На стороне ангелов

«Ну конечно», и опять она начала тараторить. как будто боялась не успеть. «Очень важно для душевного равновесия быть спокойным. Особенно когда у тебя есть ребенок. Дети забирают энергию, и если у тебя нет никакой помощи, то и много времени, и даже нестационарного. Я очень хорошо помню тот день, когда мы переехали. Можешь себе представить моё угнетенное состояние, даже не страх перед чем-то новым, а сознательное восхождение на эшафот. Новое может пугать, но не угнетать. Мы начали перевозить вещи за два месяца, но я все откладывала многое на последний день, цеплялась за вещи, они мне все были нужны до конца там, в нашей старой квартире. Я даже не занималась ходом ремонта, хотя мебель, плитку, кухню мы выбирали вместе с мужем, и ими я осталась довольна. Чинция заставила своего сына позвать в маляры их родственника, а тот мало того что много запросил, остался недоволен, но и не доделал, а то что сделал в ближайшее время оказалось некачественным.»

«Почему же Маттео не отказался? Почему вы с самого начала приняли возможность вами манипулировать, ты говоришь, это был не совет, она заставила…»

«Потому что, как я сказала ранее, мы все хотели быть спокойными. По крайней мере, мы с Маттео сошлись в этом характерами, мы не ищем ссор. Мы вообще никогда не ссорились. Мы жили вместе и каждый делал свои дела, и никто никем не понукал, никого не принуждал, не подкалывал. Я ведь вышла замуж за него, в церкви я дала ему клятву, а не его семье. Поэтому когда я попросила развод, я не чувствовала себя грешной. Они постоянно вторгались в нашу жизнь.»

Инспектор заинтересовался, расцепил свою вальяжную позу, убрал ногу с ноги и облокотился об стол. Он хотел максимально приблизиться к Наде. Улыбка исчезла с лица, сверлящий взгляд стал ещё более колючим.

«Ты забегаешь вперед, что это за речи про развод, и вообще кто такие они, если мы говорили про Чинцию?»

«Они – это вся её семья: её муж, внук, его девушка, муж её умершей дочери, который никогда с ней не ладил. Редкостно, не так часто как Чинция, они тоже делали меня мишенью для своих унизительных судейств. Видишь ли, мне всё равно и не всё равно, для других я как тот столб, который не пошатнет сильный ветер, я буду делать то, за что меня критикуют, не назло, и не потому, что у меня бунтарский характер. Я наоборот хочу спокойствия. Они своими действиями причинили мне боль, от которой мне сложно избавиться. И что еще хуже, я привыкла что они посылают меня куда подальше, и даже без всякого очевидного мотива. А потом на другой день делают вид, что всё так и надо. Раньше я обижалась и подолгу, они уважали эти моменты моего отдаления, я всегда стараюсь уйти от того, что меня заставляет страдать. Наверное не только я, так поступают все. У меня такой характер, что если ты оставишь меня в покое, я сама захочу поработать над своими несовершенствами. Но если ты начнешь вульгарно совать нос в мои привычки, образ жизни, в моё существо, я подумаю, что у тебя найдутся ещё и похуже недостатки, и что ты уязвимее, просто мне тяжело вот так нахально ответить зеркальной мерзостью. Мне самой тяжело, потому что я каждый день себя караю, я сама себе судья и хочу себя оценивать как мне полагается. К сведению, я достаточно училась для этого.» Надя грозно подняла палец и, угрозительно хмурясь, ткнула им в лицо инспектора. Потом как будто бы сконфузившись от излишества эмоций, она сцепила руки и застыла в образе равнодушной статуи.

Наоборот, Фортунато ощетинился, максимально приблизился к её лицу, и приподняв бровь, прошептал: «Послушай, ты здесь на допросе, не забывай это. Мне нужны показания. Четкие, краткие, внятные и правдивые. Отвечай ясно и не забегай вперед.» Инспектор потерял терпение, что было совершенно не в его духе и заметил, что допрашиваемая неприязненно отвернулась от его лица. Глаза из ярких, полных энтузиазма превратились в уставшие.

