Мелкий бес

Саша спросил:

– Милая, а ты не простудишься?

Нежно и трепетно звучал его голос. Людмила засмеялась.

– Вот еще, привыкла, – я не такая неженка.

Однажды Людмила пришла под вечер к Коковкиной и позвала Сашу:

– Пойдем ко мне новую полочку вешать.

Саша любил вбивать гвозди и как-то обещал Людмиле помочь ей в устройстве ее обстановки. И теперь согласился, радуясь, что есть невинный предлог итти с Людмилою и к Людмиле. И невинный, кисленький запах extra-muguet, веявший от зеленоватого Людмилина платья, нежно успокаивал его.

* * *

Для работы Людмила переоделась за ширмою и вышла к Саше в короткой, нарядной юбочке, с открытыми руками, надушенная сладкою, томною, пряною японскою функией.

– Ишь ты, какая нарядная! – сказал Саша.

– Ну, да, нарядная. Видишь, – сказала Людмила, усмехаясь, – босые ноги, – выговорила она эти слова со стыдливо-задорною растяжечкою.

Саша пожал плечами и сказал:

– Уж ты всегда нарядная. Ну, что ж, начнемте вбивать. Гвозди-то у вас есть? – спросил он озабоченно.

– Погоди немножечко, – ответила Людмила, – посиди со мною хоть чуть, а то словно только по делу и ходишь, а уж со мною и поговорить скучно.

Саша покраснел и сказал нежно:

– Милая Людмилочка, да я с вами сколько хотите сидел бы, пока бы не прогнали, а только уроки учить надо.

Людмила легонько вздохнула и медленно промолвила:

– Ты все хорошаешь, Саша.

Саша зарделся, засмеялся, высовывая трубочкою кончик языка.

– Придумаете тоже, – сказал он, – нешто я барышня, чего мне хорошать!

– Лицо прекрасное, а то-то тело! Покажь хоть до пояса, – ласкаясь к Саше, просила Людмила и обняла его за плечо.

– Ну вот еще, выдумали! – стыдливо и досадливо сказал Саша.

– А что ж такое? – беспечным голосом спросила Людмила, – что у тебя за тайны!

– Еще войдет кто, – сказал Саша.

– Кому входить? – так же легко и беззаботно сказала Людмила. – Да мы дверь запрем, вот никому и не попасть.

Людмила проворно подошла к двери и заперла ее на задвижку. Саша догадался, что Людмила не шутит. Он сказал, весь рдея, так что капельки пота выступили на лбу:

– Ну, не надо, Людмилочка.

– Глупый, отчего не надо? – убеждающим голосом спросила Людмила.

Она притянула к себе Сашу и принялась расстегивать его блузу. Саша отбивался, цепляясь за ее руки. Лицо его делалось испуганным, и, подобный испугу, стыд охватил его. И от этого он словно вдруг ослабел. Людмила сдвинула брови и решительно раздевала его. Сняла пояс, кое-как стащила блузу. Саша отбивался все отчаяннее. Они возились, кружились по горнице, натыкались на столы и стулья. Пряное благоухание веяло от Людмилы, опьяняло Сашу и обессиливало его.

Быстрым толчком в грудь Людмила повалила Сашу на диван. От рубашки, которую она рванула, отскочила пуговица. Людмила быстро оголила Сашино, плечо и принялась выдергивать руку из рукава. Отбиваясь, Саша невзначай ударил Людмилу ладонью по щеке. Не хотел, конечно, ударить, но удар упал на Людмилину щеку сразмаху, сильный и звонкий. Людмила дрогнула, пошатнулась, зарделась кровавым румянцем, но не выпустила Сашу из рук.

– Злой мальчишка, драться! – задыхающимся голосом крикнула она.

Саша смутился жестоко, опустил руки и виновато глядел на оттиснувшиеся по левой Людмилиной щеке беловатые полоски, следы от его пальцев. Людмила воспользовалась его замешательством. Она быстро спустила у него рубашку с обоих плеч на локти. Саша опомнился, рванулся от нее, но вышло еще хуже, – Людмила проворно сдернула рукава с его рук, – рубашка опустилась к поясу. Саша почувствовал холод и новый приступ стыда, ясного и беспощадного, кружащего голову. Теперь Саша был открыт до пояса. Людмила крепко держала его за руку и дрожащею рукою похлопывала по его голой спине, заглядывая в его потупленные, странно-мерцающие под синевато-черными ресницами глаза.

И вдруг эти ресницы дрогнули, лицо перекосилось жалкою детскою гримасою, – и он заплакал, внезапно, навзрыд.

– Озорница! – рыдающим голосом крикнул он, – пустите!

– Занюнил! младенец! – сердито и смущенно сказала Людмила и оттолкнула его.

Саша отвернулся, вытирая ладонями слезы. Ему стало стыдно, что он плакал. Он старался удержаться. Людмила жадно глядела на его обнаженную спину.

«Сколько прелести в мире! – думала она. – Люди закрывают от себя столько красоты, – зачем?»

Саша, стыдливо ежась голыми плечами, попытался надеть рубашку, но она только комкалась, трещала под его дрожащими руками, и никак было не всунуть руки в рукава. Саша схватился за блузу, – пусть уж рубашка так пока остается.

– Ах, за вашу собственность испугались. Не украду! – сказала Людмила злым, звенящим от слез голосом.

Она порывисто бросила ему пояс и отвернулась к окну. Закутанный в серую блузу, очень он ей нужен, скверный мальчишка, жеманник противный.

Саша быстро надел блузу, кое-как оправил рубашку и посмотрел на Людмилу опасливо, нерешительно и стыдливо. Он увидел, что она вытирает щеки руками, робко подошел к ней и заглянул ей в лицо, – и слезы, которые текли по ее щекам, вдруг отравили его нежною к ней жалостью, и ему уже не было ни стыдно, ни досадно.

– Что же вы плачете, милая Людмилочка? – тихонько спросил он.

И вдруг зарделся, – вспомнил свой удар.

– Я вас ударил, простите. Ведь я же не нарочно, – робко сказал он.

– Растаешь, что ли, глупый мальчишка, коли с голыми плечами посидишь? – сказала Людмила жалующимся голосом. – Загоришь, боишься. Красота и невинность с тебя слиняют.

– Да зачем тебе это, Людмилочка? – со стыдливою ужимкою спросил Саша.

– Зачем? – страстно заговорила Людмила. – Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят, есть душа, не знаю, не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.

– Да и страдать ведь может, – тихо сказал Саша.

– И страдать, и это хорошо, – страстно шептала Людмила. – Сладко и когда больно, – только бы тело чувствовать, только бы видеть наготу и красоту телесную.

– Да ведь стыдно же без одежды? – робко сказал Саша.