Неподходящее занятие для женщины. Черная башня

– О, это известная в Кембридже фигура. Он разъезжает на своем жутком закрытом фургоне с такой яростью, будто развозит непокорных студентов по газовым камерам. Ланна знают все. Он редко улыбается, а если улыбается, то так, будто проклинает себя за улыбку. Я бы сосредоточился на Ланне.

Они зашагали по Трампингтон-стрит, не произнося больше ни слова, наслаждаясь теплом, ночными запахами и журчанием невидимых ручейков. Над дверями колледжей и в домиках привратников мерцали огоньки, сады и вереницы переходящих один в другой внутренних двориков за невысокими оградами казались далекими и нереальными, как во сне. Корделия неожиданно ощутила одиночество и меланхолию. Будь жив Берни, они бы сейчас обсуждали с ним перипетии дела, уютно устроившись в уголке какого-нибудь кембриджского паба, огражденные шумом, дымом и анонимностью от любопытных взглядов соседей, пользуясь одним им понятным языком и не повышая голоса. Они обсуждали бы личность молодого человека, над ложем которого висела такая умная картина, приобретшего вульгарный журнальчик с похотливыми картинками. Или это была не его покупка? А если не его, то как она очутилась в саду? Они обсуждали бы отца, сказавшего неправду о последнем телефонном звонке своего сына; заговорщически рассуждали бы о невычищенной лопате, наполовину вскопанной грядке, невымытой кофейной чашке, тщательно перепечатанной цитате из Блейка. Они говорили бы об Изабелль и ее испуге, о Софии и ее честности и о Хьюго, определенно знающем что-то о смерти Марка, очень умном Хьюго, только не таком умном, как ему хотелось бы. Впервые с того момента, как взялась за это дело, Корделия усомнилась в своей способности разобраться в нем в одиночку. Если бы рядом оказался кто-то надежный, кому она могла бы все рассказать и кто укрепил бы ее уверенность в себе! Она снова подумала о Софии; но София – бывшая любовница Марка и сестра Хьюго. В деле замешаны оба. Ей придется разбираться во всем самой; если задуматься, то она всегда была предоставлена самой себе. Как ни странно, эта мысль вернула ей уверенность в своих силах и надежду на успех.

На углу Пантон-стрит они замедлили шаг, и Хьюго сказал:

– Возвращаетесь на вечеринку?

– Нет, благодарю вас, Хьюго. Мне есть чем заняться.

– Вы останетесь в Кембридже?

Корделия не знала, вызван ли вопрос одной вежливостью. Решив соблюсти осторожность, она ответила:

– Разве что на день-другой. Я остановилась в скучной, но дешевой гостинице с завтраком рядом с вокзалом.

Он выслушал ложь без всяких комментариев, и они распрощались. Она вернулась на Норвич-стрит. Автомобиль поджидал ее напротив дома 57, выглядевшего темным и неуютным, что подчеркивало ее одиночество; все три окна смотрели на нее, как глаза мертвеца.

К коттеджу она подрулила изрядно уставшей. Оставив машину на опушке рощицы, она взялась за скрипучую калитку. Ночь выдалась темной; она нащупала в сумке фонарик и направила его луч на стену коттеджа и на заднюю дверь. Пользуясь фонарем, она вставила ключ в замок. Едва держась на ногах от усталости, она вошла в гостиную. Повисший на ее запястье фонарик осветил половицы. Затем, повинуясь неосознанному движению ее руки, он послал луч кверху, и ее взгляду предстало нечто висящее посреди комнаты на все том же крюке. Корделия вскрикнула и вцепилась рукой в крышку стола. Это оказался валик с ее кровати, верхняя четверть которого была туго перетянута веревкой, изображая голову, а низ облачен в брюки, принадлежавшие Марку. Пустые штанины, одна короче другой, зловеще висели над полом. Пока она с округлившимися от ужаса глазами и гулко колотящимся сердцем рассматривала композицию, в открытую дверь ворвался ночной ветерок, и валик в брюках стал медленно поворачиваться, словно его качнула чья-то рука.

