В Кэндлфорд!

Ближе к полудню они проехали через какое-то село. Люди в воскресных нарядах стекались к воротам, что вели на церковное кладбище. Сквайр и фермеры, а также старший садовник сквайра, школьный учитель и деревенский плотник были в цилиндрах. Батраки надели котелки, старики – мягкие черные фетровые шляпы. Рядом с мужчинами в цилиндрах шествовали женщины в богатых, темных, тяжелых платьях, державшие мужей под руку, а дети чинно шагали впереди или, уже не столь чинно, позади. Другие селяне, в будничной одежде, очень чистых сорочках и не зашнурованных по случаю выходного ботинках, несли свои обеды в пекарню или стояли группками у ее дверей; а по дороге перед ними медленно переступали взад-вперед две холеные серые лошадки, впряженные в экипаж с кучером и лакеем на запятках, щеголявших в блестящих шляпах с кокардами. Школьники под предводительством учительниц парами направлялись из воскресной школы в церковь.

Село это с его очаровательными коттеджами по обеим сторонам улицы, обсаженной молодыми каштанами, было таким многолюдным и живописным, что Лора сначала приняла его за Кэндлфорд. Но нет, сообщили ей; это вотчина лорда Такого-то. Без сомнения, экипаж и серые лошадки принадлежали именно ему. Это была так называемая образцовая деревня, где в каждом доме было по три спальни и имелись насосы для подачи воды в коттеджи.

Лорин отец заявил, будто там позволяют селиться лишь порядочным людям. Вот почему в церковь явилось так много людей. Казалось, он говорил серьезно, но мама цыкнула языком, и, чтобы задобрить ее, муж заметил, что, по его мнению, пекарня – это отличная идея.

– Ты бы хотела отдавать туда свое воскресное жаркое, чтобы его испекли, и, выходя из церкви, получать его уже готовым? – спросил он маму. Но это, похоже, ей тоже не понравилось; она сказала, что хороший обед состоит не только из жаркого, а кроме того, можно ли быть уверенным, что тебе вернут весь вытопившийся из мяса жир? Забавно, ведь у пекарей частенько бывает в продаже топленый жир. Они уверяют, будто покупают его у поваров из загородных поместий. Но так ли это на самом деле?

Вскоре после того, как образцовое село осталось позади, Полли притомилась, остановилась на дороге, и мама предложила сделать привал, надеть на пони торбу[11 - Торба – мешок с овсом, надеваемый на морду лошади.], а самим немного перекусить. Итак, все вылезли из повозки и, рассевшись, словно цыгане, на куче камней, стали лакомиться кексами, пить молоко из бутылки, слушать жаворонков над головой и вдыхать запах дикого тимьяна под ногами. К этому времени семейство уже очутилось в чужой местности, среди больших лугов с одиночными деревцами, где паслись или глазели на путешественников сквозь железные ограды по обочинам дороги стада волов. Отец указал на какие-то земляные укрепления, возведенные, по его словам, еще римлянами, и так хорошо описал древних воинов в медных шлемах, что дети воочию представили их себе; но ни ему, ни Лоре с Эдмундом и в голову не пришло бы, что однажды, еще при их жизни, соседний луг окружат строения, называемые «ангарами», и с него будут взмывать в небо другие воины, вооруженные куда более смертоносным оружием, чем то, которое когда-либо было известно римлянам. Нет, пока тот луг, ровный и зеленый, мирно нежился на солнышке в ожидании будущего, о котором никто и помыслить не мог.

Вскоре после привала впереди показался Кэндлфорд. Сначала – придорожные коттеджи, утопавшие в цветниках, затем дома на две семьи с аккуратными палисадничками за чугунными оградами и мощенными плиткой дорожками, ведущими к дверям. Затем газгольдер (ведь Кэндлфорд уже был газифицирован!) и железнодорожная станция, откуда в город можно было добраться из любого района, кроме местности, где находился Ларк-Райз, поскольку туда еще не провели железную дорогу. Потом появились тротуары, фонари и люди – столько людей дети никогда в жизни не видели. Но еще в предместьях брат с сестрой почувствовали, как мама подтолкнула отца локтем, и услышали:

– Вот тебе твоя роскошь! И даже перья!

