Кухарка из Кастамара

С давних пор донья Соль, тоже маркиза, была выгодным союзником господина де Арконы, и тот попросил у нее некоторого содействия. Эрнальдо не знал деталей этой просьбы, ему было доподлинно известно лишь то, что донья Соль будет приглашена вместе с мужем на дружеский ужин в Кастамаре сегодня вечером и что это соответствует планам дона Энрике. Она же просила дать ей пару дней, чтобы подумать о цене за свою услугу. Он даже не представлял, что бы это могло быть. Донья Соль Монтихос была дьявольски опасной женщиной: выйдя замуж за человека на двадцать лет ее старше, она была жадной до плотских утех и коварной, как змея. Наконец накануне вечером ему доставили записку от маркиза, который утверждал, что донья Соль определилась с тем, что она хочет взамен. Эрнальдо, едва научившемуся читать и писать у местных священников, стоило большого труда распутывать изящные хитросплетения в речи маркиза, поэтому иногда он умолял того выражаться попроще. Через некоторое время, перечитав послание несколько раз, он понял приказ. Утром он должен был навестить маркизу и узнать, чего она хочет.

Эрнальдо убрал шпагу в ножны, поправил кожаный колет[32] и спрятал за спину «бискайца»[33] на случай, если придется быстро им воспользоваться. Он, всю жизнь прослуживший в терциях, закаленных в европейских битвах при Карле II Зачарованном[34], тогдашнем короле Испании, которая, истекая кровью, уступала французам свою уже жалкую гегемонию, знал, что в поединке нет места чести, что все решает вульгарная дестреза[35]; уловки, усвоенные на войне и в стычках в ночных переулках, когда за несколько реалов сводят счеты с каким-нибудь бедолагой, бросив ему шляпу в лицо, чтобы тут же проткнуть его клинком. Главное было лишь действовать быстро и наверняка, особенно если попадался кто-то, промышляющий тем же. Для этого пользовались одной из многочисленных уловок, как, например, поворот, когда клинком отводят прямой удар противника, поднимают его шпагу над плечом, чтобы быстро повернуться и как можно скорее нанести смертельный удар. Так удавалось спасти свою шкуру.

Именно благодаря этому опыту, который не даст ни один наставник, Эрнальдо научился чуять внутренний страх людей. Он считал, что этот страх, поселившийся у многих в душе, и есть отражение того, что происходит в Испании. От былого могущества остался только фасад. Самая большая империя в Европе превратилась в марионетку Франции. «Черт побери! Полжизни сражаться с галлами, чтобы сейчас они стали твоими хозяевами». Поэтому, когда ставленник Версаля приказал пятнадцать лет назад распустить терции, несчастный понял, что его жизнь окончена. Демобилизованный, сорока с лишним лет, он только и умел, что продавать свое мастерское владение шпагой в интересах бездушных людей за несколько биллонных реалов. Очень скоро он очутился в севильской тюрьме и был приговорен к повешению за то, что выпустил кишки двум привратникам и одному альгвасилу[36] при ставшей роковой для них встрече на постоялом дворе в местечке Тресагуас.

Эрнальдо поднял маленький стакан самогона и опорожнил его одним глотком, наслаждаясь вызванным напитком чувством жжения, которое напоминало, что он все еще жив. Воспоминания вернули его в ту забытую богом дыру, где после года побоев и унижений со стороны тюремщиков, когда он уже смирился с тем, что умрет через повешение и описается в предсмертных судорогах, появился знатный господин, прогуливающийся в сопровождении тюремщика по галерее вдоль камер, как будто он находился в мадридском Алькасаре. Его парфюм немного разбавлял концентрацию зловонных испарений тюрьмы. Господин остановился перед Эрнальдо.

– Этот, – сказал тюремщик, указывая на узника. – Завтра его ведут на эшафот.

Эрнальдо на мгновение поднял взгляд, и господин, зажав нос платком, внимательно на него посмотрел.

