Смертный бой. Триколор против свастики

И девочки нестройной толпой бредут по домам, стараясь ступать на невидимые следы своих мальчиков.

Музыка стихла вдали. Недоплакавшие окна рыдают по ночам.

Но от танков слезы не спасают.

Кому-то повезет. Кого-то привезут.

Мальчики лежат в школьных классах. Девочки выносят заскорузлые бинты.

На рваной линии разреза, между миром и войной – бинты, мальчики, пули и девочки. И музыка, музыка, музыка… Прощай, славянка, прощай. Прощай меня за то, что я не смог. Вечно меня прощай.

Когда посадишь березку рядом с моей могилой – прощай меня.

Когда повесишь мемориальную доску на бывший госпиталь – прощай меня.

Когда принесешь мне цветы – прощай меня. До смерти меня прощай и после нее тоже.

Прости, что вместо тебя дорога под меня ложилась. Прости, что я сам пророс в земле, а не в тебе.

Давай поверим, что это не нас убили. Я еще жив, и ты еще ждешь. И звездочки не на погонах, а на небе. И пыль не от взрывов, а от пашни. Давай?

Увы… Не обмануть судьбу. Музыку не обмануть.

Я помню тебя на том перроне.

Помнишь ли ты меня?

День четвертый

29.10.2011/ 25.06.1941. Дмитрий Медведев. Президент. Москва

– Вячеслав Юрьевич, и что мне делать с этими письмами? Проигнорировать? Или поручить вам поблагодарить за проявленную активную гражданскую позицию и тех и других? В процессе личной встречи?

Голос президента буквально сочился ядом. Еще бы! С утра пораньше заместитель главы администрации принес «в клювике» два письма от «представителей творческой интеллигенции и деятелей культуры». Одно в поддержку идеи отмены моратория на применение смертной казни как средства наказания, а второе – конечно же, против! Чума на оба их дома… Бубонная…

– Я могу устроить вам такой праздник. Сами принесли – сами и расхлебывайте с подписантами. И вообще – вы чем думали, когда эти коллективные доносы мне на стол клали? И о чем?

– В своих действиях я руководствовался, в первую очередь, высшими соображениями. Сейчас, как никогда, важно обозначить единство общества. – Голос главного, согласно неофициальной «табели о рангах», идеолога государственного курса был как обычно ровен. Человек, ославленный на весь мир «серым кардиналом Кремля», мог позволить себе многое, но только не страстность. «Если ты волнуешься, значит, ты уже проиграл» – следование этому принципу, усвоенному им еще в студенческие годы, никогда не подводило.

– Если нам до сих пор не удавалось нащупать точки соприкосновения для разных по идеологическим предпочтениям групп, то сейчас, как мне представляется, настал именно такой момент.

– Какой момент? Вы что, так и не поняли ничего? Идет война, и как всегда не та, к которой мы худо-бедно готовились. Нынешний наш противник многими поколениями воспринимался как абсолютное зло. Даже последние десятилетия не смогли стереть из народной памяти старый образ врага. – Глава государства резко отмахнулся от попытки собеседника что-то объяснить или возразить… Уже неважно. – И не пытайтесь мне доказать, что уже произошло и закрепилось какое-то смещение акцентов или изменение в восприятии. Все равно у вас адекватных аргументов не найдется. Подумайте лучше о том, что в современном массовом сознании чертами того самого «абсолютного врага», каким для нашего народа были нацисты, наделяется любой, даже мало-мальски заметный противник. Для наших людей фашизм очень долго был, пожалуй, самым значимым мерилом добра и зла. И не надо мне приводить в пример несколько сотен, да пусть даже и две-три тысячи зигующих недоумков! Они находятся в пределах статистической погрешности.

– Простите, Дмитрий Анатольевич, но я вас не понимаю. Мы вроде бы говорили об отношении к смертной казни? – Недоумение заместителя главы президентской администрации было столь убедительным, что ему хотелось верить. Здесь и сейчас. Но президент прекрасно знал своих ближайших помощников, чтобы испытывать в отношении их хоть какие-то иллюзии.

