Таймер

Удар по лбу оказался не сильным, но обидным. Как о стекло. Только без характерного звука. Да и не было стекла – окно нараспашку. Скорее, как о фанеру. Фанеру, на которую неизвестный шутник приклеил стоп-кадр, вырезанный с идущей во дворе киноленты, обычной, про детей на площадке, мамашек с колясками, папашек, скрывающихся в кустах с запрещённым пивом, старушек на лавочках.

Я провёл рукой. Всё было: дети, папашки-мамашки-старушки. Застывшие на фанерке. Я постучал.

– Миш, у тебя есть долото, или стамеска, или плоская отвёртка? – крикнул я.

– Топором тоже бесполезно,– тоном покорившегося судьбе мудреца произнёс Миша, появляясь в комнате.– Думаешь, ты первый такой находчивый? Это фанерное солнце я знаю отлично! Это то самое, которое светит, но не греет. Слезай с подоконника, помоги с уборкой, а я тебе про себя расскажу.

Помогать с уборкой я не стал. Мишу это не задело. Он продолжал пылесосить и сквозь шум рассказывал «про себя», как обещал. Его ничуть не беспокоило, что за гудением половина слов терялась. Впрочем, стоит ли жалеть о потерянных словах на исчезнувшем этаже?

Я задумчиво вертел в руках стеклянную пепельницу с надписью по бортику «No smoking». Очень оригинально.

– Это квартира моей бабушки. Мировая была старуха, должен сказать,– Миша, стоя на корточках, орудовал под диваном щёткой на длинной трубе пылесоса. Мне же в собеседники теперь остался только его откляченный зад в сползших наполовину трениках.– я ж когда-то пытался учиться. Ну как – учиться… Одно название. Девки, гулянки, студенческое веселье. Зачёт – не зачёт, экзамен – не экзамен, всё одно, собирались у меня здесь и куролесили до утра.

Он вернулся из поддиванной командировки.

– Ноги подними, под тобой пройдусь…

Я забрался с ногами в кресло. Пепельницу отставил на подлокотник, Миша тот час же забрал её и сунул в карман штанов.

– А то разобьёшь еще,– прокомментировал он. Прозрачная стеклянная безделица полумесяцем выглядывала из его штанов, готовая выкатиться и превратиться на короткое мгновение в полную луну, а после – в груду осколков. Скорее уж он сам разобьёт её! Но я не стал каркать. Как ни странно, пепельница пролежала у Миши в кармане довольно долго, пока он не вспомнил о ней на кухне и не поставил на обеденный стол.– Вылезай уже из депрессивного укрытия! Хорош страдать! Мы с бабкой на этом этаже тысячу раз исчезали и ничего, живы. А ты что же нежный такой? Вставай и помоги мне!

– Штаны так же закатать надо будет?

– Это ж твои штаны. Хочешь катай, хочешь не катай. Хочешь – вообще сними. Мне по фигу. Так вот…

Шнур от пылесоса натянулся, штепсель выскочил из розетки и некоторое время рассказ нового знакомого я слушал без шумового сопровождения.

– Сначала мы тут зачёты-экзамены отмечали, потом стали «косить». Тусили круглыми сутками. Пили, орали, песни горланили. Благо звукоизоляция в квартире необычайная: когда этаж на месте, ничего не слышно, а если уж исчезнет, вообще тишина могильная. Бабка только два требования выдвигала: к ней в комнату не ломиться и вести себя спокойнее, если у неё голова болит. Это очень редко случалось. Сама могла к нам выйти, рюмочку выпить, частушки с матерком спеть, сплясать что-нибудь озорное не по годам. Отличная бабка была, три года назад померла. В детстве от меня бабка скрывала про этаж, бывало скажется больной, говорит: не ходи сегодня с ребятами играть, побудь со мной. Я сидел с ней, хотя изводился весь: пацаны в футбик гоняют, а я старухе подушки поправляю! Иногда и школу мы так прогуливали. Не знаю, по какой причине она мне не сразу рассказала, может, боялась, что я её в психушку сдам? Когда призналась, велела никому не говорить: теперь уже, чтобы меня в психушку самого не забрали. Однокурсникам своим я как-то проболтался, а они, пьяные, посмеялись и дальше гулять продолжили: им-то что? На месте этаж, исчез ли, главное, чтоб выпить и закусить было, да про учёбу чтоб в уши не жужжали. Бабка моя не жужжала.