– Понятно. Тогда, может, это именно тот, кто мне нужен.

Тюремщик пнул Эрнальдо, чтобы он выслушал господина. Почувствовав удар, он сразу же инстинктивно отпрянул, привычный к палке и боли. Тюремщик принялся кричать, чтобы он встал, но господин поднял руку и, протянув несколько реалов, сказал, чтобы тот удалился. Потом медленно повернулся. Тростью он отодвинул волосы с лица Эрнальдо и поднял ему подбородок, назвав его по имени. Тот посмотрел на него, дрожа и понимая, что визит знатного господина лишь принесет ему новые страдания в оставшиеся часы жизни.

– Успокойся, я не причиню тебе зла, – сказал дон Энрике, глядя на его пронизанное ужасом лицо.

– Что вам от меня нужно? – спросил тот, немного отодвигаясь.

И тут маркиз произнес слова, которые Эрнальдо не забудет, пока будет ходить по этой благословенной земле.

– Ты вот-вот умрешь, Эрнальдо де ла Марка, но если будешь меня слушаться, то, может быть, с этого момента твоя жизнь станет длиннее и приятнее, – сказал он, присев на корточки.

Эрнальдо замотал головой, лицо его исказила гримаса. Он не понимал. Дон Энрике развел руками и улыбнулся, будто разговаривая с ребенком.

– Ты хочешь сегодня вечером умереть на виселице или нет?

Тот оживился, все еще ошеломленный, но уже понимая, что должен ответить.

– Нет… Нет, господин.

– Слушай, Эрнальдо, – сказал тогда дон Энрике, наклоняясь к его лицу, прикрывая рот и нос платком и положив трость ему на плечо. – Идет война. Война, которая определит судьбу Европы, Испании и ее короля. Ты всю свою жизнь прослужил солдатом дому Габсбургов и, боюсь, больше не сможешь этого делать, но ты можешь принести пользу дому Арконы.

Он вспоминал сейчас, как это предложение, свалившееся с небес, заставило его сразу же проникнуться уважением к этому человеку, будто к ангелу. Было очевидно, что маркиз искал в той тюрьме не лично его, Эрнальдо де ла Марку, а просто человека, отвечающего ряду требований, и он подходил. Он вспомнил также, как бросился целовать руки дона Энрике и как тот слегка отпрянул.

– Вытащите меня отсюда, и, клянусь, я буду верен вам, как в свое время королю Карлу. Вся моя кровь, до последней капли, будет принадлежать вам, ваше сиятельство, – сказал он.

Дон Энрике поднял палец, отстраняясь от проявлений его признательности.

– Начни с того, что не прикасайся ко мне без моего разрешения, – с полуулыбкой произнес он, пока тот снова и снова просил прощения. – Перед тем как заключить сделку, я хочу, чтобы ты кое-что понял, Эрнальдо. Я освобожу тебя под свою ответственность, и, если тебе взбредет в голову обмануть мое доверие, ты не только вернешься сюда, но я лично позабочусь, чтобы твои тюремщики занимались тобой каждый день. Тебе это понятно?

Тот закивал, обещая, что у него никогда не будет другого господина и что он умрет за него.

– Я стану верным орудием, исполняющим ваши желания, и никогда вас не подведу, – произнес он. – Вот вам мое слово чести.

Маркиз встал и приложил львиную голову своей трости к губам заключенного, движением руки приказывая замолчать.

– Эрнальдо, наступит время, когда тебе придется выбирать: оставаться верным или погубить себя. Вспомни тогда свои сегодняшние слова. Верность проверяется только в самую лихую годину, – сказал он и пошел прочь, постепенно растворившись в глубине тюремного коридора, этом аду на земле.