Затем мама воскликнула:

– Вон Этель и Альма, они идут нам навстречу. Это ваши кузины. Обернитесь и помашите им, ребята!

Все еще пристегнутая к сиденью Лора кое-как оглянулась и увидела, что к ним приближаются две высокие девушки в белом.

Над их мягкими соломенными шляпами развевались длинные белые страусовые перья, шокировавшие маму, вероятно, отчасти по контрасту с простенькой Лориной шляпкой из белой соломки и с розовым бантом в тон платью. Шляпы были совершенно одинаковые, перья на них – также одинаковой, вплоть до последней пушинки, густоты. И белые вышитые муслиновые платья Лориных кузин были копиями друг друга, потому что тогда было модно одевать сестер одинаково, независимо от типа внешности. Девушки заметили родственников и подбежали к тележке, демонстрируя длинные ноги в черных чулках и блестящих лакированных туфельках. После расспросов о здоровье кузин, их родителей и остальных членов семьи девушки подошли к задку повозки.

– Так это Лора? А это милый малыш Эдмунд? Очень приятно. Как поживаете?

Альме было двенадцать лет, а Этель тринадцать, но такими холодными, недетскими манерами могли бы обладать и двадцатипятилетние, и тридцатилетние женщины. Лора уже пожалела, что они не остались дома, когда, застенчиво покраснев, ответила за себя и Эдмунда. Ей с трудом верилось, что эти высокие, нарядные, почти взрослые девушки – ее кузины. Она ожидала чего-то совсем иного.

Однако девочка почувствовала себя непринужденнее, когда повозка двинулась дальше и Этель и Альма пошли рядом, по обе стороны задка, с легкой улыбкой отвечая на вопросы, выкрикиваемые их дядюшкой. Да, дядя, Альма до сих пор учится в кэндлфордской школе; а Этель поступила в пансион мисс Басселл, приезжает домой в пятницу вечером и в понедельник утром уезжает обратно. Она пробудет там, пока не наступит время идти в училище, где готовят школьных учительниц.

– Вот и правильно! – крикнул Лорин отец. – Ежели сейчас напичкаешь себя знаниями, в будущем сможешь пичкать ими других людей. А Альма, она тоже пойдет в учительницы?

О нет, Альма по окончании школы собиралась поступить в ученицы к придворной портнихе в Оксфорде.

– Превосходно, – одобрил дядюшка. – Когда Лору будут представлять ко двору, Альма сможет сшить ей платье.

Девушки неуверенно рассмеялись, словно не были уверены, шутит он или нет, и Эмма сказала мужу, чтобы он «не паясничал», но Лоре стало не по себе. Она решила, что речь идет о скотном дворе, и мысль о том, что ее зачем-то будут там представлять, была не особенно приятна.

Еще раньше было условлено, что ларк-райзское семейство будет обедать в доме Этель и Альмы – не потому, что их родители были самыми состоятельными из кэндлфордской родни, но потому, что их дом находился ближе всего ко въезду в город. После этого гости должны были навестить других родственников. Лоре показалось, что мама предпочла бы отправиться сразу туда, поскольку еще дома, при обсуждении предстоящих планов, она заявила, что терпеть не может шумиху и бахвальство и что деньги – это еще не все, хотя иные люди, у кого их много, могут так думать.

– Впрочем, – заключила мама, – это твои родственники, не мои, и я надеюсь, что ты понимаешь их лучше, чем я. Только, ради бога, не переходи с Джеймсом на политику, как на нашей свадьбе. Когда вы двое спорите до посинения, то никогда не соглашаетесь друг с другом, так какой же смысл спорить.

И ее муж довольно кротко, что было для него нехарактерно, пообещал не поднимать эту тему первым.

