Кухарка из Кастамара

Вкус нутового супа со шпинатом, который приготовила Клара Бельмонте, вызвал у всех приятное недоумение. Им, привыкшим к простой стряпне сеньоры Эскривы, состоявшей из разного вида хлебных супов, фаршированных и жареных баклажанов и какого-нибудь десерта с переизбытком сахара, он доставил божественное наслаждение. Некоторые из слуг даже захотели, чтобы им рассказали прямо за столом, как она добилась такого вкуса. Девушка, слегка робея, объяснила, как нужно готовить шпинат, нут, варить яйца и картофель, следя за огнем под глиняным горшком на жаровне.

После первого блюда уже никто не заводил разговор о причине ее повышения, поскольку все было очевидно. Экономка, в свою очередь, еще не успела насладиться приготовленной Кларой едой, так как накануне весь день провела в Мадриде в поисках повара. В то утро она лишь попробовала завтрак, и по движению ее бровей стало понятно, что она удивлена. Мелькиадес знал ее слишком хорошо: донья Урсула ничего не сказала из-за своего высокомерия, и он должен был признать, что небольшое послабление в железном контроле, который экономка установила в Кастамаре, означало дуновение свежего ветра в разгар августа.

Когда он впервые увидел экономку, то у него сложилось впечатление, что она превосходная ключница, и, несмотря на годы постоянной травли со стороны этой женщины, он вынужден был согласиться, что так оно и было. До того как донья Урсула узнала о его тайне, Мелькиадес испытывал к ней глубокую симпатию. Возможно, из-за ее старательности, перфекционизма и полной отдачи в работе. Он снова и снова отмечал про себя, что за суровым обликом прячется очень привлекательная женщина. Порой, втайне даже от самого себя, сеньор Элькиса надеялся, что на этой душевной пустоши доньи Урсулы взойдут ростки сострадания; что, может быть, орошая их своей нежностью, он смог бы раскрыть более человечную сторону этой стальной женщины. Но это осталось лишь глупой иллюзией, и с течением времени его надежда оказалась пустыми чаяниями. Поэтому каждый раз, вспоминая, как она, злоупотребив его доверием, проникла в его тайны, он называл себя глупцом. Это случилось через несколько месяцев после того, как ее взяли ключницей в Кастамар, когда дворецкий уже украдкой посматривал на нее так, что она не замечала. На тот момент Мелькиадес был готов рассказать домоправительнице о своих горячих чувствах, но своим поступком она все перечеркнула. Он отчетливо помнил, как донья Урсула вошла в его кабинет, чтобы сообщить, что донья Альба, эта ангельская женщина, нуждалась в нем. «В тот злополучный день, когда все пошло хуже некуда, – сказал сеньор Элькиса себе. – Донья Альба умерла, а я перестал быть полноценным дворецким в Кастамаре». Мелькиадес, который в ту минуту писал в своем дневнике, в спешке выбежал вместе с экономкой, забыв открытую тетрадку на столе. На полпути он вспомнил о своей оплошности и, из свойственной ему педантичности, захотел ее сразу же исправить. Донья Урсула заботливо вызвалась пойти вместо него и убрать дневник на место, чтобы он незамедлительно предстал перед доньей Альбой. Его наивность сыграла с ним злую шутку и в конце концов превратила в марионетку.

– Надеюсь на ваше благоразумие, – сказал он.

– Конечно, дон Мелькиадес. Меньше всего мне хочется читать личные записи, – ответила донья Урсула, и глазом не моргнув.

Так дворецкий попросил ее спрятать оставленную на столе тетрадку в маленький шкаф и дал от него ключ. Доверившись ей, он направился в маленький зал, где его ожидала донья Альба. И пока сеньора рассказывала ему, что беременна и что хочет вечером преподнести сюрприз герцогу, донья Урсула – случайно или нет – обнаружила то самое письмо, когда убирала тетрадку в шкаф. То проклятое письмо, что поставило под удар все его будущее. Мелькиадес собственноручно положил его в тетрадку двумя днями ранее, когда кто-то прервал его, пожаловавшись на моль в шкафах, как раз в тот момент, когда он размышлял, не стоило ли его уничтожить. А потом благополучно о нем забыл. Эта оплошность и его доверчивость приговорили его к жизни комедианта, который бродит себе по Кастамару и отдает приказы. Он был главным шутом в этой странной трагикомедии. Дворецкий корил себя за то, что ему не хватило духа раскрыть господину суть этого письма и описанных в нем кощунств. И до тех пор, пока он не найдет в себе смелость признаться, донья Урсула будет держать его в своих руках, тиранить и душить, сколько ей угодно.