«Хорошо, извините, просто мне много есть чего рассказать. Я понимаю, что вам не нужны рассказы о бытовухе, о том, как мне было плохо и тяжело. Это вообще никому не надо. Родителей у меня нет, и самый близкий родственник, мой муж, меня не слушал, так, делал вид, а на самом деле пропускал всё мимо ушей. Поэтому, что ждать от чужих людей. Всем нужны только приятные разговоры.»

Фортунато пожалел, что сделал это замечание, на самом деле его уже раздражало, что Надя не оставляла его равнодушным. Он придал словам максимально дружеский и даже извинительный оттенок: «Мне интересно, но на вопросы надо отвечать, мне необходимо собирать показания, а ты отвечаешь уклончиво. И знаешь, что я тебе предложу. Делиться с бумагой, записывать все негативные эмоции, бытовуху, как ты говоришь. Всё, что тебя терзает. Очень эффективный метод, ещё эффективней намеренно заставлять себя видеть позитивные ситуации, и их тоже прописывать, замечать. Перечитывая записи, ты прийдёшь к выводу, что не каждый же день вы ссорились со свекровью, но зацикливаясь на каком-то одном факте, ты продолжаешь омрачать и последующие дни, когда можно просто радоваться жизни. Знаешь, у меня в доме нет негативных ситуаций, но и живу я один. Моё равновесие между плохим и хорошим составляет работа. Я вижу столько мерзости и страдания, что возвращаясь домой меня не угнетает холостятская жизнь. Это не значит, что я не волнуюсь о своём личном одиночестве, я просто не зацикливаюсь на том, что не создал семью, что меня никто не ждет у домашнего очага, да и нет его у меня. Появился бы, наверняка бы появились и теща, и детские крики, и бессонные ночи. Наверное поэтому я до сих пор и не женился, видимо не нашел ту, ради которой всё стало бы мелочами. Вот как ты пригрозилась сейчас, что ты училась, наверняка оценишь эти фразы как избитые, но ты должна понять, и это лучше для тебя, что нет ничего плохого в банальности, и что люди, даже менее образованные чем ты, прежде чем сколотить клише, прожили и из опыта поняли для себя очень простую истину.»

Инспектор сделал паузу, решил посмотреть перебьет ли его Надя, или же дослушает, что он хотел сказать. Не перебила и он заверившил начатую мысль. «Из моего личного рабочего опыта, я могу тебя заверить, что невозможно избежать зла, оно есть и в тебе и в людях. Могу тебя также заверить, что бессмысленно что-то делать с людьми, чем больше ты будешь стараться их переделать, или же, как в твоем случае, избегать возможное зло, тем больше ты его на себя навлечешь. Преступниками становятся из-за зла в себе. Если ты будешь добр с людьми, даже, и в первую очередь, с теми, кто этого не заслуживает, ты всё равно добьешься лучших результатов, чем отвечая злом на зло. Поэтому единственный выход его избежать – устранить его из себя. Наверняка ты найдешь тысячи причин, почему другие неправы и они найдут столько же в тебе. И так будет продолжаться, пока кто-то не расцепит этот порочный круг. Вопрос не в том, кто прав, а кто виноват, вопрос в тебе – оно тебе надо?»

Надя улыбнулась, начала разглядывать фотографию президента правительства на стене, видимо пытаясь совладать со слезами. «Ты думаешь я не пробовала? Знаешь, когда несмотря на напоминания в Фэйсбуке, люди забывали поздравить меня с днем рождения, я наоборот всех поздравляла с их праздниками, пытаясь вызвать эффект взаимообмена услугами. Только эти принципы и хитрости работают в учебниках и не предусматривают невежливость и халатность. Нет никому дела до учтивости и механизм «ты-мне, я-тебе» работает выборочно и со мной только негативно.» Взгляд её опять вернулся к глазам инспектора, такой меланхоличный взгляд. «Научиться отвечать позитивом на негатив? Это ещё в Библии было написано, что надо подставлять щеку для удара. Я думаю, что у меня не тот характер. Это сложно.»

