Щугор

– Что там такое? Не вижу.

– Выдра пробирается; видите, около камня плывет! Вот под берег направилась, в подмоину.

По указанию Алексея я оглядел зверя: темной полосой, вся вытянувшись по воде, бойко плыла выдра, то скрываясь за клубами пены, то изредка из-за них вывертываясь. Скоро она скрылась в береговую пазуху.

– Эх, ружья не взяли: убили бы! Больше десяти сажен не было, – пожалел Павел Дмитриевич.

– Может, и убили бы, да зверь-то теперь плох, еще не выкунел: проку в нем мало, – заметил Алексей.

На другой день мы достигнули устья реки Ичет (малый) Паток. Этот приток Щугора особенно славится изобилием лоха и харьюза. Рыболовные артели забираются в его верховья за этою рыбою так далеко, как только может пройти лодка. Выше Ичет Патока Щугор значительно суживается, извиваясь крутыми изгибами между каменистыми берегами, местами торчащими в реку острыми выступами. Течение здесь необыкновенно быстро: только благодаря заводям, образующимся под острыми кремнистыми косами, возможно подниматься вверх; выезжая из заводи на струю, мы едва справлялись с быстриною. Часто лодку нашу бросало с такою силою на берега, что, казалось, разобьет ее в щепы; но ловкость Алексея и его сметливость избавляли нас от опасности.

– Что это за крест на берегу, Павел Дмитриевич, в знамение какого события он тут воздвигнут? Может быть, промышленник похоронен? – спросил я Волкова, увидев на площадке одной косы старый, покривившийся крест, сделанный из чрезвычайно толстого дерева.

– А это место названо «Молебной Костью», в память одного происшествия, по случаю которого и крест поставлен. Дело заключалось в следующем: ты видишь, до какой степени в этих плесах быстр Щугор, даже в обыкновенное меженное время, как теперь. В паводки же на Урале Щугор почти мгновенно вздувается на несколько сажен выше меженного уровня и превращается в узких теснинах в страшный порог, в котором вода с бешеною силою громадным валом мчится вниз по крутому падению. Когда-то, в очень давнее время, чердынские рыбаки, промышлявшие в верховьях Щугора харьюзов и возвращавшиеся назад, были застигнуты врасплох около этих мест, подобным валом. С белою пенящейся гривою подхватил он маленькую лодочку на свои плечи и понесся с нею вниз. Челнок бросало из стороны в сторону, как легкую чурку, ежеминутно угрожая вдребезги разбить о каменистые берега. Рыбаки ожидали верной гибели. Надеяться на помощь неоткуда. Наконец, удачным поворотом волны около мыса лодчонку выбросило вот на тот пологий откос, не причинив ни малейшего вреда чердынцам. Они, в знамение счастливого избавления от смерти, отслужили здесь сами-как сумели – молебен, назвав место «Молебной Костью», и водрузили на нем этот самый крест.

– Я и в других местах зырянского края видал кресты на пустоплесье: видно, зыряне любят их ставить, – заметил я.

– То больше над покойниками. Мало ли умирает народу во время лесовья: над каждым умершим врыть крест зыряне считают за святое дело. Ставят также кресты и на перекрестных дорогах.

За «Молебной Костью» Щугор вновь расширяется. Берега значительно понижаются, переходя из скалистых отсыпей в ровную плоскость, поросшую до самой воды густым хвойным лесом. К вечеру мы доехали до красивого острова, известного под именем Лиственничного Дискоса. Название это произошло от четырех громадных лиственниц, растущих на острове. Под одной из них мы основали нашу ночевку.

Развели огонь и в ожидании чая и ужина улеглись на полсть. Чудный вечер. Тишина невозмутимая. Запад бледнеет; блекнут яркие отблески вечерней зари. Тускнут золотые и багровые глади щугорских вод. Серый цвет ночи, мало-помалу все расширяясь, надвигался с востока, закрывая на нем темным мраком волнистые гряды уральских предгорий.

– Видишь гору впереди, – заговорил Павел Дмитриевич, когда мы на другой день, после нашей ночевки на Лиственничном Дискосе, снова въехали в область скалистых берегов Щугора. – Это Толпас-Из – ветряное гнездо.

Высокая гора довольно длинным хребтом тянулась от Урала и обрывом упиралась в Щугор. Она увенчивалась зубчатым гребнем и двумя пиками, торчащими выше прочих, обнаженными и покрытыми каменными обломками.

– Почему так называется гора? – спросил я Волкова.

– А существует между здешними жителями такое поверье, что живет на этой горе ветер, что здесь его коренное, постоянное обитание, его дом, потому-то, рассказывают зыряне, самый слабый звук человеческого голоса, даже малейший стук вызывает будто бы около этих мест страшную бурю. Промышленники, проезжая мимо Толпас-Из, сохраняют глубокое молчание и даже обертывают тряпками уключины весел, чтобы они не скрипели. Я много раз подымался на эту гору, и странное дело: как бы тихо ни было, ни малейшего хилка, листочек не пошевелится на осине, на Толпас-Из все что-то гудит и завывает; раковины такие большие бывают, видал, я думаю, приложишь ее к уху и при полной тишине и безмолвии около тебя слышишь в раковине резкие звуки, как будто поет в ней кто; так и на Толпас-Из.