Мелькиадес ненавидел себя за трусость и даже за чувства, которые испытывал к ней и которые время от времени снова накатывали на него, как старый забытый голос. Он упрекал себя, говоря, что он лишь посредственность, разбитый манекен, на котором висят фальшивые медальки авторитета. За все эти годы он трижды был на грани того, чтобы рассказать все герцогу, но в последний момент, дрожа перед ним и покрываясь по́том, уходил, ссылаясь на плохое самочувствие. Много раз сеньор Элькиса задумывался над тем, чтобы покинуть имение, но, имея пятьдесят пять лет за плечами, трудно найти другое место главного дворецкого. Кроме того, его беспокоило, что донья Урсула воспользуется этим письмом, где бы он ни находился, чтобы разрушить его жизнь. Поэтому он был пленником в Кастамаре, как и дон Габриэль, только на свой лад. Оба они, каждый на своем уровне, были пленниками в золотой клетке. Так проходили годы, а с ними уменьшалась и возможность для Мелькиадеса начать новую жизнь вдали от этого имения, и лишь его тайна становилась с каждым разом опаснее.

Два удара в дверь оторвали его от письма. Дворецкий закрыл тетрадку, прежде чем разрешить войти. Его племянник Роберто Веласкес вошел и предстал перед ним с сияющими глазами и в безупречной ливрее. У него были большие уши, над верхней губой уже обозначился пушок, его статная фигура, несмотря на худощавость и высокий рост, делала из него привлекательного молодого человека.

– Дон Мелькиадес, вы меня звали? – спросил он, высоко подняв подбородок.

– Да, да, Роберто, проходи. Как тебе известно, его светлость сегодня обедает в садах Вильякор, – сказал он. – Поговори с доном Педро Себрианом, нашим первым конюхом, или, если его не будет, с доном Белисарио Коралем, главным конюхом, и передай ему, что нужно доставить туда два экипажа.

Как он и ожидал, молодой человек выразил удивление, поскольку господин с гостями желали прогуляться пешком. Не имело смысла доставлять туда экипажи. Мелькиадес терпеливо подождал, пока племянник спросит об этом. Он хотел, чтобы тот понял, что хороший слуга или помощник должен предвидеть любую ситуацию и быть на шаг впереди.

– Простите, дон Мелькиадес, – сказал юноша без фамильярности, как его научили, – но сам дон Диего, их светлости и гости пойдут пешком.

– Учитывая, что ты в этом доме недавно, – ответил сеньор Элькиса после небольшой театральной паузы, – предполагаю, что ты не знаком с садами Вильякор.

Юноша отрицательно покачал головой и слегка склонил подбородок.

– Они расположены не меньше чем в получасе ходьбы на запад и представляют собой превосходное место, чтобы насладиться сельской жизнью, – объяснил он. – Я пытаюсь предостеречь тебя от ошибок, которые другие уже совершили в прошлом. Если ты обратил внимание, я указал расстояние от дома до садов Вильякор, не так ли?

Юноша кивнул, нервно покрываясь по́том и не догадываясь, к чему дядя все это говорит. Мелькиадес выждал несколько мгновений, прежде чем рассказать, что может произойти за эти полчаса. Совет, который племянник должен был получить сегодня, он сам получил от отца, Рикардо Элькисы, который в свое время упрекал его самого в недальновидности.

– Служить – значит предвидеть желания господина, – наставлял он. – Предвидение – это неотъемлемое качество хорошего слуги.

Теперь его племяннику предстояло научиться этому.