«Ты не должна ждать толк, результата не будет. Если ты веришь в Бога, ты должна забыть про свой характер и начать любить людей со всеми их недостатками, и даже когда они делают тебе больно, любить их и за это, потому, что зло в них превышает всяческое благоразумие.»

Надя ответила, ухмыльнувшись, во взгляде проглядывался вызов. «Да не так всё элементарно. Это всё слова. А действия – это действия. Они постепенно разрушают психику, нервы сдают, близкие люди, от которых ты ждешь помощи и доброго слова становятся твоими насмешниками, потому что не дают тебе права решать как тебе жить. Это ужасно, когда стучат в дверь, когда ты болеешь или отдыхаешь, когда топают над твоей головой и ругаются. Госпожа она была такова, её нужно было всегда слышать или видеть, она мне никогда не помогала, и мне лишь приходилось выслушивать её бред. Она была способна на изречение критики или же на действия назло. Знаешь ли, быть спокойным в такой ситуации просто невозможно. Потому что она не ко всем относилась по единому критерию. Со своим внуком и его подругой она была лояльной. Во всяком случае мне так казалось. Маттео меня уверял, что она пренебрежительно относится ко всем, просто никто так как я не принимал её всерьез. Видишь, я опять же осталась виноватой, потому что реагировала или близко принимала к сердцу. Только она могла жаловаться, я и жаловаться даже не могла.»

«Я не просто так упомянул слово «круг». Я недавно был на выставке «Перпетуум мобиле», посвященной Леонардо да Винчи. Он долго занимался изобретением колеса с неуравновешенными грузами, используя шарики и палочки для смещения барицентра и основываясь на принципе действия силы тяжести. Великий гений пришел к выводу, что такое вечное вращение невозможно, из-за феномена трения, или же по причине, что неизбежно наступит момент, когда система уравновесится и остановится. Тогда ей нужен будет толчок, импульс извне…»

Надя задумалась над аллегорией и согласилась: «Мне надо было быть непоколебимой. И ждать. Я записывала свои мысли и переживания, могу дать тебе их почитать. Не знаю, помогло ли мне это…»

«Нам не дано знать, что нам помогает, а что нет. Возможно тебе кажется, что всё это была писанина, а откуда ты знаешь, что без неё не могло бы быть хуже. Мы просто не учитываем все варианты, привыкли принимать во внимание только однозначно приятные моменты.»

Фортунато принялся постукивать ручкой по столу и спросил: «Видишь плюс в том, что прочитав твои записи, я могу лучше разобраться в ситуации? Ты как будто разбросала здесь запутанные клубки, от которых тянутся ниточки. С чего же начать? С мужа? Значит он тоже был заинтересован в смерти матери?»

«Каким же образом?», Надя усмехнулась.

«Ты просила развод и, если я правильно понял, по её причине. Без неё отношения у вас складывались замечательно. Соответственно, если он не хотел развода, логично предположить, что ему могла прийти мысль, что если бы его матери не стало, ваши отношения могли бы восстановиться. Плюс экономическая сторона, он же наследник.»

Надя нахмурилась, начала яростно защищать своего мужа: «Кто угодно, только не он. Маттео не смог бы выдумать такой хитроумный план, да и вообще у него нервы какие-то железные. Он хоть и ссорился со своими родителями, но тут же мирился. Вот в этом мы и не находили согласия. Он как будто закрывал глаза на то, что ему не нравилось, делал вид, что этого не существует. Хотя…», задумчиво остановилась Надя.

«Хотя?», приподнял брови инспектор.

«На самом деле он изменился в последнее время, стал более нервным, кричал, агрессивно комментировал новости по телевизору, ворчал. На работе вел себя неспокойно. У него случались приступы ярости. В один из них, когда я снова жаловалась на его мать и просила переехать куда-нибудь подальше, он схватил мой безымянный палец и дернул его. Возможно, он таким образом хотел аннулировать наш брак, ведь на этом пальце я носила свадебное кольцо». Надя с грустью уставилась на палец, на котором не было никакого кольца. «Я его сняла, если бы все проблемы решались так просто».

