Таймер

Я отпустил комара, но крошечная лапка осталась у меня на пальце.

– Теперь этот парень доктором у нас работает, он постарше меня на три года. Целоваться с ним меня и раньше не очень тянуло, а теперь и подавно. Не дело это медсестре с доктором целоваться,– она состроила мне глазки,– шучу. Это личное дело кажого: с кем целоваться, а с кем нет.

Мы обошли весь город, показались хозяйке зоомагазина, где мне предстояло трудиться. Таня предлагала устроиться по специальности – в автосервис, но я был непреклонен: уж лучше пораздаю красочные листовки, чем стану по жаре в замызганном пропитанном маслом комбинезоне ковыряться в автомобилях. Да и руки, если честно, у меня не из того места растут. ПТУ я окончил, но специалист из меня получился бросовый. Так что вариант у меня один: предлагать посетителей торгового комплекса – вернее их питомцам – попробовать новый кошачий корм «Мур-мяу». Мы с Таней тут же обозвали новинку «Мурня» и называли её между собой только так. Пару раз я выкрикнул это переделанное название вслух. Надо сказать, покупателям в таком звучании «аппетитные кусочки в желе» показались отчего-то привлекательнее.

К слову, о зоомагазине. Не надо считать, что это была скромная лавчонка заставленная мешками с едой для животных, поилками, переносками и прочими товарами. Всё это, конечно, здесь было наравне с разномастными поводками, ошейниками и шлейками, а также множеством резиновых игрушек для питомцев любого вида и размера. Но главная особенность магазинчика заключалась не в разнообразии ассортимента. Это был тактильный зоопарк. Собственно товарам отводился закуток почти в самом углу, зато многочисленные обитатели чувствовали себя в помещении вольготно. За малую сумму посетители торговых рядов могли полюбоваться на тех, кто был за стеклом, покормить хвостатых нутрий или пушистого кролика-барана, погладить комолого козлика Боню, который разгуливал по территории зоомагазина, где вздумается, требуя у вновь пришедших капусты и хрустящих хлебцев. Он ревновал и бодал безрогой головой гостей, уделявших чрезмерное внимание ахатинам или эублефару, паукам-птицеедам или шустрым дегу. Он неохотно, но всё же мог простить страсть посетителей к обезьянке или еноту, но от террариумов отгонял всех без раздумий. Надо сказать, цели он достигал быстро: люди отвлекались от наблюдения за зверьками и чтения надписей рядом с клетками, подкармливали озорного козлика рублеными овощами из выставленного хозяйкой тазика.

Вечером Боня укладывался спать на попонку в загоне, обнесённом невысоким деревянным заборчиком с калиткой, прежде ещё угостившись несколькими порциями сена из кормушки и приложившись к поильнику. Некоторое время над загоном горел ночник, скорее для красоты. Вряд ли в темноте козлика мучили кошмары. Перед уходом хозяйка гасила свет и запирала двери. Ночевали звери самостоятельно.

Квартиру на улице Вишнева снять тоже удалось.

– Далековато от меня,– расстроилась Таня.

– Нормально,– протянул я. Маленькая однушка готова была облизать нас, словно верный пёс хозяина, языками отстающих от стен обоев, но микроволновка оказалась исправной, а стиралка выглядела довольно современно. Что ещё нужно? Душ, туалет. Большая кровать посреди комнаты с белым кое-где прохудившимся матрасом, телевизор – нет, не плазма, простенький, с кинескопом – на тумбочке. В ящиках какие-то чеки, фантики. Всё на выброс. На кухне газовая плита, стол, два квадратных табурета. Один с подкосившейся ножкой. Посуды минимум. На подоконнике два пакетика с приправами – лавровый лист и смесь перцев. Тоже на выброс. Холодильник – пустой и чистый внутри, только на дверце давленный-передавленный тюбик оксолиновой мази и ещё какая-то банка с надписью «Наружное» – в глубине на полке. Пусть себе стоит, мне она не мешает. А тюбик – в помойку!

Неподалёку оказалось фотоателье, где в течение пяти рабочих дней нам обязались изготовить снимки необходимого формата. Мы заранее купили рамки, определили их в угол моей съёмной квартиры, а вечером принесли от Тани ноутбук, заказали пиццу и похлёбывая вино из маленьких рюмок, обнаруженных на кухне, стали придумывать названия для композиций. Вернее, придумывала Таня. Я только поддакивал, когда ей в перепутье кровяных потёков и разномастных каплях мерещились вдруг то кленовые листья, то закат над зимним лесом, то ещё хлеще – зубья наполовину расстёгнутой одёжной «молнии». Наверное она давно уже мысленно подписала все фотографии, но из вежливости предлагала мне поучаствовать. Толку в этом деле от меня маловато. Ну не вижу я в калейдоскопе брызг ни «Богатырей», ни «Девочки с персиками»…

Я сидел по-турецки в шортах на большой кровати, Таня лежала рядом на животе. Если ей хотелось что-то показать на экране, она вытягивала руку с рюмкой вперёд, при этом неизменно задевая моё обнажённое колено.