– Хоть передо мной-то ваньку не валяйте, Вячеслав Юрьевич! И не надо обиженное удивление изображать, все вы прекрасно поняли. В общем, жду ваших соображений по формированию смешанных групп из числа подписавших обе эти – президент брезгливо приподнял титульные листы двух писем за уголки – бумажки. Согласуете с министерствами обороны, внутренних дел, чекистами технические вопросы пребывания представителей «общественности» в районах, освобожденных от гитлеровцев. Дня через три-четыре их будет достаточно. И запомните – Бог ли, Судьба ли предоставили нам уникальный шанс – сохранить образ «абсолютного врага» в массовом сознании практически нетронутым еще лет на пятьдесят, как минимум. Грех этим не воспользоваться. Тем более что большую часть работы за нас сделают сами немцы, да еще и «деятели российской культуры» поспособствуют. А то кандидатов на место нацистов в последние двадцать лет развелось – отбоя нет!

Из мемуаров гауптмана Хельмута Пабста, в июне 1941 года – командира дополнительной группы 77-й эскадры пикирующих бомбардировщиков (Erg?nzungsgruppe Sturzkampfgeschwader 77)

«Вечером 24 июня погода, наконец-то, наладилась, и наша эскадра в полном составе перелетела на аэродром Бяла Подляска. Я зарулил свой самолет на стоянку и, пока его готовили к вылету и подвешивали бомбы, вместе со своим заместителем, гауптманом Александером Глэзером, сел в машину и направился в штаб, чтобы обсудить план бомбовых ударов по частям русских в районе Белостока и Бреста. Высоко в небе пели моторы „стодевятых“ 51-й истребительной эскадры Вернера Мельдерса, у края летного поля уставили в небо тонкие стволы 37-сантиметровые зенитки, и мы чувствовали себя в полной безопасности. Неожиданно я услышал странный, на грани восприятия, шелестящий звук. Он быстро нарастал, делаясь все ближе и ближе, я приказал остановить машину и вышел, чтобы увидеть его источник. Он не заставил себя ждать: шелест превратился в оглушительный грохот, заставивший все мое существо сжаться в комочек. Из-за деревьев, на высоте в несколько сот метров, выскочил летательный аппарат со скошенными, прижатыми к корпусу крыльями, с хищным острым носом, похожий на наконечник огромной стрелы. С невероятной скоростью он промелькнул над моей головой и прошел вдоль взлетной полосы в сторону позиций зенитчиков. Я увидел, как от него один за другим отделилось несколько продолговатых предметов, которые лопнули в воздухе, разбрасывая множество темных точек. Еще секунда – и не успевшие сделать ни одного выстрела зенитные орудия исчезли в облаках сотен разрывов, а в атаку уже заходила следующая адская стрела. Сброшенные ею бомбы с нечеловеческой точностью легли в склад боеприпасов, и земля подо мной начала содрогаться. Я стоял как парализованный, не в силах сдвинуться с места и не понимая, что буквально в ухо кричит мне мой заместитель. Потом выяснилось, что он пытался заставить меня лечь на землю… Шелестящий гром накатился еще дважды. На этот раз удар пришелся на стоянки самолетов, превратившиеся в море огня и дыма. Между тем стреловидные самолеты невиданно быстро набрали высоту, превратившись в еле видные точки, описали дугу и в пологом пикировании пошли на второй заход. Отважные „ягеры“ воздушного патруля попытались сблизиться с ними, но куда там… Разница в скорости была просто чудовищной. Один из пилотов Bf.109 отчаянно бросил свою машину в пикирование, надеясь перехватить атакующий самолет противника. На мгновение мне показалось, что ему это удастся…

