Ефремовы. Без ретуши

На тот момент Ефремов был официально женат на Лилии Толмачевой, но, как мы помним, они с 1952 года уже не жили вместе. Поэтому ничто не мешало нашему герою жениться во второй раз. Несмотря на то что официально молодые не расписывались, свадьбу они все равно сыграли. В тот день на улице бушевал жуткий ливень (дело было в 1956 году), что, согласно старой примете, сулило удачный брак. Но в случае с Ефремовым эта примета в итоге не сработает.

Молодые поселились в коммунальной квартире родителей невесты в Лаврушинском переулке, но вместе практически не жили. Ефремов, который именно тогда стал создавать «Современник», буквально днями и ночами пропадал на репетициях. Дело дошло до того, что Ирина… стала писать мужу письма. А весной 1957 года она забеременела. Когда Ефремов узнал об этом, он стал настаивать на аборте. Что и понятно: жили они в тесноте, денег не было, работы выше крыши. Однако врачи предупредили, что у Ирины в результате предыдущей внематочной беременности осталась одна труба, и рисковать было нельзя. В итоге в ноябре на свет появилась дочь Настя. Послушаем ее рассказ:

«Мама была неординарной женщиной. Как я теперь понимаю, вероятно, по уровню дарования она не уступала папе. Окончив сценарный факультет ВГИКа, она писала рассказы, публиковалась, стиль ее был безупречен. Говорят, по ее сценариям до сих пор учат студентов. Конечно, она вращалась в литературно-театрально-богемных кругах. Было тогда в Москве такое популярное место – Коктейль-холл, где собирались после спектаклей, обсуждали премьеры, знакомились… Посещать это место было модно. Сохранилось письмо, в котором мама пишет другу, уезжавшему на время из Москвы: «Пока тебя не было, произошли два события – закрыли Коктейль-холл, и я вышла замуж за Олега Ефремова».

Сказать, что Олега Николаевича хорошо приняли в семье мамы, – ничего не сказать. Его просто обожали и прощали ему все! Когда уже родилась я и мама возилась со мной, папа, придя домой, иногда нетрезвый, шел к теще, чтобы попросить ее что-нибудь приготовить. И говорил ей так: «Ну что, жена модного писателя, пошли говорить за искусство». И бабушка надевала шелковое кимоно и бежала с ним на кухню. Папино обаяние было совершенно непреодолимо!..

У папы было много женщин. В результате стала изменять и мама. Нет, это была не месть – как всякой женщине, ей просто нужны были внимание, ласка. Ну что за жизнь, когда муж вроде бы есть, а на самом деле его нет?! Мне вообще кажется, что они изначально не любили друг друга. Это была просто влюбленность. Однажды по рассеянности мама оставила на супружеской кровати подробнейшее, на 15 страницах, письмо бабушке о своем очередном романе. Естественно, его обнаружил и прочел папа. В следующий раз он застал ее уже с кавалером, и потом они втроем выпивали на кухне, обсуждая, как жить дальше. Тогда-то мама и поняла, какой Ефремов великий режиссер. Сначала отец провозгласил: «Ну, раз вы любите друг друга, живите вместе, пожалуйста». Дальше последовала мхатовская пауза, после которой Олег Николаевич «трагически» воскликнул: «Настю – не отдам!» Понятно, что ему было не до меня, но сделать такой режиссерский ход мог только он!..»

Отмечу, что дочь Ефремова стала вторым ребенком, рожденным в среде актеров «Современника». Первым был сын Игоря Кваши и Татьяны Путиевской (последняя, кстати, была подругой Ирины Мазурук) – Володя. Затем родились дети у Олега Табакова и Людмилы Крыловой (Антон), Галины Волчек и Евгения Евстигнеева (Денис).

И еще. Ирина Мазурук прекрасно была осведомлена о том, что ее возлюбленный имеет на стороне связь с другой женщиной – Ниной Дорошиной. Но ничего не могла с этим поделать. А может, просто было недосуг этим заниматься. Хотя однажды некая попытка была ею сделана.

Однажды она пришла в «Современник» и встретила там Дорошину. Та ей радостно: «Привет, Ириш!» А в ответ получила: «Знаешь, Нин, ты бы со мной не здоровалась, у меня рука-то тяжелая». Но Дорошина была хорошей актрисой – засмеялась и весело сказала: «Хорошо!» После чего поцокала каблучками по коридору.