Видимо, оцепенение, вызванное видом свисающего с крюка кошмара, продолжалось всего несколько секунд, однако ей показалось, что минули долгие минуты, прежде чем она нашла в себе силы забраться на стул и отцепить мерзкое чучело. Но, несмотря на ужас и отвращение, она заставила себя осмотреть узел. Веревка была привязана к крюку самым незамысловатым способом. Это значило, что неизвестный визитер решил не повторяться либо просто не знал особенностей первого узла. Она положила валик на стул и отправилась за пистолетом. Усталость заставила ее забыть о нем, но теперь она жаждала ощутить в ладони надежный холодный металл. Стоя у задней двери, она напрягла слух. Сад внезапно наполнился звуками, загадочными шорохами, шелестом листьев, колеблющихся в прохладном воздухе, словно от чьих-то вздохов, непонятной возней в траве и писком какого-то зверька, не иначе летучей мыши, почти над ухом. Но стоило ей шагнуть в направлении кустарника, ночь словно затаила дыхание. Она замерла, прислушиваясь, как бьется ее сердце, прежде чем набралась сил повернуться и протянуть руку, чтобы завладеть оружием. Пистолет оказался на месте. Она громко вздохнула и немедленно почувствовала себя гораздо спокойнее. Пистолет не был заряжен, но это не имело значения. Она поспешила назад в коттедж, уже не испытывая прежнего страха.

Прошел час, прежде чем она наконец улеглась. Она зажгла лампу и прошла с обыском по всему коттеджу. Затем предметом изучения стало окно. Человек проник в коттедж именно через него. Благодаря отсутствию шпингалета оно открывалось просто от толчка извне. Корделия извлекла из своего набора моток клейкой ленты и, вспомнив наставления Берни, прилепила раму к подоконнику двумя узенькими полосочками. Хотя надежность передних окон вызывала у нее меньше сомнений, она решила не рисковать и залепила их таким же способом. Это не могло послужить препятствием для вторжения, но она по крайней мере будет знать, что кто-то залезал в дом. Наконец, умывшись на кухне, она направилась наверх, в спальню. На двери не оказалось замка, поэтому она оставила ее слегка приоткрытой и водрузила на дверь сковородку. Если кто-нибудь войдет, это не будет для нее сюрпризом. Зарядив пистолет, она положила его на тумбочку, помня, что имеет дело с убийцей. Затем занялась веревкой. Обыкновенная веревка в четыре фута длиной, не новая и истрепанная с одного конца. У нее защемило сердце, когда она поняла, что происхождение веревки определить совершенно немыслимо. Однако она снабдила ее ярлычком, как учил Берни, и спрятала экспонат в чемоданчик с инструментами. Точно так же она поступила со скрученным ремешком и отпечатанным на машинке отрывком из Блейка, переместив их со дна своей сумки в полиэтиленовые пакеты. Она была настолько издергана, что даже эти нехитрые действия оказались возможны только благодаря усилию воли. Затем она положила валик на кровать, с трудом преодолев побуждение сбросить его на пол и уснуть так. После этого ничто – ни страх, ни отсутствие комфорта – уже не могло лишить ее сна. Еще несколько минут она прислушивалась к тиканию своих часов, затем усталость сделала свое дело и, не встречая сопротивления, увлекла ее в темный коридор сна.

Глава 4

Рано утром ее разбудили беспорядочное птичье пение и яркий свет нарождающегося дня. Она полежала еще несколько минут в своем спальном мешке, потягиваясь и наслаждаясь ароматами деревенского утра – бодрыми испарениями просыпающейся земли, влажным туманом, поднимающимся от травы, и сильным запахом стойла. Затем, решив во всем следовать примеру Марка, она притащила из сарая корыто, поставила его на кухне и, забравшись в него, облила обнаженное тело ледяной водой, оглашая крохотное помещение восторженным ойканьем. Простая жизнь словно позволяла не особенно церемониться со своей персоной. Корделия подумала, что при любых обстоятельствах вряд ли стала бы обливаться холодной водой в Лондоне и так откровенно наслаждаться запахом, распространяемым керосинкой и шипящим на ней беконом, как и вкусом крепкого утреннего чая.

