Басни Крылова в иллюстрации академика Трутовского

Листы, по дереву шумя, залепетали.
– Мы те,
Которые, здесь, роясь в темноте,
Питаем вас.

Обнародовано Положение 19 февраля. Степная помещица, добыв лист Положения, впопыхах спешит с ошеломляющею вестью к своей соседке и застает ее в самой приятной обстановке помещичьего хозяйства, когда она, сидя на кресле у лежанки с наливками в бутылях, свешивала на безмене принесенную ей барщину в огромных клубках пряжи. В ужасе от потрясающей новости вскочила она, оставив на кресле свою шаль, и топырит руки, будто отталкивает от себя какое дьявольское наваждение. Эти мыши, грызшие чужое добро (рисунок относится к басне «Мыши», стр. 266), порешили, что на свете нет никакого порядка, что корабль Российского государства, не руководимый кормчим, пойдет ко дну. А тем временем дворовая девчонка, сидя за вязаньем чулка на полу около барского сундука, сложив ноги калачиком, как восточные невольницы, с жадностью слушает радостную весть и, смекая про себя, украдкой бросает лукавый взгляд на собеседниц.

Художник с особенною любовью и часто весьма удачно рисует крестьянские типы. Как хороши эти три коренастые представителя прочности и величия Российского древа! Сколько азиатской хитрости в этой маленькой рабыне, вяжущей барский чулок! Не дурны в иллюстрации мужички и в тех сценах, где они, копируя «Антона Горемыку» Григоровича, играют давно, впрочем, заученную ими роль жертвы; например, когда земская полиция приводит к помещику оборванного горемыку и накладывает на него кандалы, может быть, за какую-нибудь вязанку хворосту, которую он стянул из барского лесу (стр. 220); или когда та же полиция схватывает его ни за что ни про что на сенокосе и оторопелого тащит к мертвому телу женщины, обвиняя его в преступлении на том только основании, что он неподалеку косил сено (стр. 18). В тех случаях, где «жертва», выведенная из терпения грубым насилием, решается на такое же грубое самоуправство, она принимается в иллюстрации за это непривычное ей дело как-то вяло и неловко, будто плохой актер на театре, как например, когда мужики идут с дубьем на барича, обесчестившего в их семье девушку (стр. 46).

Впрочем, в Крыловской иллюстрации есть один рисунок, где русские крестьяне являются сами по себе, без помехи бар и чиновников, в необыкновенно удачных, характеристических типах, именно, рисунок к басне «Стрекоза и Муравей» (стр. 52). Как величаво сидит в своей избе зажиточный крестьянин в рубахе и сапогах, положив локоть на стол, а другою рукой опираясь на скамью, на которой твердо и прочно сидит он, будто царь на престоле, управляя своим маленьким, запечным государством. Строго и неподатливо слушает он, но не смотрит в лицо оборванному бедняку, который, растопыривая руки, стоит пред ним и просит выручить из беды, жалуясь на свое сиротство: настоящая кабацкая голь, в кургузом кафтанишке, виснущем лохмотьями, и бородишка у него редкая, выщипанная, в лаптях и онучах; фигура поджарая и голенастая, точно сама стрекоза в кафтане, беззаботная и шутовская, хотя бесприютная и горемычная. Тип забулдыги, привыкшего жить на авось и небось, отлично противополагается суровому и самодовольному типу мелкого семейного деспота, – типу, отразившему в себе те темные элементы национального характера, из которых на широком поприще слагались в русской истории роковые личности вроде Ивана Васильевича Грозного.

Сказать, что Крыловская иллюстрация предлагает полную характеристику сословий и касается главнейших общественных интересов, это значило бы видеть в ней больше, нежели что хотел и что мог сделать иллюминатор. Задача современного искусства – воспроизводить действительность – так необъятна, что на решение ее должны посвятить себя целые поколения художников. От каждого из них в отдельности критика может требовать, чтобы он брал из жизни самое характеристическое, иногда и такое, что проходит незаметно для толпы, но что резко бросится в глаза всякому, когда будет остроумно и метко схвачено в художественном произведении. Читатель сам может судить, до какой степени широк и проницателен взгляд иллюминатора на действительность из следующего перечня главнейших сюжетов его иллюстрации.

«Лягушка и Вол», стр. 9. Аукцион движимого имущества промотавшейся барыни. Весьма хорош купчик, в длиннополом сюртуке и с бородкой, явившийся купить дорогую утварь дворянских затей. Вежливо, будто к какому важному лицу, подходит он к двум громадным вазам, изящно расписанным, и почтительно нагибаясь, рукою на ощупь пробует их эстетическое достоинство.