Вообще, чтобы удержать возле себя Ефремова, надо было предпринять титанические усилия, на что Ирина по молодости лет оказалась неспособна. Она должна была бы полностью раствориться в Ефремове, наплевав на собственную жизнь и карьеру. Но она была слишком молода для этого. Поэтому Ефремов и в этом браке был предоставлен самому себе. Дело доходило до смешного. Вот как об этом рассказывает их дочь Анастасия: «Одевался отец лет до пятидесяти ну просто чудовищно! Особенно в молодости, когда еще жил с моей мамой. Иногда даже из театра звонила Галина Волчек и отчитывала маму: «Ирина, ты обалдела? Ты вообще хоть смотришь, в чем он выходит?» А папа мог запросто прийти на репетицию в разных носках, в коротких штанишках, домашней рубашке. Много лет на выход у него был один рыжий костюм, который я ненавидела. Это единственная его вещь, которую я потом выбросила… Ему было совершенно все равно, как одеваться и уж тем более что там у него дома. Какие там стенки, какая посуда? Да у него лампы висели без абажуров и занавесок на окнах не было, мебели не хватало…»

Олег

Кинематограф

Мимо такого талантливого актера, как Олег Ефремов, никак не мог пройти советский кинематограф. Тем более тогда, в 50-х годах, когда в советском искусстве наступила новая эпоха – приход в искусство молодого послевоенного поколения. А первым фильмом с участием Ефремова суждено было стать современной драме «Первый эшелон», посвященной освоению целинных земель.

Чтобы привлечь молодежь на целину, советское искусство всеми возможными способами популяризировало это дело – кинематограф наладил выпуск документальных и художественных фильмов на эту тему («Первый эшелон», «Это начиналось так», «Иван Бровкин на целине», «Аленка» и др.).

В «Первом эшелоне» («Мосфильм») речь шла о том, как в один из степных районов Казахстана прибывает по комсомольским путевкам отряд молодежи. Суровые морозы и потоки весенней грязи, изнуряющая работа не по специальности усложняют и без того трудную жизнь прибывших, но не могут помешать молодым ребятам радоваться жизни. На фоне этих трудностей развивается трогательный роман секретаря комсомольской организации Алексея Узорова и трактористки Анны. Роль Узорова и досталась Ефремову. Причем режиссер Михаил Калатозов пошел на определенный риск, назначив на роль положительного героя актера без привычных внешних данных. Поэтому он честно сказал Ефремову перед началом съемок: «Я пошел на риск, взяв на эту роль некрасивого актера. Но я надеюсь на твое обаяние». И режиссер не ошибся.

Кстати, тот экранный роман, который разыгрывали в кадре Ефремов и Извицкая, вполне мог бы вылиться и за пределы съемочной площадки, но этого не случилось. Дело в том, что Изольда Извицкая на тот момент уже вышла замуж за актера Эдуарда Бредуна и тот тоже снимался в этом фильме – играл роль Генки Монеткина. Но Ефремов не был бы Ефремовым, если бы и там, на целине, не нашел себе пару – молодую актрису Нину Дорошину (1934), которая от любви к нему буквально потеряла голову. Она тогда окончила третий курс Театрального училища имени Щукина, и это был ее дебют в большом кинематографе (как и у Ефремова). Впрочем, про этот роман речь у нас еще пойдет чуть позже.

Отметим, что в «Первом эшелоне» дебютировала еще одна актриса – Татьяна Доронина из ленинградского БДТ. Много позже она будет работать с Ефремовым в МХАТе, а также снимется вместе с ним в культовом фильме «Три тополя на Плющихе». А при разделе МХАТа возглавит отколовшуюся половину – МХАТ имени М. Горького. Но подробный рассказ об этом нас тоже ждет впереди.

Режиссером фильма «Первый эшелон», как уже говорилось, был Михаил Калатозов. Тот самый, который следом снимет свою самую легендарную картину – «Летят журавли», в основу которой будет положена все та же пьеса В. Розова «Вечно живые». Видимо, и приглашение на главную роль в «Эшелон» Олега Ефремова было не случайным. Не случись этого, глядишь, Калатозов и не снял бы свою версию розовской пьесы.

Но вернемся к киноролям Олега Ефремова.

Особенно «урожайным» на этот счет выдался у него 1957 год, когда он снялся сразу в четырех фильмах. Причем если одна роль у него была эпизодическая («Саша вступает в жизнь»), то три другие – центральные. Расскажем о каждой из них подробно.