– Этого достаточно, чтобы в случае непогоды их светлости насквозь промокли, – объяснил он. – Поэтому позаботься о том, чтобы экипажи ждали их там на всякий случай.

– Спасибо, дон Мелькиадес, – сказал молодой человек, усвоив урок.

– Надеюсь, в следующий раз это предложение будет исходить от тебя. Ты должен предупреждать подобные затруднения. В любом случае, если зайдет разговор, идея была полностью твоей, понятно?

Роберто удивился, утверждая, что всем понятно, что это не так, но одного его взгляда хватило, чтобы племянник оставил возражения. Поправив юноше воротник рубашки, Мелькиадес положил Роберто руку на плечо и сказал, что тот все делает правильно. Юноша вышел из комнаты почти на цыпочках, пытаясь выглядеть в новой одежде элегантно, как кабальеро. К сожалению, скоро он поймет, что это не так и что, как и все, кто не дворянского рода, будет вынужден работать до конца своих дней, чтобы заработать себе на жизнь.

Тут Мелькиадес ощутил пьянящий аромат ольи подриды, наваристого супа-рагу из пленительной смеси овощей, колбаски чоризо, нежного мяса с голяшки, свиных пятачков и хвоста, яичной лепешки, мозговых косточек, кочанной капусты… Это благоухание осталось в воздухе после того, как племянник закрыл дверь, и сулило обед, который подадут сегодня.

Запахи медленно достигали его комнаты, напоминая, что на кухне был кто-то новый, кто-то, сильно отличающийся от остальных, кто, сам того не зная, мог стать причиной больших перемен. И тогда Мелькиадес решил, что нужно будет познакомиться с Кларой Бельмонте лично, поскольку, в конце концов, пусть и номинально, он все еще оставался главным дворецким имения. Хотя надежда в подобных ситуациях скорее мешает, он позволил себе, влекомый очарованием ароматов, мысль о том, что однажды Кастамар снова будет его.

С каждым часом, проведенным в Кастамаре, Энрике чувствовал себя все более непринужденно. Дон Диего оказался человеком немного резким и, по его мнению, не столь выдающимся, как можно было бы ожидать от испанского гранда, но вполне достаточным для его аристократического рода. Самым примечательным в нем было сочетание несовместимых качеств, хотя Энрике еще не совсем четко представлял себе, которое из них преобладало. Как государственный муж, дон Диего был образованным и начитанным, его с детства готовили к тому, чтобы управлять Кастамаром и быть частью королевского двора, способным контролировать опасные ситуации, соразмерять свои действия и их последствия, разрабатывать план для достижения конкретных целей. С другой стороны, внутри него прятался рычащий зверь, который, вырвавшись наружу, был способен уничтожить все на своем пути.

За последней колкостью маркиза, брошенной им за завтраком, последовали еще несколько по поводу прислуги и негров, которые поддержала бы большая часть общества, но, как он знал, осуждал дон Диего. Он заметил, что начал раздражать герцога своими замечаниями, но они были достаточно тонкими, чтобы, с одной стороны, настроить того против себя, а с другой – не позволить остальным разглядеть его намерения. Маркиз и правда собирался в скором времени вывести герцога из себя своими замечаниями. Ему доставляло удовольствие наблюдать, как корабль его жертвы двигался по намеченному им курсу.

На самом деле Энрике слышал о трепетном отношении его светлости к прислуге и считал это его слабой стороной еще до своего приезда в имение, но за эти дни собственными глазами убедился в этом. Манера герцога обращаться к главному дворецкому, уважение к экономке, да даже сама история, которую рассказала донья Мерседес в день их приезда про то, как он отчитал аристократа за плохое обращение с садовником, – все подтверждало предположения маркиза. Энрике, как и большинство представителей знатных фамилий, считал это пустой тратой времени. Макиавелли уже в «Государе» утверждал, что тот, кто на народ надеется, строит на грязи и что если выбирать между любовью и страхом к себе, то предпочтительней второе. Энрике дела не было до любви слуг, сам он никого из них не любил. Слуги должны служить, оставаясь в той грязи, из которой они происходят, так как это их стихия. Кроме того, степень их свободы должны определять господа, поскольку большинство слуг не знает ни что с ней делать, ни куда направить свою жизнь. В основном низшие слои общества были не слишком далекого ума и, конечно, не были и никогда не будут ровней ему.