С тех пор прошло уже целых пятнадцать лет. Все это время он служил маркизу и в горе, и в радости и, как он поклялся ему, был готов умереть за него, если понадобится. Служба Габсбургам принесла ему только несчастья, Бурбоны отправили его в отставку после долгих лет выслуги, принеся больше горя, чем славы. Дон Энрике же показал себя достойным господином, хитрым, смелым и вместе с тем осторожным, а также решительным и могущественным. Когда-то давно, когда он приказал ему устроить смерть герцога Кастамарского каким-нибудь хитроумным, необычным способом, у него почти получилось. Мало кто знал подробности, а если бы и узнал, то все окончили бы свои дни на виселице, а его господин – в тюрьме, но именно этот случай, закончившийся трагической смертью доньи Альбы, и стал для него одним из способов доказать свою преданность. Ни один из знатоков лошадей не мог объяснить, почему конь обезумел настолько, что раздавил хозяйку. Для Эрнальдо же эта непонятная глава с гибелью герцогини была яснее ясного, ведь под ней стояла его подпись.

Для выполнения этого нестандартного поручения он обратился за помощью к одному особенному аптекарю из тех, что за деньги оказывали услуги, на которые никто больше не решался. Де ла Марка прошел пол-Мадрида до его маленькой аптеки на Калье-де-лос-Рейес на окраине города, рядом с бульваром Реколетос Агустинос. Там Висенте Эрмосилья подсказал решение, которое он искал. Старик нашел формулу, которая поначалу показалась ему чем-то из области колдовства, но она гарантированно не оставляла следов: свисток из выбеленного дерева. Когда аптекарь показал предмет, его солдатский ум отказался верить в действенность предлагаемого метода. Пришлось показывать, как это может привести кого-то к смерти, не оставляя следов. Старик подул в свисток, но они не услышали никакого звука. Вдруг из подсобного помещения появился мастиф и сел рядом с хозяином.

– Звук этого свистка не воспринимается людьми, но его слышат животные, – пояснил Эрмосилья.

– Похоже на колдовство, – сказал Эрнальдо.

– Нет, нет. Так заложено природой, смотрите. Если один раз свистнуть, то собака прибежит, а если два… – Он дунул, и собака ушла туда, откуда явилась. – Видите?

– Ладно, и что именно я должен с этим делать? – спросил он.

– Ах, Эрнальдо, не сомневаюсь, что с оружием вы ловко справляетесь, а в этих делах… Используйте свисток, чтобы натаскивать любое животное. Свяжите неслышимый звук с болью, бешенством, с чем хотите, чтобы причиной смерти, которую хотите устроить, стало животное, – простыми словами объяснил аптекарь. – Вы можете, например, приучить собаку нападать при звуке свистка. Никто вас не заподозрит, это будет выглядеть как несчастный случай.

Несомненно, этот ученый муж нашел способ отправить дона Диего к праотцам так, чтобы не начали расследование, хотя лично де ла Марке герцог не казался плохим человеком. По слухам, он был представителем знати, прирожденным воином и с избытком доказал свою смелость на поле битвы, что в Эрнальдо вызывало несомненное уважение. Конечно, его личное отношение к герцогу Кастамарскому не мешало ему лишить того жизни. Целью покушения был дон Диего, а не его жена, но в тот день супруги поменялись лошадьми-близнецами, на которых они обычно ездили на прогулку. Если бы Эрнальдо и маркизу в тот день повезло, герцог бы кормил червей вместо своей жены. «Столько усилий – и всё псу под хвост», – часто повторял он себе. Судьба им не благоволила ни в том мероприятии, ни в прошедшей войне, но это был лишь вопрос времени.

Он закончил набивать дульнозарядный бландербасс[37], закрыл за собой дверь и отправился в сторону дома маркизы де Вильямар, чтобы выполнить поручение господина. Если в чем-то он и был уверен, так это в том, что так или иначе дон Энрике добьется для себя титула испанского гранда и несчастья для семьи Кастамар.