Коттедж теперь был залит солнечным светом, и из такого святилища она могла бодро шагнуть в новый день, какие бы неожиданности он ей ни готовил. Летнее утро казалось средоточием покоя, и даже в гостиной не хотелось думать о трагической смерти Марка Келлендера. Торчащий из потолка крюк выглядел совершенно невинно, словно никогда не использовался для смертоносных целей. Ужас, овладевший ею в тот момент, когда фонарик выхватил из тьмы зловеще раздувшийся валик, медленно поворачивающийся от дуновения ночного ветерка, теперь казался совершенно нереальным, как будто во сне. Даже меры безопасности, предпринятые ею на сон грядущий, казались под укоряющим солнцем постыдным излишеством. Она чувствовала себя пугливой дурочкой, когда разряжала оружие, прятала патроны среди нижнего белья, а сам пистолет снова укрывала в ветвях кустарника, озираясь из опасения, как бы ее не заметили. Покончив с мытьем посуды и повесив чашку на крючок, она нарвала в дальнем углу сада букетик анютиных глазок, баранчиков и мятлика и поставила его на стол в чашке с водой.

Еще раньше она приняла решение, что первым делом попытается разыскать няню Пилбим. Даже если та не сможет пролить свет на причины его ухода из колледжа и смерти, то по крайней мере расскажет о его детстве и юности; она может лучше, чем кто-нибудь другой, разбираться в его характере. Он определенно не был ей безразличен – ведь она пришла на похороны и заказала дорогой венок. Она навестила его в колледже в день, когда ему исполнился двадцать один год. Возможно, он поддерживал с ней связь, даже доверял ей свои секреты. У него не было матери, и няня Пилбим могла ее в какой-то степени заменить.

По дороге в Кембридж Корделия продумывала тактику действий. Вполне вероятно, что няня Пилбим живет где-то в окрестностях города, а не в нем самом, ибо Хьюго Тиллинг видел ее там лишь однажды. Судя по его немногословному описанию, она была стара и, очевидно, совсем небогата. Следовательно, она не побывала бы на похоронах, если бы для этого пришлось предпринять длительное путешествие. Конечно, она не входила в группу официально скорбящих, то есть оказалась там не по приглашению сэра Рональда. По свидетельству Хьюго, люди на похоронах не разговаривали друг с другом. Из этого вряд ли можно было заключить, что мисс Пилбим была уважаемой хранительницей семейных традиций, почти что членом семьи. То, что сэр Рональд проигнорировал ее по случаю столь печального события, вызывало у Корделии недоумение. Ей никак не удавалось представить себе, какую роль играла мисс Пилбим в этой семье. Если старуха живет недалеко от Кембриджа, она могла заказать венок в какой-нибудь цветочной лавке города. Вряд ли можно было сделать это, не выезжая из деревни. Это был далеко не скромный венок, что свидетельствовало о немалом расходе и о посещении для его приобретения солидного заведения. Скорее всего она заказывала венок лично. Пожилые дамы не доверяют в таких случаях телефону, предпочитая действовать напрямую, ибо подозревают, что только личный контакт и подробное описание особенностей требуемого предмета способны обеспечить желаемый результат. Если мисс Пилбим добиралась из своей деревни на поезде или на автобусе, то наверняка остановила свой выбор на магазине в центре города. Корделия решила начать поиски, попросив у прохожих порекомендовать ей хороший цветочный магазин.

Она уже знала, что по Кембриджу лучше передвигаться не на автомобиле. Изучив карту из путеводителя, она решила оставить машину на стоянке у парка. Поиски могут занять немало времени, так что лучше положиться на ноги. В противном случае ей угрожали опасность штрафа за парковку в неположенном месте и даже конфискация автомобиля. Она посмотрела на часы. Было всего девять утра с минутами. Времени в ее распоряжении было предостаточно.

Первый час принес ей разочарование. Люди, к которым она обращалась со своим вопросом, были бы рады ей помочь, однако их представления о том, что значит «хороший цветочный магазин в центре», оказались весьма странными. Корделии пришлось побывать у зеленщика, торгующего, помимо овощей, букетиками срезанных цветов, у поставщика садового инвентаря, занимающегося саженцами, но никак не венками, а также в похоронной конторе. В двух цветочных магазинах, вызвавших у Корделии кое-какую надежду, никогда не слышали о мисс Пилбим и не готовили венков для похорон Марка Келлендера. Порядком устав и отчаявшись добиться толку, Корделия слегка приуныла. Мисс Пилбим вполне могла прибыть из Бери-Сент-Эдмундса или Ньюмаркета с готовым венком.