Сейчас, направляясь неспешным шагом в сады Вильякор рядом с сеньоритой Амелией и самим доном Диего, маркиз размышлял, как дальше плести свои сети. Нелегко было найти кандидатуру на роль соблазнительницы герцога. Она должна соответствовать определенным требованиям: создавать впечатление дочери уважаемого семейства, но уже познавшей мужчину, быть опытной в делах соблазнения, но, что самое важное, оставаться человеком, которым легко манипулировать, то есть находиться в критическом положении, из которого он мог бы извлечь выгоду. Он все ждал и ждал, следя за всеми богатыми и знатными семействами, оказавшимися в трудной жизненной ситуации, и вдруг нашел ту, что подходила ему. Донья Мерседес упомянула о ней в ничего не значащем замечании:

– Поверьте, маркиз, единственная девушка, которая добилась от моего сына хоть какого-то расположения, несмотря на всю боль его утраты, – Амелия Кастро, при том что пытались многие. Утонченное создание из уважаемой, хоть и не титулованной андалузской семьи. И, скажу вам больше, если бы мой сын увлекся ей, то я бы не возражала против их брака, чтобы хоть как-то избавить его от грусти, даже если у девушки и недостаточно благородное происхождение. Однако она ничего не добилась, и мой сын по-прежнему остается неприкаянной душой.

Потому-то маркиз и обратил внимание на несчастье, которое приключилось с сеньоритой Кастро. И вот сейчас она, ничего не подозревая, шла перед ним и с абсолютной непринужденностью направляла все свое искусство соблазнения на дона Диего, чего, собственно, Энрике и добивался. Позади него шел сводный брат герцога и не сводил с него глаз. Если план Энрике выгорит, то этот черномазый даже и представить себе не может, что он ему уготовил.

– По правде говоря, дон Диего, в свой последний приезд я так и не побывала в Вильякоре, – говорила в это время сеньорита Амелия.

– Значит, сегодня мы исправим эту непростительную ошибку, – ответил дон Диего.

Энрике, не выносивший подобных разговоров, отвлекся на размышления о том, как он усугубил несчастье сеньориты Кастро: сначала купил ее имение, потом выкупил долги, оставленные отцом, и напоследок погасил ее собственные задолженности; затем пустил по Кадису скандальные слухи о том, что она стала содержанкой некоего кабальеро, и в итоге, окончательно повергнув ее в несчастье и отчаяние, дал ей знать через свою знакомую, Веронику Саласар – вдову с определенным общественным весом в Кадисе, которая с удовольствием приняла в качестве оплаты более ста эскудо[39], – что упорное затворничество дона Диего, возможно, уже перестало быть таковым.

– Донья Мерседес мне сказала, что это одно из ваших любимых мест, – добавила она.

– И всей семьи. Особенно весной, когда зелени больше, – с улыбкой отметил дон Диего.

«Бедная сеньорита Кастро, – сказал про себя Энрике. – Всеми отвергнутая и полная несбывшихся желаний». Она даже и заподозрить не могла, что именно из-за его интриг ей пришлось спасаться бегством в Мадрид. Энрике лишь оставалось сидеть и терпеливо ждать приезда сеньориты Амелии с просьбой о помощи, пока люди Эрнальдо де ла Марки пристально следили за ней. Наконец они встретились в театре «Принц», она – с намерением заполучить потенциального мужа, а он – вынудить ее сыграть уготованную ей роль. Каким же грандиозным было это срежиссированное им лицедейство, по своему размаху значительно превосходившее то, что разворачивалось в тот день на подмостках.

– А ваша матушка, дон Диего, не пойдет с нами? – спросил Энрике, чтобы завязать разговор и обозначить свое присутствие.

– Она отправилась туда с самого раннего утра. Ей очень нравится прогуливаться до Вильякора по утрам, – ответил герцог.

Амелия Кастро, которой нужно было все внимание герцога, кокетливо улыбнулась.