– Странно это; чем-нибудь можно же объяснить такое явление?

– Ничем другим, как особенным расположением скал и пиков, с особенною чувствительностью отражающих звуки. На этой горе есть озеро, из него текут в Щугор два истока Пилип-Ель и Дур-Ель. Это чисто горные ручьи, низвергающиеся с чрезвычайным шумом с крутизны. Может быть, этот шум чрез многочисленные отражения в скалах и дает звуки, похожие на завывание бури.

Мы подъехали к южному обрыву Толпас-Из весьма близко. Гора показалась нам настолько крутою, что взобраться на нее с этой стороны мы не решались. Далее Щугор поворачивает на восток, лукой огибая Толпас-Из. Мы проехали версты три и привалили к берегу, чтобы взойти на гору с восточного склона, более пологого и потому удобного для восхождения. Мне хотелось посмотреть горное озеро, по словам Волкова, чрезвычайно характерное.

Отсюда до подошвы Толпаз-Из версты полторы. Все это пространство и самый склон горы покрыты сплошным лесом. Мы взяли с собою ружья, захватили, по настоянию Павла Дмитриевича, ботальную сеть с бечевкою, кое-что из съестного и пустились в путь.

Шли мы сначала все ельником. Черника и брусника густо заволокли лесную почву. Спелые, крупные ягоды черники весьма привлекали к себе внимание Павла Дмитриевича, и он воздавал им должную честь. Часто попадались грузди, и какие грузди – ума помрачение: белые как снег, с толстым слоем прозрачного желе на шляпках гриба. Начались чащи. Держась по компасу принятого направления, мы с трудом сквозь них пробирались. Поднялся глухарь, шумно захлопав крыльями; фыркнул выводок рябчиков; молоденькие тут же, перед нами, расселись в полдерева. Я убил пару, Волков одного. Вот и подошва горы. Издали она казалась пологой, а пришлось лезть чуть не на стену. Ель сменялась соснами. Чем выше – тем реже лес. Сосняк стоит уже вразброде, небольшими группами и в одиночку. Некоторые из сосен, подмытые в корнях весенними потоками, накренились книзу, пошатнулись, красиво разметав свои кривые, засохшие ветви. Все лезем кверху, все выше, и, сквозь краснеющие стволы сосен, начали провертываться березы; местами попадается и ель, но корявая, обтянутая мохом, который густою бородою свешивается с ветвей. Наконец, мы достигли плоской равнины. Взвизгивание гагар и пронзительные крики чаек неслись к нам навстречу. Еще несколько сажен – и мы на берегу небольшого круглого озера. Оно улеглось в седле между двумя горными пиками. Берега пустынны: кое-где, как сторожевые маяки, стоят на них громадные сосны. Вода чиста как хрусталь, но от чрезмерной глубины этого горного водоема кажется черною. Множество гагар разных пород плавали по озеру. Они не пугались нас. Видно было, что здесь не часто их тревожат.

– Что же мы будем делать с сетью, какая здесь рыба, как она на эту высь заберется? – обратился я к Волкову.

– Рыба есть; а как она сюда попала, уж этого я тебе объяснить не берусь! Пойдем к истоку Дур-Ель.

Идти было недалеко, не более ста сажен, по сухому, песчано-илистому берегу. Из озера выдвигался узенький заливчик, в остром конце которого образовался прорыв, сажен в пять шириною, служивший истоком Дур-Ель.

Тихо подойдя к заливчику, мы заметили в нем всплески рыбы. Алексей перешел речку несколько ниже истока по перебору. Мы перебросили ему бечевку и посредством ее, перетянув ботальную мережу в узком месте заливчика, заперли рыбу. Затем, вырубив шестики, начали ими ботать. С первых же ударов по воде поплавки сети порывисто заиграли, беспрестанно окунываясь. Мы вытянули мережу, битком набитую карасями. Некоторые из них были более фунта.

Поздно возвратились мы к лодке; если б не компас, верный проводник зырян в их лесных странствиях, то, может быть, привелось бы ночевать на озере. Погода изменилась: в воздухе потянуло холодом и сыростью. На другой день свинцовые облака обложили все небо, и зачастил дождь, мелкий, пронизывающий, обещая затяжное ненастье. При таком состоянии погоды мы не рискнули ехать далее в верховья Щугора и вернулись назад. Обратное плавание вниз по течению быстрого Щугора совершилось вдвое скорее. Выехав на Печору, мы встретили посыльных к себе с провизией и распоряжением отправиться вниз по Печоре вплоть до Гуляевских Кошек.

notes

Примечания

1

Сетки, надеваемые на голову и лицо вроде пчелиных, употребляемых при вынимании меда из ульев.

2

Горный кряж Урала.

3

Находя не совсем, удобным для чтения привадить в разговоре зырянские фразы, я буду передавать их на одном русском языке, чего намерен держаться и далее при моих последующих встречах с зырянами в этой поездке. (Примеч. автора.)

4

Зырянский карманный компас.

5

Вэрса – пеший, куль-ва – водяной.

6

Пывзан – ночлежная избушка.

7

Шамья – амбарчик на столбе для склада дичи и провизии.