Однако в похоронной конторе она побывала не напрасно. Там ей назвали заведение, «торгующее чудесными венками, мисс, прямо чудесными». Заведение оказалось на большем удалении от центра, чем она рассчитывала. Еще на тротуаре, прежде чем зайти внутрь, она ощутила запах похорон – или венчания, что кому больше подходит. Стоило толкнуть дверь, как ей в ноздри ударил до того сладкий и теплый дух, что она с трудом перевела дыхание. Цветы были здесь буквально всюду. Вдоль стен стояли широченные поддоны с лилиями, ирисами и люпинами; на полу теснились кадки с цветами, которым положено украшать стены домов, бархатцами и левкоями; из ваз высовывались тугие, нераскрывшиеся бутоны роз на лишенных колючек стеблях, совершенно не отличающиеся друг от друга ни цветом, ни размером, словно их вырастили в пробирке; к прилавку вел проход, обставленный комнатными цветами в горшках, увитых разноцветными ленточками, так что посетитель начинал чувствовать себя почетным гостем на приеме.

Позади имелась комната, где трудились две продавщицы. Корделия присмотрелась к ним через открытую дверь. Та, что помоложе, вялая блондинка с пористой кожей, выполняла как бы функции помощницы палача, раскладывая розы и фрезии, которые стали жертвами, по типу и цвету. Ее начальница – о статусе свидетельствовал приличный халат и властное выражение лица – свертывала цветам головки, протыкала беспомощный бутон проволокой и насаживала на обширную подушку из мха в форме сердца. Корделия отвела глаза, не в силах вынести ужасное зрелище.

За прилавком неожиданно появилась полная дама в розовом фартуке. От нее исходил не менее сильный запах, чем от всего магазина в целом, однако она, по всей видимости, считала, что одного цветочного аромата недостаточно, и добавила к нему кое-что более экзотическое, так что эффект был близок к запаху хлороформового тампона.

Корделия открыла рот и произнесла заготовленную речь:

– Я здесь по поручению сэра Рональда Келлендера из Гарфорд-Хауса. Не могли бы вы нам помочь? Его сын был кремирован третьего июня, и его старая няня прислала очаровательный венок – крест из роз. Сэр Рональд потерял ее адрес, а ему очень хочется написать ей благодарственное письмо. Ее фамилия – Пилбим.

– Вряд ли мы выполняли подобный заказ третьего июня.

– Не могли бы вы справиться по книге?

Неожиданно блондинка оторвалась от работы и крикнула:

– Годдард!

– Что такое, Ширли? – угрожающе произнесла полная дама.

– Годдард. На венке было написано «от няни Пилбим», но заказывала венок некая миссис Годдард. От сэра Рональда уже приходила другая женщина и назвала эту фамилию – «Годдард». Я уже смотрела. Миссис Годдард, Лавандовый коттедж, Иклтон. Один крест, четыре фута длиной, красные розы. Четыре фунта. Там все записано.

– Большое вам спасибо! – искренне произнесла Корделия и, одарив всю троицу мимолетной улыбкой, поспешила на воздух, чтобы избежать расспросов о первой посетительнице из Гарфорд-Хауса. Странное происшествие, подумала она, только пусть они обсуждают его без нее. Лавандовый коттедж, Иклтон. Она повторяла адрес про себя, пока не отошла на безопасное расстояние от магазина и не остановилась, чтобы записать его.

Торопясь обратно на стоянку, она с удивлением почувствовала, что усталость сняло как рукой. Она заглянула в карту. Иклтон оказался деревней вблизи границы Эссекса, милях в десяти от Кембриджа. Это недалеко от Даксфорда, так что ей предстояло вернуться назад. Меньше получаса – и она у цели.

Однако движение на улицах Кембриджа задержало ее, и прошло тридцать пять минут, прежде чем она подрулила к красивой церкви Иклтона со сложенными из булыжника вперемежку с песчаником стенами и горделивым шпилем и оставила машину у самых ворот. Было бы неплохо заглянуть внутрь, но она поборола соблазн. Вдруг миссис Годдард сейчас уйдет на автобусную остановку, чтобы ехать в Кембридж? И она отправилась на поиски Лавандового коттеджа.

