорит гость, разглядывая «неуклюжие, примитивные орудия, сделанные в местной кузнице из железного лома».

Но что же он слышит в ответ? «Можно, Алексей, можно! И с такой техникой можно. Была бы только охота. Да и мотыгой дедовской можно. Я вот тебе завтра на примере покажу…»

Вот что главное – была бы охота делать добро! Главное – сила, идущая изнутри человека, духовная отзывчивость, которой столь богаты любимые герои Абрамова.

Игорь Чарнасов прошел трудный путь. Он нашел свою дорогу вопреки многим стихиям жизни. И той стихии уголовной романтики, которая когда-то в юности подхватила его и пронесла через тюрьмы; и нынешней, окружающей его стихии человеческого равнодушия, «какой-то ненависти к лесу», из-за которой он то и дело вступает в конфликт с браконьерами; и стихии выполнения планов лесозаготовок любой ценой.

Так как же должен воздействовать человек на окружающий мир?

Перед нами встает картина того, что было сотворено дедовской мотыгой, помноженной на подвижничество: «Мы стояли на опушке осинника, и перед нами простиралась громадная равнина, ощетинившаяся молодым сосняком. Вдали, на западе, равнина вползала на пологий холм, и казалось, что оттуда на нас накатывается широкая морская волна».

Это дело рук Игоря Чарнасова.

А вот другой питомник, созданный им. На гари, среди разрухи, побоища, учиненного лесоистребительной техникой, упорно течет струя живого: «Я наклоняюсь к первой борозде. Рваные, обгоревшие корни по краям, следы тракторной гусеницы, потом замечаю крохотный, сантиметра в два, пучок темно-дымчатой травки, за ним другой, третий… И вот уже пучки сливаются в жиденький, кое-где искрящийся ручеек, робко крадущийся по песчаному дну борозды.

Ручеек необычный. От ручейка пахнет смолой.

Неужели так вот и начинается сосновый бор?»

Чарнасов мечтает по всей Пинеге «зеленую революцию» пустить, и этот размах мечты соединяется у него с «удивительной любовью и жалостью, русской жалостью ко всему живому.

Нелегко, временами кажется просто невыносимо трудно складывается жизнь Игоря и его жены Наташи. Есть в ней ноты трагизма. У них нет и не будет детей – на посадках леса Наташа подорвала свое здоровье. Нелегко им противостоять лесоистреблению – и все же они не опускают рук. Герой взят писателем в высокие, патетические часы жизни, он полон веры в лучший исход человеческой борьбы за жизнь, за лес.

Многозначно и глубоко название рассказа. Больше всего Игорь любит сосну – она труженица, стоит всегда на переднем крае, принимая на себя удары непогоды, не хитрит, не ждет награды. В этой любви, в этом нежном пестовании соснового подроста – пусть не своих, а «сосновых детей» – много глубокого, неистраченного родительского чувства. С другой стороны, сами Игорь и Наташа – люди удивительного бескорыстия, стойкости и прямоты – тоже словно бы «сосновые дети». Несомненно, что образом могучего соснового бора навеяны размышления Игоря о богатырях русских, оберегавших родную землю; здесь ощутима связь времен, идея преемственности, благородная патриотическая традиция.

Во многих рассказах писатель выступает в роли путника, настойчиво ищущего среди людей истину о человеке, о жизни, – так построены «Сосновые дети», «Однажды осенью», «Могила на крутояре», «Медвежья охота», «Олешина изба»… Наблюдая за своими героями, расспрашивая их, размышляя (и нас приглашая к размышлению), писатель доходит, допытывается до сердцевины, до сокровенного внутреннего мира людей, снимает один за другим покровы с правды, потому что правда редко лежит на поверхности.

Но есть у него рассказы, в которых сокровища народного сердца и духа, драмы, пережитые людьми, раскрываются как бы сами собою. В таких рассказах присутствие автора не явно. Невидимыми рамками картины автор отделен от изображаемого. Но, в сущности, он тут же, «за кадром».