В фильме Адольфа Бергункера «Рядом с нами» («Ленфильм») Ефремов снова исполнил роль секретаря райкома комсомола. И опять это было кино из современной жизни. Согласно сюжету, два героя – инженер (Леонид Быков) и журналист (Иннокентий Смоктуновский) – приехали на один из заводов Алтая. На заводе все отношения складываются вокруг сомнительной славы токаря Яши Миловидова (Георгий Юматов) и обманутой девушки Антонины (Клара Лучко). Вновь прибывший редактор газеты и новый мастер производства вступают в профессиональный конфликт с прославленным токарем – себялюбцем и карьеристом…

Кстати, в этом фильме опять вместе с Ефремовым снималась Нина Дорошина – она исполняла роль секретаря комсомольской организации завода Любы Звонаревой. Думается, это не было случайным совпадением. Таким образом они получили возможность вновь встретиться за пределами Москвы – на этот раз в Ленинграде. И это происходило в тот момент, когда гражданская супруга Ефремова Ирина Мазурук уже была беременна (как мы помним, дочь Анастасия родится в ноябре 1957 года, а премьера «Рядом с нами» состоится 6 января 1958 года).

Следующим фильмом Ефремова, датированным 1957 годом, стала лента «Рассказы о Ленине» Сергея Юткевича. Она снималась на «Мосфильме», и в ней герой нашего рассказа исполнял роль из разряда исторических – руководителя ВЧК Феликса Эдмундовича Дзержинского. Напомним, что отец Ефремова служил когда-то в ГУЛАГе, а сам Олег Николаевич тоже мог быть на хорошем счету у чекистов, как и Сергей Юткевич, который восемь лет служил в Ансамбле песни и пляски НКВД.

Впрочем, все лавры за тот фильм достались не исполнителю роли Дзержинского, а другому актеру – Михаилу Штрауху, воплотившему на экране образ В. И. Ленина. Актер был удостоен премии МКФ в Карловых Варах, почетного диплома Всесоюзного кинофестиваля (вместе с С. Юткевичем) и, наконец, Ленинской премии в 1959 году.

Еще одна мосфильмовская картина с участием Олега Ефремова – «Трудное счастье». Правда, роль была небольшая – безымянный рыжий парень, убивший кулака-эксплуататора и мечтающий попасть в Красную армию. Это была драма Александра Столпера из цыганской жизни. Речь в ней шла о судьбе юноши-цыгана Коли Нагорного. Эту роль исполнил Михаил Козаков, который на тот момент уже два года как был… агентом КГБ. По его же словам:

«Началось это знакомство[5 - С КГБ.] с милиции, потом выше, выше, выше, и, наконец, вопрос был поставлен ребром: «Вы советский человек? Мы вам слово даем, что стучать на своих не будете, – вы нам нужны для другого». Слово они сдержали… Благами не осыпали и денег не платили, но намек был: «Будешь посвободнее, чем другие». Это тоже сработало…

Меня завербовал американский отдел. Первое задание, кстати, было весьма непростое – для начала мне поручили переспать с американской журналисткой Колетт Шварцебах. Она работала в «Вашингтон пост». Красива была. Я в нее просто влюбился. Дело было в Сочи. Именно там я ей во всем и признался, хотя было страшно. Открылся ей, кто я, что делаю в Сочи, и решил, что на этом все, поскольку не выполнил то, чего от меня ждали. Хотя меня инструктировали, как себя нужно вести, и даже деньги давали. Иначе на какие шиши я мог бы водить ее по ресторанам? Даже костюмы чужие выдали. Но я с ней так и не переспал. Неудачный Штирлиц из меня получился…»

В некоторых словах «театрально-киношного Штирлица» можно усомниться. Например, в таких: «Благами не осыпали и денег не платили…» Однако в 1959 году Козаков, еще не обладая никакими званиями, сумел каким-то образом купить себе отдельную квартиру и автомобиль «москвич». В СССР такие блага считались престижными и просто так на голову не сваливались. Поэтому можно предположить, что руку к этому приложила Лубянка, чтобы ее агент не чувствовал себя в чем-то обделенным. И это несмотря на то, что свое первое задание агент Козаков провалил. Но первый блин, как известно, всегда выходит комом. В КГБ это, видимо, учли и решили не ставить на агенте Козакове крест – верили в его перспективы. Как итог: в том же 1959 году Козаков был принят и в театр «Современник», который за год до этого из студии Художественного театра под названием «Студия молодых актеров» превратился в театр-студию «Современник», обретя тем самым официальный статус. И с этого момента туда стали прокладывать дорожку иностранные дипломаты и бизнесмены, для которых новый театр стал модным. Не потому ли чекисты отрядили туда своего агента Михаила Козакова – чтобы работать в гуще иностранцев? Вот и он сам рассказывал о том же: «Вторая история была связана точно с разведчиком, который был в Москве. И тут я слегка помог, каюсь… Мне дали задание: «поработать» с секретарем американского посла, который тянулся к «Современнику», – пригласить его домой. Не я единственный в этом участвовал, но грех был: его напоили, вытащили какие-то документы – словом, скомпрометировали, и он вынужден был из Союза уехать. Что поделаешь – так наши бдительные органы противостояли американской разведке…»