Тот же день, 16 октября 1720 года, позднее утро

Кухня превратилась в гул пара, горячих плит, печей, дров и угля: кухонные работники потрошили ягненка и рыбу и разбивали их твердые части; помощники отделяли мясо от кости и намазывали его миндальным соусом, покрывали сахарным сиропом, одни куски шпиговали свиным смальцем, а другие – оборачивали тонкими ломтиками бекона. Весь этот вихрь людей, кастрюль, сковородок, вертелов и инструментов для нарезки выветрил у Клары из головы воспоминание о происшествии с Росалией, которое почти стоило жизни бедняжке, а также неожиданный визит дона Диего на кухню. Она лишь время от времени вспоминала ошеломленное лицо доньи Урсулы. Подобное появление дона Диего на кухне уже само по себе было необычным, а уж то, с каким уважением он попрощался с главной кухаркой – как с сеньоритой из хорошей семьи, – и вовсе превращало всю эту сцену в нечто нелепое.

Клара повернулась и сделала глубокий вдох, вспоминая появление господина и вылезшие на лоб глаза экономки. Она слегка улыбнулась, почувствовав себя немного злодейкой при мысли, что наконец-то хоть что-то ускользнуло от железного контроля дракона. Что касается остального, то эта неразбериха помешала ей познакомиться с работницей, которую взяли на ее прежнее место, когда повысили: Беатрис Ульоа, ленивой и малообразованной девушкой. Клара предполагала, что донья Урсула предпочла нанять ее вместе со всеми, кого брали на время празднований, и лишить тем самым сеньориту Бельмонте возможности выбрать кого-нибудь под стать себе из временных работников. Клара поставила новенькую командовать поварятами, чтобы они не переставали наводить чистоту и не мешали остальным помощникам и более опытным кухонным рабочим.

Она еще раз перемешала тушеное мясо и попробовала кусочек, оценивая, достаточно ли в нем вина. Поняла, что нет, и осторожно добавила тонкой струйкой красного, аккуратно при этом помешивая. Потом Клара оставила мясо на попечение главной поварихи Альфонсины Серрано и снова посмотрела на новую работницу, которой отдали то же место в закутке, где она сама спала еще этим утром. Она увидела, как та неуклюже режет картошку брусочками батонэ[38]. Но в ее карих глазах читалось стремление выжить во что бы то ни стало, которое появляется у тех, на чью долю выпало много горя и страданий. То самое, что когда-то поселилось в ней самой.

Идя по коридорам в сторону других помещений кухни, она неожиданно услышала звуки клавесина, на котором кто-то виртуозно играл на верхних этажах. Она вспомнила, как они с сестрой сидели за инструментом в ожидании отца, несколькими днями ранее написавшего, что приедет к обеду. Но так и не приехал. Приехал посыльный с письмом от военного министра, дона Хосе де Гримальдо. Клара открыла дверь, чтобы поприветствовать родителя и ласково погладить его по щеке. Прочитав послание, она была вынуждена сесть, чем вызвала удивленные взгляды матери и сестры, выражавшие один вопрос: что происходит? Клара смогла со слезами на глазах ответить лишь через некоторое время.

– Ничего, – сказала она. – Ничего не происходит.

И потеряла сознание. Когда она пришла в себя, жизнь ее уже не была прежней: отец погиб, а она получила нервное расстройство, которое не давало ей выходить на открытое пространство. Несколько дней спустя от самого министра она узнала истинные обстоятельства смерти отца.

– Он умер как герой и патриот, – начал дон Хосе де Гримальдо.

По всей видимости, отряд карлистов проник за линию обороны Бурбонов и в поисках опиума и продовольствия напал на полевой лазарет, которым руководил отец. Ее родитель, узнав об этом, вместе с легкоранеными солдатами выставил защиту и организовал контрольный пункт на мосту через реку Тахунья. Пока они защищали свои позиции, он приказал спрятать все запасы опиума и еды, а сам переправил пациентов и женщин в безопасное место на другой берег реки. Позже выяснилось, что среди них был один из троюродных племянников короля.