– А в детстве, что ли, пацаны не замечали, что этажа нет? – я решил, наконец, присоединиться к уборке и двумя пальцами полоскал тряпку в грязной воде.

– Я про этаж поздно узнал, а в детстве на ребят злился: чего, говорю, вы за мной не зашли? Заходили, отвечают, квартиры твоей на месте не было, мы и ушли без тебя. Кто в такие отговорки поверит? Ты бы поверил?

– Не думаю.

– Вот и я не верил. Так, что мы ещё не сделали?

Миша огляделся.

– Воду хоть бы сменил,– он укоризненно покачал головой.

– А этаж её с собой не забрал?

– Воду? Нет, он жалостливый, этаж, от обезвоживания помереть нам не даёт. От скуки – это да, это можно. Телевизор и Интернет не работают, сотовая связь пропадает. А книжку при свечах почитать можно. Романтика. Опа!

Он вдруг нагнулся и уставился под батарею.

– Баночка пива закатилась. Будешь?

– Буду,– согласился я.

– Ну давай, как вещички твои в стиралке, за дверцей заблокированной пополощемся,– ни к селу ни к городу изрёк он, с шипением открывая жестянку с пивом. Без пены. Пенная вечеринка была вчера.

Он продолжал уже под пиво. Мы передавали банку, не брезгуя друг другом, словно были знакомы сто лет.

– Если бы меня попросили нарисовать портрет самой Жизни, я бы себя нарисовал. Мне кажется, Жизнь она как раз такая, как я.

– Смотря чья,– возразил я.

– Да ничья. Вообще – Жизнь. Как она есть. Как задумывалась. Я и улыбаюсь не потому, что жить люблю, а потому что я и есть – Жизнь. Улыбаюсь, когда хочу и грущу, когда хочу. Но грущу я редко.

– Ты мне лучше про людей расскажи. Что это за гости у тебя?

– Разные гости. Я теперь их и не знаю никого. Раньше всё институтские захаживали, а после смерти бабки – сплошь незнакомцы. А мне и с ними хорошо. Бабкин закон из уст в уста передался: в комнату – теперь уже мою – не лезть. Никто и не лезет. Иногда, бывает, заглянут, выпить предложат. Хочу – присоединюсь, не хочу – отсиживаюсь в одиночестве. Похавать к ним выхожу, своих денег у меня не водится. Девчонки заглядывают,– он изобразил соответствующий недвузначный жест согнутыми в локтях руками.

– Что, прямо так и говорят: красавчик, давай потрахаемся?

– И так случается! За «красавчика» спасибо!

– К слову пришлось…

– Да понял я, расслабься.

– То есть ты нигде не работаешь?

– А зачем? Гости с собой всё приносят. Еду, напитки, одежду по дому раскидывают, а я донашиваю, если кто-то забудет. Хозтовары притаскивают. Мне не так уж много надо. Если чего-то очень хочется, стащу немного деньжат из чьей-нибудь сумочки или рюкзака, спущусь в магазин. Да, подворовываю, есть грешок,– он запил признание пивом и передал банку мне.

В свете сказанного как-то не очень верилось, что моя футболка оказалась на Мишке случайно.

– Гости мои даже не знают, что я хозяин квартиры. Думают, что меня кто-то из них же и притащил. Как на свадьбе: скажи родственникам жениха, что ты – со стороны невесты, родственникам невесты, что ты – со стороны жениха, и жри на халяву! У меня тут вроде клуба. Гости тусят. А я или с ними куролешу, или втихаря картошечки жареной на кухне наверну из общей сковороды – и доволен.

– Но ведь ты даже не знаешь, кого в дом пускаешь!

– Не знаю. И знать не хочу.

– А если тут убийца или маньяк объявится? С преступной целью или скрываться станет от правосудия?

Даже не знаю, пиво, что ли, из меня такого зануду сделало?

– А я ему что, судья? Вся наша планета – один большой дом, где кто-то что-то пересиживает и отчего-то скрывается. Вот и моя квартира – филиал планеты.

– Ты – Жизнь, квартира твоя – планета…

– Филиал,– поправил он.

– Так нельзя. Слишком уж это… вольно.

– А как можно?