Обратим внимание на слова «Не я единственный в этом участвовал» – видимо, в операцию были вовлечены еще несколько актеров «Современника», а то и сам его главный режиссер. Впрочем, это только догадки, которые для одних имеют под собой основания (учитывая хорошие отношения Ефремова с властью), а для других не имеют (и поэтому выглядят кощунственно). А вот что говорил М. Козаков: «Коллег, тоже работавших на КГБ, я знаю, но никогда не назову их фамилии. Причем среди них есть популярные актеры, и не только актеры…»

Кстати, следом за ролью Ф. Дзержинского Ефремов сыграл роль диаметрально противоположную – дезертира и спекулянта Сеньку Радунского в фильме режиссера с «Мосфильма» Леонида Трауберга «Шли солдаты». Действие фильма разворачивалось в октябре 1917 года, когда русские и немецкие солдаты, измученные трехлетней войной, начали брататься. Но офицерские пули расстреляли братающихся. Оставшиеся в живых – Илья (Андрей Петров), Матвей (Сергей Бондарчук), медсестра Ольга (Эльза Леждей) и немецкий солдат Якоб (Эраст Гарин) – поклялись перед павшими солдатами дойти до Петрограда и добиться мира для всех…

В этом фильме Ефремов вновь встретился на одной съемочной площадке с Татьяной Дорониной – у нее была роль деревенской девушки Христи. Здесь же играла и Галина Волчек (медсестра в ресторане).

Между тем в год выхода фильма на экраны страны Ефремов снялся в главной роли в другой картине. Но теперь это была роль положительная – опытный агент угрозыска Ульян Григорьевич Жур в картине опять же мосфильмовского режиссера – Владимира Герасимова – «Испытательный срок» по повести П. Нилина. И здесь партнером Ефремова снова оказался один из актеров «Современника» – на этот раз Олег Табаков, исполнивший роль Саши Егорова, который по комсомольской путевке направлен для работы в уголовный розыск.

Как пишет критик А. Федоров:

«Действие фильма «Испытательный срок» происходит в 1923 году. Саша Егоров (Олег Табаков) и Сергей Зайцев (Вячеслав Невинный) получают «распределение» в уголовный розыск, под начало следователя Жура (Олег Ефремов). Напористо-лихой Серега пытается учить тихого интеллигентного Сашу жизни: дескать, подозревать нужно всех подряд, и никому нельзя верить. Тот, само собой, не соглашается… Словом, первый следует железной логике: лес рубят, щепки летят. А другой – пытается остаться «абстрактным гуманистом»…

В фильме воспроизводится стандартный набор кинематографической «фактуры» начала 20-х: пыльные улочки и тумбы с обрывками афиш, фигуры людей в тужурках и телогрейках, толпящихся в очередях за хлебом и сахарином… «Испытательный срок» не поражает режиссерским и операторским умением выстроить композицию кадра, удивить острым ракурсом. Фильм поставлен просто, добротно и скромно. С любовью к актеру, обстановке, быту. Это не детектив, а драматическая история столкновения двух мировоззрений.

Бесспорно, сегодня «комсомольская идеология» фильма выглядит устаревшей и наивной. Но для своего времени «Испытательный срок» был фильмом довольно заметным, точно попадавшим в русло тогдашней «борьбы с культом личности»…»

Олег

«Современник» – премьера за премьерой

Итак, первым спектаклем «Студии молодых актеров» (будущий «Современник») были «Вечно живые» В. Розова. После чего следующей постановкой опять должна была стать розовская пьеса – «В поисках радости». Но часть труппы сочла ее слишком «соцреалистичной» – из разряда «розовые сопли» (про советских абитуриентов, стоящих перед выбором жизненного пути). Молодым актерам захотелось чего-нибудь серьезного, да еще с политическим подтекстом. Благо политика тогда была в фаворе – «оттепель» продолжалась. И тут на горизонте как раз «нарисовалась» пьеса «Матросская тишина» А. Галича.