– Ваш отец продержался около часа, но поскольку он был одним из последних защитников и понимал, что карлисты перебьют всех раненых, если перейдут на другой берег, то взорвал мост вместе с собой, – торжественно произнес министр. – Сожалею о его гибели. Ваш отец был человеком честным, добрым и смелым. В ту ночь он спас много жизней. Я знаю, что король, узнав об этом, сказал, что нужно будет удостоить его посмертно какой-нибудь милости.

Этой милости они так и не дождались. Несмотря на то, что они подали несколько прошений, война унесла все добрые намерения, и она так и не поняла, почему Бурбон не сдержал слова. С тех пор семья жила в нужде и страдании, за исключением некоторых отдельных моментов.

Ее мысли прервались, когда она завернула за угол и столкнулась лицом к лицу с доньей Урсулой, которая спускалась по широкой лестнице, расположенной справа от коридора. Рядом с ней шли две девушки, которые, судя по их передникам, были дополнительными помощницами на кухне. Увидев Клару, экономка, словно дирижер, остановила ее одним взмахом руки. Клара заметила, что та еще не пришла в себя после неожиданной встречи с доном Диего, и сдержала улыбку.

– Их светлости дон Диего и донья Мерседес вместе с их сиятельством доном Энрике и сеньоритой Кастро желают устроить пикник в садах Вильякор, – сообщила она Кларе, поздоровавшись и не оставив ей выбора.

– Один из лакеев по распоряжению дона Мелькиадеса уже уведомил меня об этом. Насколько я понимаю, дон Габриэль тоже будет там, – сказала Клара.

– Все верно, – ответила экономка, слегка приподняв брови, будто это было неважно.

Клара уловила некоторый дискомфорт в душе ключницы, возможно, из-за необходимости прислуживать темнокожему. Она это понимала, но если дон Габриэль был представителем знати, то у него было то же право наслаждаться своей свободой, что и у любого другого, и если господин был с детства ему как брат, то логично, что он любил его таким, какой он есть. Клара не испытывала ни малейшего неудобства от необходимости готовить также и для него. Она готовила еду для любого из слуг, включая многих, кто сейчас по статусу был ниже ее. В действительности, если бы господин пожелал, чтобы она приготовила корм для его скота, она бы это сделала без малейшего возражения.

– Это две новые помощницы на время празднований, – сообщила донья Урсула, резко сменив тему.

Долорес Карвахаль и Бенита Гонсалес, обе как минимум на десять лет старше Клары, поздоровались с ней должным образом, но с заметной долей недоверия в глазах.

– Приятно познакомиться, – ответила она и опять непроизвольно поприветствовала их как сеньорита.

В какой-то момент она осознала, что в силу своего воспитания снова так поступила, и разозлилась на себя. Обе женщины смотрели на нее, не зная, что и сказать, и неуклюже поклонились. Донья Урсула нахмурилась, и Клара поняла, что та непременно воспользуется этой ее промашкой, чтобы упрочить свою власть над ней.

– С этого момента вы обе поступаете в распоряжение главной кухарки. Сеньорита Бельмонте, мы можем поговорить? – спросила она.

Клара кивнула и распорядилась, чтобы помощницы занялись приготовлением пюре для гарнира. Донья Урсула с мрачной гримасой на лице подождала, пока обе помощницы удалятся. Клара терпеливо выдержала ее атаку.

– Сеньорита Бельмонте, постарайтесь не путать кухню с бальным залом его светлости. Этим простым горничным не нужны ваши церемонии, они сюда пришли работать, – заявила она властным, начальственным тоном.

Клара выждала несколько секунд, прежде чем ответить.

– При всем уважении, донья Урсула, я проявляю вежливость, которую мне привила мать, – сказала она. – Не думаю, что мое воспитание повредит этим…

Должно быть, впервые кто-то отвечал донье Урсуле в таком тоне, поскольку она широко раскрыла глаза и резко прервала ее.

– Простите, сеньорита Бельмонте, – предостерегла она ее взглядом, – очевидно, она научила вас хорошим манерам, но они не подходят для управления слугами на кухне, и поэтому не менее очевидно, что ваша мать проводила на кухне не так много времени, да и то исключительно ради развлечения.