«Мешок», стр. 77. Откупщику, важно развалившемуся в самых покойных креслах, представляются на поклон разные лица. Важный чиновник в мундире, почтительно изгибаясь пред ним, протягивает ему обе руки, в которые богач удостаивает для пожатия протянуть только один палец, украшенный дорогим перстнем. Около с преданнейшим почтением стоит военный. Далее, художник бьет челом картиною, на которой изображена обнаженная нимфа. Назади – юный поэт, в очках, с одою, посвященною все тому же мешку.

«Конь и Всадник», стр. 120. Блудный сын из богатых купеческих детей, мальчишка лет пятнадцати, прокутивший порядочный куш в гостинице.

«Медведь у Пчел», стр. 141 и «Белка», стр. 238. Два богача, как представители нашего практического, приобретательного времени. Один глубокомысленно считает деньги, будто совершает какое таинство, другой, тяжко больной, около склянок с микстурами разложил свои банковые билеты и регалии.

«Добрая Лисица», стр. 124. Опека. Очень грациозны в их невзрачном костюме несчастные сиротки, мальчик и девочка, приведенные в опеку.

«Мирон», стр. 249. Общество призрения бедных. Швейцар с солдатом взашей гонят нищих и калек с крыльца здания, где помещается это общество.

«Волк и Лисица», стр. 105. Продолжение той же идеи. Богатая барыня из филантропического общества посещает квартиру бедняков. Муж лежит на кровати больной, жена сидит у него в ногах, оба молодые. Удачно нарисована благотворительница, вместо денег на хлеб насущный и на лекарство приносящая хлеб неземной в виде книги под заглавием «Наставление несчастным».

«Медведь в сетях», стр. 184. Городская больница, может быть, внесенная в иллюстрацию опять под влиянием Гоголевского «Ревизора». Но тип главного доктора, застигнутого ревизором врасплох, хорош. Пожилой человек, с брюшком, в мундире, руки по швам и немножко разинул рот, точно школьник пред учителем, который грозит ему расправой.

Этими указаниями я ограничиваю обозрение главнейших сюжетов Крыловской иллюстрации. И достоинства, и недостатки ее содержания вытекают из одного и того же источника – из стремления передать современную действительность Задаваясь этою задачей, художник может метко, интересно и вполне изящно схватить тот или другой случай текущей жизни, но если он расширяет объем своих сюжетов до излишней полноты в изображении современности, тогда он часто рискует быть отсталым, изобразив то, что в текущей жизни уже прошло, что не принадлежит современности и сдано в архив истории. Эта опасность грозит художнику и литератору особенно в такие богатые реформами эпохи, как наша. Прошло только пять лет с тех пор, как была составлена иллюстрация, долженствовавшая приложить современные нравы к житейской морали баснописца, и именно относительно современности эта иллюстрация уже во многом отстала. Она еще пренаивно рисует нам разные ужасы земской полиции, грозит становыми приставами и плачет над безгласными жертвами татарского самосуда, а текущая вперед жизнь уже успела принести нам на своих освежительных волнах мировые учреждения и гласное судопроизводство в окружных судах и далеко отодвинула вдаль все это мракобесие чиновнического крючкотворства. В своих тенденциях на современность живопись нравов разделяет одинаковую судьбу с картинками парижских мод. Неистощим остроумный карикатурист, не пугается этой превратной судьбы и, как парижская модистка, живет вечною переменой, вытесняя одну карикатуру другою, более современною. Но художник, серьезнее понимающий свое назначение, желает своим произведениям большей живучести. Избирая в окружающей его действительности самое типическое, постоянно имея в виду не столько случайную обстановку человека, сколько его психическую натуру, определяемую условиями местными и историческими, он стремится увековечить свою современность, как увековечивали ее даже в портретах Тициан или Рембрандт.

Впрочем, относиться к Крыловской иллюстрации слишком требовательно, в художественном отношении, не должно. Это не более как беглые очерки, какими сопровождается юмористический текст «Искры», «Развлечения» и других обличительных журналов.

Здесь кстати указать на один из лучших рисунков рассматриваемой нами иллюстрации. Это к басне «Лев и Комар», стр. 80. Комар, в виде сатирического журнала с иллюстрацией, метко куснул какого-то важного господина и привел его в такую бешеную ярость, что, глядя на этого баснословного зверя, в военном вицмундире, страшно становится подумать, что наделал бы он, если б имел силу и кровожадность действительного льва.