Кэндлфорд показался Лоре очень большим и величественным городом: тут было несколько сходившихся к площади улиц со множеством больших, зашторенных по случаю воскресенья витрин, дом врача с красной лампой над дверью, церковь с высоким шпилем, женщины и девушки в легких летних платьях, мужчины в элегантных костюмах и белых канотье.

Но тележка остановилась перед высоким белым домом, стоявшим в глубине небольшой лужайки, на которой рос каштан. Вывеска информировала публику о том, что «Джеймс Доуленд, строитель и подрядчик» производит «строительные, ремонтные и санитарно-гигиенические работы. Смета бесплатно».

Читатели, без сомнения, замечали, сколь редко строители живут в домах, возведенных ими самими. Вы попадаете в город или деревню, разрастающиеся во всех направлениях, с домами и особняками, являющими собой шедевры современности; однако, как правило, обнаруживаете, что их строитель обитает почти в самом центре, с уютом и удобством поселившись в более солидном, хотя и менее комфортабельном здании довольно давней постройки. Дом дяди Джеймса Доуленда, вероятно, относился к георгианской эпохе. Восемь красиво расположенных на фасаде окон обрамляли гирлянды глицинии, по сторонам лестницы, ведшей на крыльцо с козырьком, были врыты низкие белые столбики с цепями, окружавшие маленькую лужайку. Но Лора, успев составить лишь общее впечатление и подумать: «Какой милый дом», очутилась в ласковых объятиях тетушки Эдит, выразившей уверенность, что все семейство устало после долгой поездки под палящим солнцем и будет радо отдохнуть; дядюшка же скоро будет здесь. Теперь он церковный староста и должен присутствовать на утренней службе; и если Роберт отведет повозку к воротам во двор («Ты не забыл дорогу, Роберт?»), то Альма велит мальчику-слуге присмотреть за пони.

– Он приходит по утрам в воскресенье на час-два, чтобы почистить ботинки и ножи, ну, ты понимаешь, Эмми, и я намеренно задержала его сегодня. А вы поднимайтесь со мной в дом, и я найду лосьон против Лориных веснушек; а потом вы все должны выпить по бокалу вина, чтобы освежиться. Оно моего собственного изготовления, так что детям тоже можно, не бойтесь. Джеймс ни за что бы не допустил в доме хмельных напитков.

Интерьер дома после их собственного невзрачного коттеджа показался Лоре дворцом. По сторонам от входа располагались две гостиные, и в одной из них находился стол, уставленный графинами, бокалами для вина и блюдами с кексами, фруктами и печеньем.

– Какой чудесный обед, – прошептала Лора матери, когда они на мгновение остались в комнате одни.

– Это не обед, а легкая закуска, – тихо ответила та, и Лора решила, что «легкая закуска» означает праздничный обед, устраиваемый в подобных случаях. Потом вернулись отец и брат, ходившие мыть руки, и Эдмунд стал возбужденно рассказывать про цепочку, за которую можно потянуть, чтобы спустить воду:

– Воды там больше, чем в ручье у нас дома!

Мама шикнула на него и добавила, что про цепочку объяснит позднее. Лора этого чуда не видела. Они с матерью сняли шляпки и вымыли руки в парадной спальне – великолепной комнате с кроватью под зеленым балдахином и широким умывальником с двумя кувшинами и тазиками.

– Удобства вон в том углу, – сообщила тетушка, и «удобства» оказались неким подобием трона с ковровой обивкой на ступенях и открывающейся крышкой. Но Лора была старше Эдмунда и знала, что упоминать о таких вещах неприлично.