– Если бы я знала, то, возможно, пошла бы с ней. Женщина в компании двух мужчин… Думаю, это не совсем правильно, – сказала она, поглядывая на обоих.

«Весьма глупо с ее стороны», – сказал себе Энрике. Если она намеревалась завладеть сердцем герцога Кастамарского, то ей ни в коем случае не стоило сбрасывать со счетов его сводного брата. Этим замечанием она показала, что считала негра не полноценным членом семьи, а лишь облагороженным рабом, в то время как для дона Диего этот потомок африканцев был братом. Однако он знал, что герцог не станет принимать это во внимание – должно быть, он уже привык к подобного рода оговоркам.

– Даю слово, что вам ничего не грозит. Вы среди трех кабальеро, – ответил герцог.

Она заметила свою оплошность и ласково улыбнулась ему.

– Мне этого достаточно, дон Диего, – сказала она. – Ничто не может угрожать тому, кто находится под защитой двух представителей благородного семейства Кастамаров и маркиза де Сото.

Энрике улыбнулся в ответ на комплимент, хотя в глубине души больше всего его порадовало, как достойно Амелия вышла из положения. «Хороший ход», – отметил он про себя. Послышался скрип колес тачки, и слева возникла огромная и слегка сгорбленная фигура садовника. Он перевозил мелкие растения вместе с удобрением, покрытым золой. Мужчина остановился и, сняв шляпу, поздоровался.

– Доброго дня вам, ваша светлость, ваше сиятельство, и всем остальным.

– Добрый день, Симон. Мы направлялись к садам Вильякор, – ответил герцог, по-дружески обращаясь к садовнику.

– Я проводил вашу матушку туда уже довольно давно, как она и попросила. В эту пору они чудесны, – с довольным видом ответил старик.

Дон Диего с братом ненадолго остановились, чтобы обменяться парой слов со слугой, и Энрике, увидев это, за пару шагов нагнал Амелию.

– Сеньорита Кастро, вчера нас прервали, – начал он, – и я не хотел бы, чтобы вы чувствовали себя неловко рядом со мной.

– Напротив, дон Энрике, вы даже представить себе не можете, как я вам благодарна, – спокойно ответила она тихим голосом.

– Я не требую от вас никакой благодарности, – сказал он, держа руки за спиной. – Вы знаете мои побуждения. Лишь позвольте мне быть и дальше вашим покровителем.

– И дальше? Мне не хотелось бы злоупотреблять вашей помощью, это было бы невежливо с моей стороны…

Маркиз отметил ее нервозность. Он почувствовал, как ее изящная головка поворачивается в его сторону, пытаясь понять, можно ли ему верить. Энрике протянул руку в перчатке и дотронулся до ее руки, а она не знала, как на это отреагировать.

– Я понимаю, – согласился он. – Вы правы, мы знакомы всего несколько дней. Поэтому знайте, что я не допущу, чтобы с вами случилось что-либо нехорошее, и сегодня утром я приказал своему управляющему, сеньору Барросо, погасить от моего имени все ваши долги… Вашего отца и ваши личные, – уточнил Энрике. – Включая выкуп семейной усадьбы. Теперь ваших долгов не существует.

– Но дон Энрике! – прошептала она, широко открыв глаза.

Маркиз заметил, как у сеньориты Амелии дрожат губы, выдавая ее страх, растерянность и недоверие. Она бежала из Кадиса от всех своих кредиторов и своей испорченной репутации, но оказалась в руках единственного кредитора. Бедняжка вдруг поняла, что он, несмотря на свою бескорыстную помощь, был сейчас хозяином всей ее жизни.

– Я… никогда не смогу расплатиться с вами, – сказала она. – Это невозможно…

– Успокойтесь и ни о чем не волнуйтесь. Мне невыносима сама мысль о том, что вы страдаете, в то время как в моих силах помочь вам. Такая сеньорита, как вы, не может опускаться ниже соответствующего ей уровня. – Энрике улыбнулся, внимательно глядя на нее. – Кроме того, если вы желаете добиться руки дона Диего, то вряд ли это удастся без хотя бы минимального приданого. В любом случае – и вы это прекрасно знаете – это было бы выгодным замужеством.