– Переверни, переверни! – восклицала Таня, временами подскакивая с белого матраса и поливая его вином из рюмки. Ещё немного и у нас появится новая серия фотоснимков, только вместо крови будет дешёвый алкоголь из местного супермаркета.

Я нажимал на кнопку мыши, а Таня бормотала:

– Как же я раньше не разглядела! Если повернуть, похоже на наш город сверху. Вот же, смотри,– и она плескала вином на клавиатуру. Кощунство, ей-богу! Убил бы.

Залпом допив содержимое рюмки, Таня поставила её на пол у кровати.

– Смотри,– продолжила она, указывая теперь в экран пальцем, а не питейной посудой,– вот и собор, мы его сегодня видели, а вот и моё любимое красивое здание с колоннами, постройки конца восемнадцатого века. Так и назовём: «Ямгород с высоты птичьего полёта».

– Ну и фантазия у тебя,– я усмехался, делая пометки в специально созданном вордовском документе,– слушай, а зачем вообще медсёстрам такой странный доклад на конгрессе? Про хобби, про фотографию, про брызги эти твои кровяные? Пусть бы лучше про клизмы-градусники слушали.

– Понимаешь, Арсенька…

Нравилось мне это обращение «Арсенька». С ударением на первую «А». Нравилось даже не само слово – на кошачью кличку похоже! – а то, как она его произносила пухловатыми губами с нежно-розовой помадой, несколько боязливо, словно опасаясь, что не разрешу так себя называть. Замолкала на долю секунды после имени, бросала быстрый взгляд и продолжала, не услышав протеста с моей стороны.

– Дай-ка,– она забрала у меня мышку и некоторое время изучала очередной снимок, вращая его то по часовой стрелке, то против,– понимаешь, Арсенька… Ага, это можно назвать «Летние звёзды»… Так вот, умение видеть художественное в нехудожественном позволяет развивать кругозор. Это нужно в любой профессии. Многие люди, погрязнув в череде служебных обязанностей, как бы это сказать…

– Останавливаются в развитии?

– Ну что-то вроде того. И порой надо научиться отвлекаться на милые шалости, вроде превращения окровавленных халатов в произведения современного искусства. И потом, любую конференцию надо иногда разбавлять неожиданными докладами.

– Вроде как во время светского раута для оживления обстановки крикнуть матерное слово?

– Ага. Этот назовём «Частокол».

– А может «Забор крови»? Мне в детстве было непонятно, как из крови сделать забор.

– Пусть будет «Забор крови».

– Да я же пошутил.

– Я тоже. Оставляем «Частокол».

– Тань, а ты когда-нибудь грустишь?

– Редко. Но бывает, конечно. Когда устаю.– Она отвернулась от экрана и смотрела в сторону.– Когда порой мне кажется, что занимаюсь не своим делом или, что – своим, но делаю его недостаточно хорошо. Но вообще стараюсь гнать от себя любые негативные мысли. Медикам и так хватает причин для огорчений: когда не можешь помочь, когда мог бы помочь, но поздно, когда для помощи не поздно, но нет медикаментов или оборудования. Столько огорчений на работе, что домой я стараюсь не приносить отрицательных эмоций.– Она повернулась ко мне,– лёгкие люди, Арсенька, они совсем не потому лёгкие, что не грустят, не злятся, не истерят, не выходят из себя. И грустят, и злятся – они ж обычные, только с дополнительной опцией быстрой внутренней очистки. Перемолоть и выбросить, как ненужный жмых, всё лишнее. Как в соковыжималке: ценный напиток жизни оставить, а отходы – в отдельную чашу.

Я притянул её к себе, словно именно сейчас у неё на губах был тот самый сок жизни, о котором она рассказывала, и не попробовать его стало бы преступлением. Подумаешь: осталось всего три-четыре не озаглавленных снимка! Успеется! Я и так слишком затянул с откликом на её гостеприимное предложение.

Таня ответила на поцелуй, осторожно, не отрывая губ, сняла с моих колен ноутбук.

«С новосельем,– подумалось мне,– какая чушь первыми пускать в дом животных! Разве может случиться что-то плохое в квартире, где в первый же вечер тебя целует обалденная девчонка? Надо предложить этот вариант вместо устаревшего – с кошками. А лучше даже запатентовать».

Глава 3

Прошла неделя с моего приезда в Ямгород. За это время мы успели с Таней забрать фотографии, правда ещё не разместили их в рамки, зато присмотрели удачные места для размещения снимков в конференц-зале. Решено было часть повесить на стены между портретами именитых деятелей медицины, а остальные поставить на мольберты так, чтобы они не мешали перемещениям гостей.

Про выполненные мной инъекции я уже рассказывал.