Но пилот следующей „стрелы“ чуть довернул острый нос своего дьявольского аппарата, я услышал пульсирующий звук, и струя огня уткнулась в нашу машину. Bf.109 сложился в воздухе, как комок бумаги, затем вспыхнул и бесформенным клубком огня упал на окраину деревни. Такая же судьба постигла и его ведомого. Почему-то в этот момент перед моими глазами на секунду встала совершенно другая картина: шесть двухмоторных самолетов с красными звездами один за другим падают на землю. Я моргнул и вновь увидел то, что происходит на самом деле: адские стрелы по очереди прошлись над тем, что еще недавно было аэродромом, поливая его огненными трассами. Затем две „стрелы“ улетели, а две сделали еще один заход. Первая сбросила еще несколько бомб, которые лопнули в воздухе, но новых разрывов на земле не последовало. А затем произошло то, что окончательно повергло меня в ступор: я увидел, как прижатые к фюзеляжу крылья прямо в воздухе повернулись, и невероятная машина стала похожа на обычный самолет, только без винта. Он с громом пролетел над сотворенным им адом – видимо, вражеские пилоты фотографировали результаты своего удара, и прошел от меня совсем близко. Я отчетливо увидел скошенный назад киль, нанесенные на него красные звезды с бело-синей окантовкой, синие цифры „38“ на фюзеляже и крохотную голову пилота в белом шлеме за стеклом кабины. Только тут я понял, что этот аппарат, только что совершавший маневры, которые не сможет повторить не только „Штука“, но и ни один, даже самый совершенный, истребитель, на самом деле размерами не уступает четырехмоторному бомбардировщику FW.200 „Кондор“!

Настало время подсчитывать потери… Большая часть наших Ju.87, наших великолепных „Штука“, которые мне так нравились и которыми мы все так гордились, превратились в груду догорающих на земле бесформенных обломков. Под бомбами погибло множество отличных пилотов, заработавших славу и ордена в небе Британии и Балкан, таких, как оберст-лейтенант Хельмут Брук, гауптман Альфонс Ортхофер и гауптман Хельмут Боде. Но это был еще не конец трагедии… Как оказалось, русские (а теперь уже никто не сомневался, что чудовищные машины, всего за два захода уничтожившие нашу эскадру, были именно русскими) буквально засеяли всю территорию аэродрома мелкими, размером с мячик для лаун-тенниса, минами, от каждой из которых тянулось несколько тонких нитей, образующих смертельную паутину. Стоило коснуться хотя бы одной такой, совершенно незаметной в траве ниточки, как мина взрывалась, буквально нашпиговывая несчастную жертву сотней мелких осколков. На одной из таких мин и подорвался командир эскадры граф Клеменс фон Шенборн-Визентхайд, который попытался организовать тушение пожаров, вынос раненых и спасение того, что еще можно спасти. Какая печальная ирония: выжить в небе над Англией и Ла-Маншем, заслужить Рыцарский крест и погибнуть на земле от противопехотной мины… Хуже того: оказалось, что эти чертовы шарики совершенно невозможно обезвредить, и во время попыток разминирования погибло несколько саперов из дислоцированного неподалеку инженерного батальона. Солдаты из аэродромного обслуживания попытались просто обозначить вешками опасные предметы, но буквально через час мины сами начали взрываться, иногда поодиночке, иногда – целыми группами, причем в совершенно непредсказуемом порядке, так что окончательно приступить к спасательным работам мы смогли только через двое суток. Естественно, за это время большинство раненых, сумевших выжить непосредственно во время налета, умерли. В общем, 77-я эскадра прекратила свое существование как боевая единица. Я с ужасом смотрел на разрушения, которые нанесли аэродрому всего лишь четыре вражеских самолета за два захода, и все яснее понимал, что, начиная эту войну, мы совершили смертельную ошибку, которая будет иметь для Германии самые роковые последствия».