На самом деле дом оказался не коттеджем, а делящим общую стену с соседним строением домиком из красного кирпича в конце Хай-стрит. Дверь отделяла от дороги всего лишь узенькая полоска травы, лавандой же здесь не пахло вовсе. Стальной дверной молоток в виде львиной головы тяжело ухнул по содрогнувшейся двери. Однако ответом на удар был голос не из Лавандового коттеджа, а из соседнего дома. В его дверях возникла худая старуха без единого зуба во рту, в огромном переднике, усеянном розочками. На ногах красовались шлепанцы, голову венчал колпак, в глазах горел неутолимый интерес к малейшим проявлениям жизни.

– Вам, наверное, нужна миссис Годдард?

– Да. Вы знаете, где можно ее найти?

– Она наверняка там, на кладбище. Как всегда по утрам, если нет дождя.

– Я только что была рядом, у церкви. Там никого нет.

– Бог с вами, мисс! Какая церковь? У церкви нас уже который год не хоронят. Ее старик покоится там, где в свое время положат и ее, – на кладбище на Хинкстон-роуд. Идите прямо, в него и уткнетесь.

– Придется вернуться к церкви за машиной, – сказала Корделия.

Она не сомневалась, что старуха будет смотреть ей в спину, насколько хватит зрения, поэтому ей пришлось объяснить о машине, иначе было бы непонятно, зачем она уходит в направлении, противоположном названному. Старуха осклабилась, кивнула и подошла к ограде, чтобы лучше понаблюдать за шествием Корделии назад по Хай-стрит. При этом она кивала головой, как кукла на веревочке, отчего отчаянно подпрыгивал венчавший ее седые волосы колпак.

Найти кладбище оказалось нетрудно. Корделия оставила машину на траве в том месте, где стоял дорожный знак, указывающий направление на Даксфорд, и устремилась к стальным воротам. Ее глазам предстали маленькая часовня с полукруглым восточным крылом и старая деревянная скамья, заросшая лишайником и покрытая птичьим пометом, откуда открывался вид на все захоронения сразу. По обеим сторонам прямой дорожки располагались могилы, над которыми поднимались белые мраморные кресты, серые надгробные камни и маленькие ржавые крестики, клонящиеся долу, а на свежих могилах пестрели еще не увядшие цветы. Здесь веяло ничем не нарушаемым покоем. Вокруг кладбища высились деревья с застывшими в теплом безветрии листьями. Тишину нарушали только стрекотание кузнечиков в траве, редкий звон колокольчика на ближнем железнодорожном переезде и гулкий гудок дизельного локомотива.

На кладбище оказалась всего одна посетительница – пожилая женщина, склонившаяся над одной из дальних могил. Корделия посидела некоторое время спокойно, сложив руки на коленях, а потом медленно побрела к ней по траве. Она не сомневалась – предстоящий разговор станет поворотным моментом расследования, однако, как ни странно, не торопилась начинать его. Подойдя вплотную к могиле, она застыла на месте, дожидаясь, когда на нее обратят внимание.

Старушка у могилы не отличалась ростом. На ней было черное платье и старомодная соломенная шляпка с выцветшей вуалью, приколотая к прическе громадной черной булавкой. Она опустилась на колени спиной к Корделии, демонстрируя стоптанные подметки туфель на тоненьких, как высохшие ветки, ногах. Она чистила могилу от сорной травы; ее пальцы мелькали над редкой порослью, выдергивали из дерна тоненькие, почти незаметные, стебли. Рядом лежала корзинка со свернутой газетой и садовой лопаткой. Набрав полный кулак травинок, она бросала их в корзинку.

Спустя несколько минут, затраченных Корделией на молчаливое наблюдение за ее действиями, она оставила сорняки в покое и, удовлетворившись содеянным, принялась приглаживать травку, словно успокаивая потревоженные кости. Корделия подняла глаза и прочла выбитую на камне надпись:

Памяти Чарльза Альберта Годдарда, возлюбленного супруга Анни, покинувшего этот мир 27 августа 1962 года в возрасте 70 лет. Мир праху твоему.

Мир… Самая распространенная эпитафия на могилах людей этого поколения, которому мир должен представляться невиданной роскошью и высшим благословением.

Женщина откинулась назад и с удовлетворением окинула взглядом свою работу. В следующее мгновение она заметила Корделию. Обратив к ней свое морщинистое лицо, она сказала без всякого любопытства или досады:

– Хороший камень, не правда ли?

– Да, верно. Я восхищена надписью.