Наконец явился дядя Джеймс Доуленд. Это был крупный, внушительной наружности мужчина, который словно заполнил собой даже эту большую, просторную комнату. После его прихода поток добродушной болтовни тетушки Эдит иссяк, а Альма, порхавшая вокруг стола, накладывая себе понемногу со всех блюд, опустилась на диван и натянула короткую юбку на колени. Лора, которую в знак приветствия тяжело потрепали по голове, спряталась за спиной матери. Дядя Джеймс был так высок, дороден и смугл, у него были такие кустистые брови и густые усы, такой лощеный воскресный костюм и такая увесистая золотая цепочка для часов, что рядом с ним остальные присутствующие, казалось, отошли на второй план. Кроме Лориного отца, почти столь же рослого, хотя и более стройного, который стоял с Джеймсом на каминном коврике и беседовал об их ремесле. Впоследствии выяснилось, что это единственная безопасная тема.

Дядя Джеймс Доуленд был из числа тех ярых общественников, которых в то время можно было встретить в любом провинциальном городе или большом селении. Руководя собственной, отнюдь не маленькой, компанией по строительству новых домов, ремонту старых и поддержанию в исправном состоянии крыш и водостоков, вдобавок он являлся народным церковным старостой[12 - Народный церковный староста (People’s Churchwarden) избирался прихожанами.], певчим, иногда органистом, членом всех местных комитетов и аудитором всех благотворительных счетов. Но главным его увлечением было движение трезвенников, в ту пору – обычная примета приходской жизни. Ненависть Джеймса Доуленда к спиртным напиткам превратилась в фобию, и он частенько говаривал, что тот из его работников, кого он заметит у входа в трактир, перестанет у него трудиться. Однако дядя Джеймс не довольствовался тем, что установил трезвеннические порядки у себя дома и в компании; поле его деятельности распространилось на весь город, и если ему удавалось уговорить или подкупить какого-нибудь несчастного рабочего, чтобы тот отказался от своей вечерней полпинты, он так воодушевлялся, словно получил подряд на строительство особняка.

Дядя Джеймс стремился завербовать в трезвенники даже самых маленьких детей. Он водил их крошечными ручками, когда они подписывали зарок воздержания от алкоголя, и, чтобы удержать их в своих рядах, создал «Ансамбль надежды», который собирался раз в неделю, чтобы угощаться за его счет булочками и лимонадом и исполнять под аккомпанемент школьной фисгармонии такие духоподъемные песенки, как «Прошу, не продавайте выпивку вы моему отцу» или:

Мой дорогой отец, пойдем домой сейчас,
Часы на колокольне уж пробили час.
Ты обещал домой с работы приходить
И по пути нигде не пить и не кутить.

А в это время их собственные достойные отцы, выпив в любимом трактире свои скромные полпинты, уже сидели по домам, и припозднившимся певцам, вероятно, грозили неприятности.

В то первое воскресенье и Эдмунд, и Лора подписали красивый, с сине-золотыми узорами, лист с текстом зарока, тем самым пообещав впредь не прикасаться к хмельным напиткам, «и да поможет мне Господь». Они в точности не знали, что такое хмельные напитки, но листы им понравились, и они обрадовались, когда дядя предложил вставить их в рамочку и повесить у них дома над кроватями.

Тетушка Эдит приглянулась брату с сестрой куда больше. Она была розовая, пышная, с волнистыми седыми волосами и ласковыми серыми глазами. На ней было серое шелковое платье, и при каждом движении от нее исходил слабый аромат лаванды. Она казалась доброй и действительно была добра; но, как вскоре выяснилось и подтвердилось, о ней больше нечего было сказать. Когда рядом не было мужа и дочерей, тетушка Эдит неумолчно щебетала, перескакивая с темы на тему, словно журчащий ручеек. Она чрезвычайно восхищалась своим мужем, и каждое мгновение, проведенное в обществе Лориной матери, посвящала его восхвалениям. Джеймс говорил то, Джеймс сделал это, а вот история, доказывающая, насколько его ценят и уважают. В присутствии мужа Эдит как будто побаивалась его и, несомненно, боялась своих дочерей. Прежде чем выразить собственное мнение или условиться о чем-нибудь, она непременно осведомлялась у девочек: «Как по-твоему, дорогая?» или: «Что бы ты сделала на моем месте?» Затем хозяйка дома обращалась к невестке: «Ты, конечно же, понимаешь, Эмми, у них, с их-то образованием и знакомствами, совсем другие понятия». Эдит уже успела поведать гостье, что ее дочери иногда играют в теннис у дома священника.