Фортунато осведомился: «Ты написала заявление?»

Надя покачала головой: «Нет. Хотя, конечно, стоило бы. Но не так легко признать своё фиаско. И сложно доказать насилие. Потому что безымянный палец симметрично распух и на другой руке. А это уже объяснить сложнее. Возможно это вообще была психосоматическая реакция, а не физическое повреждение. Мне не хотелось думать. Я хотела сохранить воспоминания о Маттео, когда мы с ним познакомились. Встреча оказалась лишь результатом долгого целенаправленного поиска. Я сама предложила ему жениться спустя очень короткий срок встреч, и он согласился, хотя и предупреждал, что лучше бы я этого не делала. Приходит на ум одна из цитат Коэльо, мне этот писатель очень помог в жизни. Изречение звучит примерно так, что ничто в жизни не способно поменять человека, ни время, ни обретенная мудрость, лишь любовь. Но вдогонку за ней бежит отчаяние, и оно меняет человека ещё быстрей. Я повторяю, Маттео он не насильник, а жертва ситуации. Я думаю, он не хотел сделать мне больно. Когда я ему сказала, что у меня возникли проблемы с пальцами, он извинился и отстранился. Я вдруг стала и его проблемой, я не знаю как это объяснить, вместо того, чтобы мне помочь, все вдруг стали меня сторониться. Ты это можешь объяснить?»

Инспектор весь омрачился. Ему не нравился этот омут, описанный таким светлым созданием, ангелом, переставшим летать. Он встал, обошел стул позади подозреваемой и слегка наклонился. Он практически прикоснулся к её волосам своим лицом. Это было странно, она не вызывала в нём жалости, просто навевала какую-то унылую, безысходную грусть. Фортунато вздохнул и взял Надю за плечи. Она обернулась и их лица оказались на очень близком расстоянии.

«Ты не должна чувствовать себя виноватой. Я не знаю всей твоей жизни, надеюсь, что прочитав твои записи я что-то о тебе узнаю. Думаю, не всё. Я думаю, что несмотря на очевидную слабость, у тебя очень сильный характер. И всё равно ты хрупкая, возможно твой муж недооценил этого. Ты же настоящий парадокс. У меня сложилось впечатление, что ты застенчива, а вот на таком близком расстоянии ты выдерживаешь мой взгляд. И не отстраняешься.»

Он поднялся и убрал руки с её плеч, подошел к окну, встал полубоком и начал рассеяно что-то рассматривать на улице. Инспектор принялся медленно рассуждать вслух: «Я не думаю, что твой муж повел себя агрессивно из-за того что вы говорили о его матери. Полагаю, что настоящей причиной послужила твоя просьба о разводе, а он не хотел тебя потерять. Испугался. Я также заметил, что ты поменяла в мгновение ока заявление о том, что он мухи не обидит, на то, что в порыве ярости он предположительно изуродовал тебе палец. Может ты поменяла и своё мнение насчет его способности убить мать?»