Такое положение искусства, может быть, понижает степень его внутреннего, безотносительного достоинства, но вместе с тем дает ему громадную выгоду: служить не для тонкого, эстетического наслаждения немногих избранных ценителей, а для более грубого удовольствия, но вместе с тем и для пользы всех и каждого. Было бы бессмысленно сравнивать в художественном отношении Мадонну Рафаэля с «Летучим Листком», украшенным карикатурой лубочного изделия: но едва ли можно отвергать, что для распространения образования в массах народа лубочные изделия оказали более непосредственного влияния, нежели произведения великих художников.

Здесь невольно опять приходит на мысль толкование, данное иллюстрацией басне «Водопад и Ручей» (стр. 256). В толковании Ручья, как заметил я выше, до некоторой степени позволительно видеть скромный намек этой иллюстрации на самое себя. По общедоступности современных сюжетов она действительно имеет право рассчитывать на удовлетворение интересам обширного круга публики. В этом отношении она имеет неоспоримое преимущество пред иллюстрацией Державинскою, которая отличается характером торжественного монумента, и к которой тем более применяется Крыловский Водопад, что она, между прочим, к знаменитой оде того же названия предлагает рисунок водопада, безжизненный, чуждый изучения природы, напыщенный, с театральным героем, сидящим под деревом, оперши голову рукою. (Соч. Держ. I, 457.)

Трудно найти большую противоположность в основных принципах искусства, как в этих двух иллюстрациях, Державинской и Крыловской. Монументальное содержание первой и в самой отделке получило вполне выработанную, пластическую форму. Правда, много в этой форме изысканного и искусственного, но вместе с тем она пленяет зрение замечательным изяществом и артистическою законченностью. Напротив того, стиль «Летучих Листков» (fliegende Blatter), усвоенный иллюстрацией Крыловскою, соответствующий интересам минуты, выражается в форме легкой, набросанной наскоро, спешащей схватить второпях улетучивающуюся минуту современности. В Державинской иллюстрации господствует изящная форма в ущерб содержанию, самому убогому, ничтожному; в Крыловской – разнообразие обильного содержания отвлекает от внешней формы внимание и художника, и его публики.

Впрочем, никоим образом не надобно думать, чтобы в удел новейшего искусства досталось презрение ко внешней форме. Напротив того, никогда прежде не умели так ловко подделываться под стиль художников разных времен, как теперь, а этого невозможно было бы достигнуть без самой тщательной выработки внешней формы во всем разнообразии технических приемов.

Итак, недостаток художественной отделки, невнимание ко внешней форме, особенно заметное в Крыловской иллюстрации, например, во всех заставках или фронтисписах, в заглавии каждой из девяти книг этого издания – вина не современного искусства вообще, а того легкого стиля «Летучих Листков», который иллюстрация себе усвоила.

В заключение надобно сказать об отношении обеих этих иллюстраций к текстам, которые они украшают и объясняют. Крыловская, по самой задаче своей – подводить случаи современной нам жизни под параграфы Крыловской морали – не может служить пособием при изучении текста, возникшего во времена оны, при других обстоятельствах русской жизни. Замеченная выше невыдержанность рисунков в изображении действительности и их очевидная неровность вследствие отсталости некоторых из них отражаются неровностью и невыдержанностью самого стиля. Отсюда неминуемое противоречие стиля иллюстрации со стилем самих басен, противоречие, естественно оказавшееся вследствие того, что разные времена наложили разные, несходные друг с другом отпечатки на текст и на его иллюстрацию. Величавое спокойствие житейской мудрости нашего баснописца, освещаемое добродушною беззаботностью игривого ума, постоянно нарушается тревожною раздражительностью, которая подталкивает обличительный карандаш иллюстратора.

Напротив того, иллюстрация, сопровождающая стихотворения Державина, как мы видели, не только вполне соответствует тексту, но служит ему необходимым объяснением, а с художественной точки зрения, законченною пластичностью формы доводит до последней очевидности понятие о том стиле, которым отличаются эти стихотворения. Сотрудничество между поэтом и его иллюминаторами выразилось полнейшею гармонией иллюстрации с текстом.

    1869 г.

notes

Сноски

1

См. стр. 3, 42, 46, 89, 133, 175, 203, 226, 263.