Лора считала кузин самодовольными особами и, хотя не могла выразить это словесно, чувствовала, что они относятся к ней и ее матери покровительственно, как к бедным родственницам; впрочем, возможно, девочка ошибалась. Быть может, причина заключалась лишь в том, что мисс Доуленд были настолько далеки от ларк-райзской родни по обстоятельствам и интересам, что не имели с ними ничего общего. То был единственный раз, когда Лора и ее кузины при встрече общались более-менее на равных. Во время ее следующего визита девушки были в отъезде и стали взрослыми прежде, чем она увидела их снова. Лора успела заметить последний взмах их юбок, когда они начали стремительно взбираться по социальной лестнице, которая увела обеих сестер из ее жизни.

Обед, последовавший сразу за легкой закуской, оказался превосходным. На одном конце стола красовалась ножка ягненка, зажаренная на открытом огне, чтобы сохранить соки, на другом – пара отварных кур, украшенных ломтиками ветчины. А кроме того – желе, творожники и крыжовенный пирог со сливками.

Посуду приносила и убирала «девушка». В те времена в семьях ремесленников служанку, независимо от возраста, всегда называли «девушкой». В данном случае это была девушка лет пятидесяти, которая жила при тетушке Эдит со дня замужества последней и должна была остаться здесь до конца ее жизни. По словам Лориной матери, служанка была перегружена работой, но если и так, ее, по-видимому, это устраивало, ибо она была румяна и кругла, как бочка, а единственная жалоба, которую от нее когда-либо слышали, состояла в том, что «миссис» всегда раскатывает тесто сама, хотя знает, что она, Берта, со скалкой управляется ловчее. Берта убирала, чистила и натирала весь этот огромный дом, по понедельникам помогала прачке, готовила еду, штопала чулки, и все это за двенадцать фунтов в год. Она тоже была добра. Заметив в то первое посещение, что Лоре после «легкой закуски» уже не хочется обедать, Берта, пока остальные беседовали, тихонько убрала со стола тарелку девочки, к которой та едва притронулась.

Обед был роскошный и утонченный, но для ребенка с такими радужными ожиданиями ужасно скучный. Все вернулись в первую гостиную. Закуски исчезли, а на столе осталась лишь зеленая плюшевая скатерть. Этель и Альма ушли в воскресную школу, которую обе посещали, а Лоре дали посмотреть книгу с видами Рамсгита. Шторы опустили, поскольку солнце светило прямо в окна, и в комнате пахло воскресными нарядами, полиролем и ароматическими благовониями. Эдмунд успел прикорнуть на коленях у матери, Лору тоже стало клонить в сон, но тут приглушенный гул беседы, которую взрослые вели у нее над головой, нарушили громкие крики:

– Ирландия! Гомруль! Гладстон говорит… Лорд Хартингтон говорит… Джоуи Чемберлен говорит…

Мужчины все-таки обратились к теме, которой столь страшилась мама.

– Они такие же подданные королевы Виктории, как и мы, не так ли? – настаивал дядюшка Джеймс. – Что ж, пусть тогда ведут себя соответственно и будут признательны за то, что у них достойное правительство. Хорошенькое выйдет дело, если предоставить им самоуправление, они ведь не более чем свора пьяных дикарей.

– Понравилось бы тебе, если бы в Англию вторглись чужаки… – начал отец.

– Я бы посмотрел, как у них это получится, – перебил его Джеймс.

– …Если бы в Англию вторглись чужаки и начали лить кровь, как воду, жечь наши дома и мастерские, насаждать свою религию. Держу пари, ты захотел бы избавиться от них и вернуть себе независимость.

– Ну, мы же их завоевали, не так ли? Так что пусть знают, кто их хозяева, а если не будут ходить по струнке, пускай наши солдаты отправятся туда и заставят их.