«Ничего я не поменяла. В жизни всякое может случиться. Мы никогда не ссорились, только из-за родителей моего мужа. Раньше он меня поддерживал, да и поводов для недовольств было намного меньше. Мы жили, да, неподелёку, но не под ногами Чинции и Чезаре. После того как мы переехали эти раздоры из двух раз в год превратились в два раза в месяц. А то и каждый день. Не сказать, чтобы я этого не ожидала. Более того, я знала, что оно так и будет. Маттео заклинал попробовать, уверял, что в новом доме я буду хозяйкой. На самом деле я думаю, что у меня не было выбора, так как его родители давили и на него, и на меня. Они вообще заставляли нас переселиться с ребенком ещё до начала ремонта. Ты думаешь они желали нам добра, благополучия? Это был психологический прессинг, который выматывает душу, забирает все силы. Я выдвинула условие, что перееду только когда будет построена изгородь, которая разделяла бы сад на две части, так чтобы Чинция не могла заглядывать в окна и имела бы доступ к парадной и задней двери дома только через калитку, которая бы закрывалась на замок. Своего рода делимитация территории, хотя я с самого начала знала, что калитка закрываться не будет. В старом доме она постоянно оставалась открытой, несмотря на мои неоднократные просьбы её захлопывать. Видимо такова моя судьба – просить и находить лишь наглухо захлопнутые двери. Естественно, изгородь нам не дали сделать, сначала его родители согласились, потом заявили, что стена неэстетична. Маттео выбрал самый легкий путь, согласился, чтобы они перестали его пилить. Когда ты выслушиваешь каждый день одну и ту же долбящую мысль, как это и случалось, так как они вместе проводили много времени в магазине, то ты либо сойдешь с ума, потому что противоборствовать и отстаивать своё ежедневно нужна нечеловеческая сила и энергия, либо ты сделаешь чужую мысль своей.

И всё же я верила, что Маттео будет защищать мои интересы. Я наивна, но просто у нас были действительно замечательные отношения, построенные на доверии. Которое испарилось, как только Маттео категорично ответил нет, когда я попросила исполнить обещание. После переезда он поставил меня перед реальным положением дел: либо ты будешь жить здесь, либо ты будешь жить здесь. Надо ли говорить, что я почувствовала себя как в капкане, этот дом, каким бы красивым и удобным он не был, стал и навсегда останется для меня западней. А муж мой – тем, кто туда меня завлек. Я очень разочаровалась в Маттео и былые доверие и чувства уже однозначно ко мне не вернутся.»

«То есть ты его не любишь больше?» Фортунато отпустил придерживаемую рукой занавеску, повернулся, и его лицо, до этого освещенное ослепительно белым зимним солнцем, на фоне окна, против света, резко потемнело. Он присел на подоконник и обратил хмурый взгляд на подозреваемую. «Ну же, отвечай!», инспектор поторопил Надю.

«Не знаю. Мне как-то всё опостылело. Если честно, раньше даже расставание на короткий срок угнетало. Я смогла удалиться от Маттео только два раза. В первый, я должна была навестить дедушку, который получил серьезную травму, и в результате от которой он впоследствии скончался. Это было в самом начале нашего знакомства. Во второй раз, я уехала по учебе на десять дней, но я не могу даже описать, как я скучала. Маттео тогда для меня был всеми моими мыслями, моим миром. Мне было жизненно необходимо находиться с ним рядом всегда. Потом появился ребенок, и естественно приоритетом в моей жизни стал он. Но мои чувства к Маттео не уменьшились, когда малыш немного подрос, я целенаправленно напоминала себе, что нужно уделять больше внимания мужу. После переезда, пренебрежительное отношение его матери ко мне стало более ощутимым и от него никуда нельзя было деться, скрыться. Её отрицательная энергия постепенно проникла в мой быт, мир, всё моё существо. Я нервничала, у меня появились проблемы со здоровьем, которых у меня никогда не было. Но самое главное, она отняла у меня веру в себя. Это наверное хуже смерти, уж лучше убить человека, чем постоянно давать понять, что что-то в тебе не так, прислушиваться, контролировать.

Мой муж говорил, какая тебе разница, и наверняка ты тоже также скажешь. Разница большая, потому что вы не находитесь на моём месте. Я не говорю о публикации в Фэйсбуке, который ты можешь не читать, или о человеке, с которым ты можешь просто не встречаться или игнорировать. Всем ведь мил не будешь, я это прекрасно понимаю. Для меня, да я думаю и для всех, это нормально, когда два человека друг к другу неприязненно относятся, они просто не общаются. А вот Чинция, она так не считала, она меня искала. Все говорят, она не со зла, такой характер, но я так не думаю. Все говорят, делай так – в одно ухо влетело, в другое вылетело. Мой дедушка говорил, умных на земле много, когда в море пожар. Меня, конечно, хотели подбодрить, но всё это слова. У меня есть уши и голова. И раз уши услышали, что я, например, лентяйка, что мне ни до кого нет дела, что я эгоистично использую людей в своих целях, что я – сумасбродка с наихудшим характером, мне очень сложно убедить свою голову вот это всё забыть или убедить её, что тот кто это сказал, причем не сгоряча, и не по какому-то серьезному поводу, а постепенно и из-за мелочей, что он всё это сказал не со зла.»