Клара сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели, и собралась ответить, но донья Урсула не дала ей такой возможности.

– И очевидно, она не смогла вас научить, когда следует выполнить прямой приказ и замолчать, – закончила она. – Обращайтесь с прислугой с необходимой корректностью и не более того, а то, не дай бог, мы все тут возомним себя их светлостями. Возвращайтесь к работе.

Клара ограничилась выполнением приказа и отправилась по коридору в направлении кухни. Она понимала, что недовольство экономки было вызвано скорее тем, что произошло ранее, чем этим вежливым приветствием. Оно, хотя и было чрезмерным, ни в коем случае не могло никому навредить. Она продолжила свой путь, затылком ощущая взгляд доньи Урсулы с противоположного конца коридора. На мгновение она оглянулась, чтобы проверить, там ли еще экономка, и тут ровно в том месте, где начиналась лестница, ведущая на верхние этажи, ее внимание привлекла фигура, которая, должно быть, подслушивала. Это была Элиса. Девушка, вжавшись в стену, жестом просила ее идти дальше, не останавливаясь. Клара ничего не сказала. Вдалеке экономка продолжала что-то бормотать.

Лишь позднее, вернувшись в основное помещение кухни после того, как проверила два остальных, она увидела Элису Косту, ждавшую ее в патио с тазиком чистого, сложенного и выглаженного белья, делая вид, что работает. Увидев Клару, она подала ей знак, схватила свой таз и направилась к дверце, через которую разгружали товары. Клара незаметно кивнула и направилась к боковому коридору. Она вышла за дверь и подождала на достаточном от кухни расстоянии, пока с противоположного конца коридора к ней не подошла Элиса с тазиком, полным вещей.

– Я слышала, что сказала старая ведьма. Не расстраивайся, она со всеми такая, – прошептала она.

– Да, я заметила. Даже с доном Габриэлем, – ответила Клара.

– Ей невыносимо прислуживать негру, – объяснила Элиса. – Черт побери! Никому из нас не нравится, но ей с эдаким тщеславием… В какой-то степени это нормально. В конце концов, он просто негр. Говорят, они не такие, как мы, не такие умные. Но дон Абель, покойный отец дона Диего, вырастил его как собственного сына.

В этот момент Клара поняла, что Элиса – простая девушка, охотница поболтать. Известно, что люди незнатного происхождения, к числу которых она теперь принадлежала, вели себя совсем не так, как учили ее родители. Их манера общения не отличалась изяществом, все были частью одного мира и обращались друг к другу просто по именам. Возможно, это было следствием того, что все в равной степени ощущали жизненные невзгоды.

– Старая ведьма всегда терпеть не могла обращаться с негром как с сеньором, – выпалила она без остановки. – Настолько, что, говорят, была готова уйти из дома. Даже дон Диего сказал, что не возражает, если ей это невыносимо.

– Но она осталась, – тихо сказала Клара. – Она обожает властвовать над слугами.

– Эт точно. Но жизнь у нее горькая, как миндаль, так что даже муж не вытерпел и предпочел убраться, – сказала она уже чуть громче, сама не замечая этого. – Столько лет без мужчины – вот что с ней происходит!

Клара посмотрела по сторонам, опасаясь, что в любой момент может кто-нибудь появиться.

– Пожалуйста, тише, – смеясь, попросила она.

– Старая ведьма меня не слышит, я видела, как она отправилась на верхние этажи, – ответила Элиса.

Они смеялись, когда с противоположного конца коридора послышался хохот Росалии. Она появилась как привидение и, не задумываясь о словах, начала кричать: «Старая ведьма, старая ведьма!» – и простодушно смеяться. Клара и Элиса бросились к ней, чтобы унять. И именно в тот момент, когда Клара объясняла ей, что такое нельзя говорить ни в коем случае, ей показалось, что дверь кухни слегка качнулась, будто бы кто-то с другой стороны все это время подслушивал их разговор.