Его присутствие чувствуется по тому сосредоточенному вниманию, в тишине которого звучит рассказ матери («Сердце матери»), развертывается история двух детей-близнецов («Пролетали лебеди»). Автор – и мы вместе с ним – присматривается, не отводя ни на секунду глаз, слушает, боясь шелохнуться, чтобы не вспугнуть исповедальную искренность рассказа, того самовыражения души народной, которое несет в себе глубокую и обжигающую правду о человеке, о богатстве народной «почвы».

Исследуя состав этой «почвы», Абрамов-новеллист и здесь обнаруживает яркие, незаурядные характеры. Они способны к огромным перегрузкам, отличаются поразительной стойкостью и силой. И в то же время есть души такие нежные, такие ранимые, что страшно становится за их судьбу.

Две такие жизни проходят перед нами в рассказе «Пролетали лебеди». Панька и Надежда – два близнеца у старой матери, родившей их уже на сорок третьем году жизни. Надежда практична, она, поначалу всем казалось, житейски цепкий человек; а слабенький братик ее Панька – мечтатель и поэт не от мира сего. Но при всей своей физической хрупкости помешанный на «птичках» Панька, если вдуматься, – тоже по-своему сильный человек, необычный своей тягой к сверхбудничному, тонко чувствующий потаенную жизнь природы. Неодолима в людях стихийная тяга к прекрасному. Панька и умирает, стремясь постигнуть красоту лебедей, потрясенный ею и не могущий без нее жить. И без Паньки, жизнь которого, «как весенний ручеек, прошелестела по деревенской улице», – не полон становится мир деревни.

Но вот что неожиданно: следом за ним умирает и его здоровая, краснощекая, непритязательная сестра – засыхает от тоски по брату, от утраты смысла и света в жизни. И эта ее смертельная тоска – тоже глубокая одухотворенность, неумение жить только в себе и для себя.

Как прекрасные белые лебеди, пролетели они и сгинули. И глубина рассказа налита невысказанной болью – там затаилась безутешная душа матери, оставшейся навсегда с неутолимой своей мукой. И снова страдания матери, снова «Материнское сердце» – так назван один из лучших рассказов Абрамова. Пятерых сыновей унесла война у бедной Офимьи! «…Ни одного не осталось, все там… А какой лес был!» Но горше всех утрат для нее – смерть младшего, Степоньки. «Все дети у меня хорошие были – ни на одного не пообижусь, а такого не было. Чистое золото! Сколько ему – девяти годков не было – помер, а мы с девкой не знали дров да воды. Все он. За скамейку станет – самого не видно, только пила зыкает. И за грибами там, за ягодами – не надо посылать, сам бежит…»

Как же он погиб, Степонька?

Из рассказа по-новому встает картина военной страды, с новой остротой охватывает нас чувство неоплатной цены народного подвига – в каждой его человеческой капле. Мать на лесозаготовках работала так, что неделями буквально не видела лиц своих детей: затемно уходила в лес и затемно возвращалась, падая с ног от усталости, а огня в доме не было. И не заметила она, как от голода и тяжелой простуды уходила по капле жизнь из ее меньшого сына, который ни словом не жаловался на болезнь. А когда хватилась, было уже поздно.

Долгие годы казнит себя Офимья за то, что проглядела сына, но и – вот что понять нужно! – не жалеет, что целиком отдавала себя в те годы той матери, которая «всем матерям мати», отдавала жизнь свою и детей своих – Родине. Вот так и горюет, и иначе жить не смогла бы! «Тогда ведь не просто робили – деньгу в лесу зашибали, – вспоминает она, – а лесную битву с врагом вели… Ох, что пережито! Теперь начнешь вспоминать, не всяк и верит».