Инспектор вынужден был перебить Надю: «Я задал тебе конкретный вопрос, и касался он твоего мужа Маттео. А ты сейчас говоришь о его матери, я о ней хотел бы поговорить поподробнее позже, когда сочту это нужным. Интересно, что ты говоришь о ней, как будто она ещё жива. И тебе совершенно не жаль, что она мертва.»

Он вернулся к столу и сел, приняв свою излюбленную позу, закинул ногу на ногу и склонил голову вбок. «Я спросил тебя о любви, а ты где-то потерялась в дебрях отношений со свекровью. Расскажи мне о твоей жизни.» Фортунато выразительно сделал акцент на слове «твоей». «И ответь на вопрос, который я повторю третий раз. Любишь ты Маттео или нет?»

Надя нахмурилась: «Странно, какое это имеет отношение к делу? Я ему сказала, что больше его не люблю. Но я обижена, на самом деле я думаю, что любовь не проходит. Чтобы побороть силу привычки, я целенаправленно вспоминала, что было раньше. Поэтому когда Маттео начинал ворчать, раздражался, делал замечания, придирался, я не думала, что он изменился. Скорее всего он и раньше таким был, просто сдерживался. Вот с Маттео у меня получалось закрывать глаза на многое, видимо это и есть любовь. Что ты скажешь?»

«Не знаю, я никогда не был женат. Отношения с моими бывшими невестами я бы описал как игру в наперегонки. Кто был лучше, красивее, интереснее. А я бы хотел расслабиться и идти вместе рука в руку. Все мои прекрасные дамы почему-то в определенный момент начинали ревновать меня к работе, хотя с самого начала знали, что она предвидит сверхурочные, ночные смены и службу по выходным. Это, думаю, была просто отговорка для женщин, которые сбегают при первой же трудности. Твой муж, например, тоже работал в выходные?»

«Да, в субботу магазин был открыт всегда, официально Маттео должен был быть выходной в воскресенье и в понедельник утром. Но такого практически никогда не происходило. В воскресенье он уходил на съемки свадеб и мог возвращаться даже в два ночи. Отлучался на обед, постоянно на него опаздывал. Но, как ты сказал, это работа. Возможно помогало то, что мы всегда жили вместе. Всегда, это значит, после двух месяцев знакомства. Я как-то сразу поняла, что Маттео мне нужен, я именно его искала и нашла. В подростковом возрасте я любила выписывать цитаты из книг, которые заставляли меня задумываться. Одна из них, из Коэльо, гласила так: «Если человек действительно чего-то захочет, то вся Вселенная будет способствовать тому, чтобы его желание сбылось». Этот принцип «хочу -могу» был девизом флорентийской семьи Медичи, которая изменила этот город и превратила в такой, какой мы его знаем. Они верили, что могут создать немыслимый купол Санта Мария дель Фьоре, дерзали и находили нужного архитектора. Они нанимали художников и скульпторов, чтобы увековечить себя и сделать жизнь превосходнее, чем она есть на самом деле. Потому что их жизнь была бесконечной цепью предательств, насилий, отравлений, убийств.»

Фортунато усмехнулся: «Мне определенно нравится этот наш разговор. Может нам пора пойти кофейку попить? Я не шучу, у нас тут есть замечательное кафе. Ты – молодец, но только почему ты свои проблемы не решила с помощью целеустремленного желания?» Он думал, Надя обернет всё в шутку, но она погрустнела.