Это была пьеса из еврейской жизни. В центре повествования (время действия – 1929, 1937, 1944 и 1955 годы) – судьба Абрама Шварца, старого еврея из провинциального городка Тульчина, и его сына Давида. Последний уезжает в Москву учиться в консерватории и становится известным скрипачом. У него начинается новая жизнь, в которую внезапно врывается его отец, приехавший к сыну из провинции. И отпрыск своего родителя-провинциала одновременно и любит и ненавидит. Основная канва пьесы развивается на истории Давида: его взрослении не только физическом, но и духовном, нравственном.

Пьеса была начата в 1945 году, а закончена в 1956 году, вскоре после XX съезда КПСС. Тогда же она получила «лит» в Ленинграде, то есть была разрешена цензурой. И вскоре оказалась в «Современнике», который считался театром про-еврейским. Евреям тогда все сочувствовали как жертвам не только фашистского геноцида, но и сталинского террора. Хотя при этом затушевывалось, что значительная доля руководителей сталинского НКВД были именно евреями. Даже ГУЛАГ в 1930–1938 годах возглавляли сплошь люди этой национальности: Ф. Эйхман, Л. Коган, М. Берман, И. Плинер. Затем ГУЛАГ перешел в руки людей с русскими фамилиями.

В конце 50-х в среде либеральной интеллигенции были очень популярны стихи Е. Евтушенко:

Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому – я настоящий русский!

Но еврейская тема всегда имела большое значение для политики, творимой в СССР. Евреи имели большой зуб на Сталина, поэтому почти все поголовно в годы оттепели состояли в рядах антисталинистов. После XX съезда КПСС в их рядах начался закономерный процесс давления на хрущевское руководство с тем, чтобы оно признало евреев жертвами сталинской политики и позволило им снова занять достойное место в верхах, как это было в СССР в 1917–1937 годах. К этому процессу в 1956 году подключились и международные еврейские круги. Именно в этот период и получила «лит» пьеса «Матросская тишина». И начались ее репетиции в «Современнике», в концертном зале в гостинице «Советская» на Ленинградском проспекте. Почему именно в «Современнике»? Как уже говорилось, этот театр в неофициальных кругах значился как либеральный, проеврейский. Его костяк (Игорь Кваша, Галина Волчек, Олег Ефремов) был вхож в компанию драматурга Александра Штейна (зятя Кваши с 1956 года – тот был женат на падчерице Штейна Татьяне Путиевской, дочери художника кино и театра Семена Манделя). Штейн был дважды лауреатом Сталинской премии, автором пьесы «Пролог» (1935), где одним из героев был Сталин. Но в годы хрущевской «оттепели» Штейн выбросил «вождя народов» из своего произведения, чтобы пьеса снова была поставлена в театрах страны. А в 1956 году, на волне XX съезда, Штейн написал пьесу «Гостиница «Астория», где тоже вплел свое лыко в антисталинскую строку. В либеральных кругах эта пьеса весьма ценилась (в Москве ее поставил в Театре Маяковского Н. Охлопков).

Компания современниковцев собиралась на двухэтажной даче Штейнов в Переделкине. Вот как это описывает дочь писателя В. Кожевникова Надежда (кстати, у писателя была еще одна дочь, тоже родная, а также дочь от первого брака – та самая Ирина Мазурук, которая, как мы помним, была женой Олега Ефремова):

«Дом Штейнов и был средоточием слухов-шептаний, хотя крамола в них отсутствовала, а скорее ну просто выпускались пары. Хозяевам, как и гостям, было что терять. Но Штейны особенно тем притягивали, что никого ни за что не осуждали.

В этой кажущейся неразборчивости действовал механизм, безупречно отлаженный, проверенный и основанный на, скажем, гибкости, характерной для так называемых культурных слоев. Впрочем, понятно: иметь убеждения, открыто их выказывать, требовало либо геройства, либо упрямства, когда все сомнения в зародыше убивались в самом себе.

Режим всех принуждал к подчинению, но одни становились в известную позу с видом жертвы, а другие – мой отец, например, – так держались, будто им это нравится, они-де удовольствие получают, корежа свою личность, свой талант.

Вот причина, как мне представляется, по которой Кожевников дистанцировался от Штейнов. Ведь иначе следовало бы разделить и униженность, подневольность, в той среде не только не утаиваемые, а декларируемые с вызовом, как единственно возможный протест…