По графику два через два с утра до вечера я нахваливал кошачью «Мурню», убеждая себя и окружающих, что новый корм сделан из экологически чистых ингредиентов и даже содержит в составе заявленное изготовителем мясо ягнёнка. Наверное, именно в этих словах и заключалась основная «Мурня».

– Ваша киска сама приведёт вас в зоомагазин за добавкой! – надрывался я на весь этаж.

Торговый комплекс находился в конце живописного бульвара, усаженного каштанами. Подниматься на любой этаж надлежало по лестнице, эскалаторов не допускала архитектура. Лестница была одна, зато широкая и нарядная. Стоило бы даже сказать – парадная. Высокие ступени были устланы красной ковровой дорожкой, ведь само здание некогда служило летним пристанищем кого-то из российской знати. Так, или почти так, рассказывала Таня. Не исключено, что рассказывала она совсем по-другому, но запомнил я именно так.

Одно бесспорно: здание красивое. С колоннадой, цветными витражами на окнах и балюстрадой на широком балконе. Углы отделаны рустовкой, а двери обрамлены волютой. Тут я точно мог напортачить, передавая Танины слова. Она говорила, что помнила это всё с уроков краеведения: тогда никакого торгового комплекса тут не было и в помине. А что было? Гибнущее здание с остатками прежнего достоинства на облупившемся фасаде.

Думал ли Ямгородский архитектурный красавчик, что в нём перестанут проживать благородные особы, что его золочёное нутро откроется не для посетителей музея, а для желающих набить пакеты снедью и брендовыми тряпками, что двадцатитрёхлетний парень не слишком приятным голосом будет предлагать здесь кошачий корм? Теперь этот дом – культурное наследие, набитое современной требухой. И ягнёнком в сливочном соусе.

Несколько раз мне звонила тётя Люся, спрашивала, как обустроился, хорошо ли кушаю и согласен ли я, что Танечка на редкость милая девочка. Я отчитывался по полной программе: рассказывал о съёмной квартире и нехитрой работе, подтверждал, что Танечка девочка на редкость милая, передавал приветы дяде Косте, и на этом мы прощались.

А сегодня у меня выходной. С этого я начал свой рассказ, но отвлёкся на историю знакомства с Таней. Кажется, даже наболтал кое-чего лишнего, но вы вряд ли растреплете это всем подряд.

Стиральная машина в съёмной квартире только выглядела пристойно. Чудеса начинались при более близком знакомстве. После нажатия кнопки «Пуск» автоматика поприветствовала меня весёлой трелью и ободряющим подмигиванием: «Не робей, парень, тащи шмотьё, на раз-два всё перестираю». Я, доверчивый, положил бельё внутрь, захлопнул дверцу. Подмигивание стало смахивать на нервный тик, а потом недавняя приветливая прачка превратилась в медиума. Словно открыв третий, четвёртый, пятый, десятый глаз, она заморгала всеми огнями на панели, заполняясь при этом водой и пофыркивая гофрированным шлангом, который я чуть не забыл поместить в ванну. Иначе к неудавшейся стирке прибавился бы ещё и потоп.

Что стирка не удалась я узнал позже. Часа через три. Всё это время старательная стиралка (стирательная старалка? – как ни назови, толку не прибавится!) что-то болтала в мыле. Вероятнее всего, она делала гоголь-моголь, взбивала сливки, готовила состав для бритья – в общем, занималась чем угодно, только не стирала. Пены внутри было много, она даже норовила вылезти через дверцу наружу, машинка пыхтела, но, судя по звукам, ни разу не крутанула барабан. Возвращать бельё грязным не позволяла ей стирально-машиночья гордость, посему дверцу она заблокировала намертво, будто сомкнувшая челюсти собака, схватившая с верёвки брюки. Перетягивалки с этой собакой – стиральной машинкой – продолжались долго, но челюсти блокировки оказались сильнее (честь и хвала неведомым рабочим-сборщикам, эту функцию они вдолбили своей подопечной на века!)

На втором часу лениво, словно сытый посетитель ресторана, проводящий круговыми движениями языка ревизию во рту с целью поиска застрявших частиц пищи, машинка-таки соизволила провернуть в пене мои вещи – один или два раза. Замок тренькнул, «пёс» разжал челюсти: брюки теперь мои. Но нужны ли они мне, пожёванные собакой? Машинкой… Обеими, короче.

Я все три часа проходил обмотанный банным полотенцем. А что? У меня выходной, никуда не собираюсь. Все вещи в стирке. Хоть голым могу ходить. Вот, похоже, и придётся теперь – голым. Ни одной сухой шмотки в доме не осталось.

Звонить Тане я постеснялся. Знаю, что она скажет:

– Арсенька, дождался бы завтрашнего дня, я вернулась бы с рабочей смены, и мы всё перестирали бы.

Кто ж знал, что машинка с прибабахом? Впервые решил воспользоваться и вот – на тебе!

Ничего, я взрослый парень, в конце концов!