«А почему ты решил, что я этого не сделала? Я очень хотела, чтобы Чинция испарилась из моей жизни, и вот она испарилась. Если бы желанием можно было убить, то убийца – это я. Каждый день, когда я отдыхала, а с потолка доносился топот её тапок на каблуках, и не невинный, такой случайный, а раздражающий, неустанный, противный звук, так вот я очень не элегантно и вслух желала ей смерти. Даже сейчас, когда её нет, она все равно лишает мою жизнь спокойствия. Я прекрасно понимаю, что могу попасть в тюрьму, потерять свой мир, который я создала, лишить моего ребенка нашей повседневности, мне страшно. Но я верю и надеюсь, что всё обернется наилучшим способом главное подождать. Вот именно сейчас мне неплохо, я конечно теряю время, для меня всё время потрачено зря, когда я вдалеке от ребенка, я всеми своими психофизическими силами стараюсь к нему вернуться. Жаль, что это не дружеская беседа, ты устраиваешь допрос, а я рискую.»

Надя была взволнованна, хотела плакать, но держала себя в руках, уронила всего лишь несколько слез, которые отставили на щеках мокрые борозды. Фортунато вдруг почувствовал жалость и тут же удивился своим эмоциям. Перед глазами вдруг предстала картина, как будто сидят они не в кабинете, а в его огромной квартире, и не по-холостяцки обставленной, а в очень уютной домашней обстановке. Он держит её за руку и ничего не происходит, они говорят, он просто чувствует какую-то безграничную необходимость заботиться о ней. Инспектор заморгал, даже покачал головой, чтобы отогнать непрошеное видение, взял кубик-рубик, который всегда находился на его столе. Он пытался сконцентрироваться, но слова Нади доносились как будто издалека.

«Мой сын – это единственный человек, который действительно во мне нуждается. Ради него я вынесла всё, что вынесла, и ради него я выйду отсюда с поднятой головой. Потому что я – не убивала.»

Надя встала, и с неожиданной уверенностью, как будто хозяйка этого самого кабинета, подошла к окну, и как раньше это сделал Фортунато, отодвинула занавеску. Её доброе, нежное лицо уже не было таковым, сжатые скулы и целеустремленный взгляд делали его жестоким. «Я устала кому-то что-то доказывать, нравиться, оправдываться, улыбаться. Во мне нет хитрости, я не умею огибать углы, не закрываю глаза. Меня не страшат невзгоды, трудности, но я очень уязвима на плохие слова. Мой муж, когда мы спорили из-за его матери, сказал мне, что если так будет продолжаться, мы очень скоро дойдем до рукоприкладства или до пистолетов. Я думаю, что если он это понимал, то вполне логично было искать решение, выход из ситуации. Но он мне не предлагал никакого выбора.»

Фортунато разглядывал её фигуру, до этого он не придал значения во что была одета Надя. Это было платье малахитового цвета в мелкий цветочек, длиной до середины колена. «Этот цвет тебе очень идет!», вертелась на языке фраза, и инспектор не мог понять, произнес ли он её на самом деле или только подумал.

«Присядь, пожалуйста, а то я отвлекаюсь. Можешь привести какой-то конкретный пример?»

Надя вернулась на место. «Да запросто. Приходит Чинция, мы с ребенком в дверях, собираемся уходить, не успели лишь на пару минут, она как дьявол всегда угадывает момент. Спрашивает Маттео, хочет ли он пойти с ней наверх поиграть в машинки. Маттео соглашается, я объясняю, что у нас дела. Это как раз на тему того голоса, который я имела как мать, мне мой муж постоянно попрекал, что я подчиняюсь, молчу. Чинция, несмотря на мой голос, берет ребенка за руку и уводит его наверх. Я обращаюсь к Маттео: «Хотя бы порисуй». Знаешь какой рисунок принес он потом? Рисовала она, хотя я тысячу раз просила, чтобы учился рисовать ребенок. Море на закате, пустой шезлонг, Маттео на пляже и папа плавает. Я спрашиваю у моего ребенка, а где мама? Он отвечает: «А тебя нету.»