Вечером того же дня, на аэродроме в Белоруссии начальник оперативного отдела 455-го бомбардировочного с удовольствием просматривал аэрофотоснимки, запечатлевшие результаты дневной работы летчиков его полка. На снимках из Бяла Подляска он задержался особенно надолго… Затем вытащил из-под стопки рапортов потертую книжку, на обложке которой значилось «Хазанов Д. Б. 1941. Горькие уроки: Война в воздухе», открыл заложенную полоской бумаги страницу и негромко произнес: «Интересно, этот Пабст выжил? А то так уж он вкусно расписывал, как „мессеры“ пачками СБ валили… Если выжил – теперь другое писать будет!»

Максим Андреев. Выживальщик. Нижегородская область

Несмотря на ударную дозу алкоголя, Макс так и не смог сразу уснуть.

Еще бы. Вот она – «мародерочка» во всей красе. Все оказалось не так, как они рисовали на форуме.

Автолавка должна была пройти по той самой «кэмэлтрофитрассе», на которой застряла их «газелька».

Они успели соорудить засаду буквально в паре километров от деревни. Принесли сваленную старостью сухостоину, положили ее поперек дороги и улеглись в кустах. Ольга – с левой стороны, Макс – с правой. Рустэм, время от времени, переползал с одной стороны дороги на другую. Лишь около четырех часов дня они услышали натужный рев мотора. К тому времени Макс уже замучился бить комаров, радостно оживших под солнцем. Рустэм же вышел на саму дорогу. Камуфляж, болотники, «Сайга» за спиной, рюкзачок за спиной – типичный охотник, коих немало ползает осенью по просторам России.

Автолавкой оказался типичный лупоглазый «газик-фургон». Полсотни третий, который.

Рустэм махнул рукой. Машина остановилась, фыркая двигателем. Из кабины высунулся пожилой водитель. Потом они пошли к бревну. Макс старательно держал мужика на мушке своего «Наганыча». Когда мужик нагнулся к бревну…

Рустэм резко ударил прикладом по затылку. Мужик кулем свалился в подсыхающую грязь. Из кабины выскочила какая-то жирная баба и заорала на весь лес. Внезапно, сам для себя Макс выстрелил. Выстрел оглушил его, и он зажмурил глаза, продолжая жать и жать на спусковой крючок. Поэтому он не увидел, как Рустэм плюхнулся в ту же дорожную грязь, по которой маслянисто расплывались ручейки крови из проломленного черепа водителя. Не увидел и того, как Ольга спокойно вышла из своих кустов. Подошла к визжавшей бабе-продавщице и всадила в упор две пули из своего травматического пистолета.

Потом Рустэм долго орал на Макса. И когда подгоняли «Ниву», чтобы перегрузить продукты в нее. И когда отгоняли «газик» в лес. И когда закапывали трупы водителя и продавщицы.

Правда, к вечеру Рус помягчел. Выдал бутылку водки из новоприобретенного ящика, «полторашку» ядовито-желтого лимонада и отправил вон из бункера. Продышаться, пропиться и проблеваться.

Макс все это как-то не так представлял.

Нет, ну понятно – бой есть бой. Напали – отвечай. А этих за что? Когда они отыгрывали варианты выживания – такого не было. Однако случилось. Ольга вообще с презрением смотрела, когда он, отворачиваясь, тащил тело водителя к наспех вырытой яме.

Когда уже стало светать, к Максу, сидевшему на небольшом пригорке, подошел Рустэм.

– Переживаешь все? – дружелюбно спросил командир.

Макс промолчал в ответ, уставившись тупым взором в горизонт.

– Дай-ка… – отобрал он из рук Макса полупустую бутылку и сделал большой глоток. Потом шумно выдохнул.

– Слушай меня, хлюпик. Время – пришло. Если мы не выживем, то кто? Цены больше нет. Стоять за нее – не надо. И переживать бесполезно. Цена сегодня – не жизнь, а патроны и водка. Понял? У тебя, кстати, сколько патронов осталось?

Макс молча пожал плечами.

– Сегодня на настоящее дело пойдем. Так что много не пей. Мне нужны твердые руки.

– Рус… – выдавил Макс.

– Что?