Трудиться для Родины, ее поднимать, вливать в нее свою силу – это не «деньгу зашибать». Через все рассказы так или иначе проходит эта, едва ли не главная, мысль всего абрамовского творчества, мысль патриотическая. Родная земля нуждается в постоянном самоотверженном и упорном возделывании, в защите, чтобы не зарасти сорной травой всяких разрушительных стихий. Так, например, разрушается и зарастает дурным ольшаником починок в девятнадцать домов, запустевает земля, отвоеванная когда-то у леса богатырским трудом старого Корнея и его сынов («Медвежья охота»). И память о них осталась, как легенда. Все они делали необходимое «российское дело». А это дело требовало от них всех сил, ибо нет культуры без земли, нет земли без человека, отдающего ей свои руки и свою душу: «Не сама же Россия распахивалась. Кто-то ее расчищал от лесов, от дебрей».

Сила человека – в связи его с большим делом, предпринятым ради того, чтобы превратить равнодушную, суровую землю в обжитой и добрый дом. Для этого и живут люди. В том же рассказе Абрамов с тревогой присматривается к противоположному человеческому типу, бездомному Пашке-перекати-поле. А Пашке ничего не жалко, пусть все хоть снова зарастет диким лесом: «У меня сроду своего дома не было. И не будет. Что я – дурак? Руки, ноги есть, а казенная фатера найдется». Вот нашел чем хвалиться! А ведь эти настроения не такая редкость в наше время.

И еще шаблон издавна был ненавистен писателю. Отвращение вызывает у него обструганная, обезличенная гладкость, в особенности когда она стремится задавать тон, учить других, каким быть человеку. Вот такой непереносимой казенной скукой веет от «образцового пенсионера» Ковригина, скукой самоуверенной и агрессивной («Олешина изба»).

Ковригину никак не по вкусу буйство душевных сил лесоруба Олеши Рязанского, его неприглаженная вольная сила, яркая человеческая индивидуальность, которую не уложить ни в какие рамки.

Рассказчик с упоением собирает сведения об Олеше, он согласен со старым лесорубом Липатом Васильевичем, который восхищенно говорит об Олеше, что он умел прожить жизнь с забавой. Людям оставил что вспомнить – и смеется над Ковригиным: «Да его бы воля, он не то что Олешу, солнышко бы прикрыл. Больно ярко светит».

Конечно, не так прост Олеша, нелегок он в обращении, и не всегда можно сказать, куда закинут его стихии своевольной натуры. Это сила, еще не вполне себя сознающая и зачастую не умеющая собой управлять. И все же это – сила. Индивидуальность, самобытность чувства, мысли, характера – большое человеческое богатство.

И еще одна необходимая страница в абрамовском познании человека. Необычен на первый взгляд рассказ «Слон голубоглазый», один из немногих «городских» рассказов писателя.

О чем же он? В большом городе мы привыкли мимоходом раскланиваться с соседями по дому, по работе. А на большее и не тянет: своих дел хватает – успевай поворачиваться. Но вдруг наступает момент, когда «случайный» человек, Мария Тихоновна, над которой автор внутренне даже амбициозно посмеивался, открывается в своей душевной истине. И таким светом полна, оказывается, ее вроде бы незаметная, обыденная жизнь. Как много и, главное, как естественно, словно бы стесняясь, сделала она добра людям. От этого открытия, вдруг пережитого автором, у него, по его словам, перехватило горло. Мы – «дети железного века, века, когда исчезли, позабылись такие слова, как «сострадание», «милосердие», «жалость». Но она-то, Мария Тихоновна, знала, ведала силу этих слов». И – дел! Такие люди необходимы всегда, особенно в тяжкие минуты. И неудивительно, что рассказчик вспомнил здесь «свою» Марию Тихоновну, которая так много значила в один из отчаянных моментов его собственной судьбы – родную тетушку Иринью. Другими увидел он голубые глаза этой своей новооткрытой «соседки»: «Где, где я видел раньше эти глаза – такие бездонные, кроткие и печальные?.. На иконе Богоматери, которую больше всего любили и почитали на Руси и которую я впервые увидел на божнице у тетушки Ириньи…»

Так порывом души своей открывает один человек свет в душе другого человека. Вот что поддерживает нас в любой беде, спасает от поверхностных суждений и одиночества.