Неформат

под тяжестью шмеля.

И от гудения его
июльский день оглох.
И ничего. И никого.
И шмель летит, как Бог.

«Когда рыдали над прыщами…»

Когда рыдали над прыщами
и слушали «Goodbye, My Love»,
мы брать преграды обещали,
обещанного не сдержав.
Да здравствуют петля и вена,
тоска и хлебное вино,
где погибают откровенно,
уже погибшие давно.

«– Не пей с Валерой, – говорил…»

– Не пей с Валерой, – говорил
мой друг Володя.
А сам, не зная меры пил,
в плену мелодий.

– Не пей с Володей, – говорил
мой друг Валера.
А сам в плену мелодий пил,
не зная меры.

И я не спорил с ними, но
пил с тем и с этим,
и, как закончилось вино,
сам не заметил.

И, как ушёл один, и как
второй в завязке…
А я остался в дураках
из доброй сказки:

полцарства пропил, и в живых
не числясь даже,
соображаю на троих
в ночном трельяже.

«За то, что пил не только квас —…»

А. Ф.

За то, что пил не только квас —
спровадили его,
как Лермонтова на Кавказ
в бескрайнее ЗабВО.

Теперь, ты хоть залейся – пей
во сне и наяву:
вино тоски, абсент степей
и неба синеву.

«Небо было, – хоть убей —…»

Небо было, – хоть убей —
голубее, и
мы гоняли голубей,
а теперь чаи.

Зеленей была трава,
слёзы солоней…
Жизнь права и смерть права,
растворившись в ней.

«Твоё в горошек платье…»

Твоё в горошек платье,
мой клёш под пятьдесят,
как новые – в палате
мер и весов висят.

А мы с тобою – пепел
и нас развеял сын.
Конечно: мене, текел,
но вряд ли – упарсин.

«Покуда жил, пока…»

М.– А. М.

Покуда жил, пока
жизнь представлялась длинной,
смотрел на рыбака,
стоящего над Пиной.

И принимал за клев
обманчивые ряби,
и ставил на любовь
и наступал на грабли.

На тополях, вот-вот
воспламенится вата
и не погаснет от