В каком-то смысле так и было, поскольку у нее не было никакого титула, а дон Диего был грандом Испании в нескольких поколениях. Несмотря на это, ей на руку играло установившееся при дворе мнение, что герцог так и умрет, не женившись во второй раз.

– Не хочу вас обидеть… – осторожно начала сеньорита Кастро, удивленно глядя на него, – но скажите мне правду: что вам нужно от меня?

Дон Энрике не ответил и лишь слегка улыбнулся, заметив, что герцог со сводным братом приближаются к ним сзади.

Он незаметно отстранился от сеньориты Амелии, притворившись, что между ними полное взаимопонимание, в то время как дон Диего подходил к ней с другой стороны, а рядом шагал негр, не сводивший с Энрике глаз.

– У вас тут весьма опытная прислуга… На меня это произвело незабываемое впечатление, дон Диего, – поддержала игру маркиза сеньорита Кастро.

– Кастамар всегда славился уровнем обслуживания, – сказал дон Габриэль, неожиданно приняв участие в разговоре. – Мой брат, как известно, всегда уделял этому особое внимание.

Энрике почувствовал на себе взгляд метиса с противоположной стороны. Этот наглец ему мешал. Он появлялся в неподходящее время в неподходящем месте, как в самый первый день, и постоянно приглядывал за ним. Маркиз подумал, что надо бы хорошенько проучить его за нахальство, но еще слишком рано для этого и следует пока обуздать собственное нетерпение.

– Садовник, кажется, староват для того, чтобы одному заниматься таким большим участком, – заметил он, даже не взглянув в сторону Габриэля.

Они добрались до конца тропинки, теряющейся среди каменисто-песчаных почв и сухой осоки. Пейзаж кое-где разбавляли дубы и большие глыбы твердого и гладкого серого гранита, характерного для горных окрестностей Мадрида.

– Это так, и, хотя у него бесчисленное количество помощников, он упрям как осел, дон Энрике, – ответил дон Диего. – Наш дворецкий, сеньор Элькиса, выделил ему около семи садовников, но каждый раз все заканчивается тем, что он сам выполняет всю работу вместо того, чтобы поручать другим.

– Это общая беда, присущая всем слугам: они не умеют управлять другими, – сказал Энрике.

– Я где-то читала, что слуга своим плохим поведением обычно обязан господину, который плохо им управляет, – заметила сеньорита Кастро с милой, бесхитростной улыбкой.

– Не стоит обращать внимания на книги, в которых говорят подобные вещи. Мой опыт показывает, что это бессмысленно, – возразил маркиз.

– А мой опыт показывает обратное, дон Энрике, – ответил герцог с полуулыбкой. – Сеньорита Кастро верно подметила, поскольку дурные приказы господина всегда выполняются его слугами. Я бы сказал, что среди слуг встречается такое же разнообразие характеров, как и среди представителей высшего общества.

– Не согласен, друг мой, все сходятся во мнении, что слуги в основном не обладают силой характера, необходимой для того, чтобы управлять другими, и только в исключительных случаях удается наблюдать склонность к управлению у определенных выдающихся представителей, как, например, дворецкий или управляющий.

Дон Диего не ответил, а только пожал плечами, чтобы не превращать разговор в долгий спор. Энрике промолчал, говоря себе, что герцог показал ту же нетвердость характера, что и его отец, когда дал свободу негру. Маркиз шагал, понимая, что, несмотря на попытку сблизиться с сеньоритой Кастро, ему сегодня же нужно взять инициативу в свои руки, если он хочет, чтобы его стратегия имела успех. Они шли еще полчаса, на этот раз сеньорита Амелия, помня о своей ошибке, обращалась в разговоре и к сводному брату герцога. Тот лишь один раз обронил ничего не значащее замечание, не желая углубляться в тему.

Они преодолели несколько холмов и оказались в большой роще, в которой дикорастущие деревья соседствовали с рукотворными каменными вазонами и простиралась тропинка, покрытая тонким слоем специального раствора. По ней они, петляя, поднялись на холм, оставив у его подножия ручей Кабесерас.

Примечания