«Остальные имели с Чинцией замечательные отношения?».

«Нет, она со многими ругалась. Зять, бывшие продавцы из магазина очень плохо отзывались и о матери, и об отце Маттео. Когда я пришла помогать мужу на работе, они уволили Марко, так он мне сказал: «Уж не знаю плакать мне или радоваться, конечно, я теряю заработок, но если бы я остался, то скорее всего потерял бы рассудок. Это ненормальные люди.» Чинция ссорилась со свекровью, бабушкой Маттео, которая завещала ему дом. Она часто вспоминала, как бабушка Джина в саду придавила её цветок и поставила сверху горшок с собственным растением. Как Джина спилила дерево, которое нравилось Чинции. Как она обозвала её грязной стервой. Ты знаешь, я плохо знала бабушку, но у меня сложилось мнение, что она была спокойным человеком. В любом случае, это очень негативно характеризует Чинцию, раз у неё были проблемные отношения со свекровью, она как раз должна была избегать аналогичных конфликтных ситуаций. А она делала то же самое, что критиковала в Джине. Я вообще перестала понимать людей, их абсурдное поведение. Мать Маттео своим поведением забрала у меня моральную силу, и как бы я не пыталась найти объяснение этой беспричинной жестокости, неприязни, это «зачем» так и осталось неотвеченным.

У неё были ужасные отношения с зятем. Эту историю я знаю понаслышке, потому что она практически окончилась, когда мы с Маттео познакомились. Его сестра умерла от неизлечимой болезни. Она была очень молода, но несмотря на возраст, у неё уже было двое детей и поставленный бизнес, свой магазин и работа занимала всё её свободное время. С детьми сидел муж, Чинция и Чезаре упрекали Николу в безделии, в том, что он искалечил жизнь Арианне. Их сын, Риккардо появился на свет, когда ей было всего восемнадцать, и поженились они из-за незапланированной беременности. Судя по фотографиям, они выглядели счастливыми. Я считаю, что лучше мне меньше говорить о том, о чем не могу сказать с точностью. Своего мнения о Николе я создать не смогла, так как мы с ним очень мало общались. Могу сказать, что ни он, ни его дети не пришли на нашу свадьбу с Маттео, но возможно мы их и не позвали, так как список приглашенных со стороны мужа составляла Чинция. Я знаю, что он унаследовал хорошую сумму от продажи оборудования из магазина. Пока сестра Маттео долгое время находилась в больнице, Никола заведовал магазином и сделал большие долги. За них пришлось расплачиваться Чезаре, так как он был гарантом. А Никола унаследованный куш прокутил. Знаешь, что странно, они не ругались из-за денежного вопроса, что казалось бы было логичным, они сцепились из-за детей. Никола не хотел, чтобы Чинция встречалась с маленькой дочкой. Могу понять мотив, Чинция отвела Аврору на могилу матери, тогда как папа не хотел говорить девочке, что мама умерла. Авроре было всего на год больше, чем сейчас моему Маттео. Я знаю, что Чинция обращалась к адвокатам, чтобы добиться встреч с внучкой. Знаю, что она писала Николе ужасные сообщения, гневные письма и это ещё больше усугубило ситуацию, потому что Никола использовал свою дочь, как предлог, чтобы покарать Чинцию. Вобщем, замкнутый круг, похожий на наш.

Потом родился Маттео. Я закончила университет и запланировала беременность. Я начала управлять делами в магазине, однажды мне надо было сделать инвентарь, и на глаза мне попались письма Арианны, которые она написала, когда была в больнице. Не знаю почему я сейчас это вспоминаю, но видимо из-за того, что хочу сделать явным моё желание сблизиться с Чинцией. Я поняла её боль матери, когда дочь умирает, и хочет жить. Арианна писала: «Я хочу просыпаться, быть огнем, водой, ветром и солнцем, у меня нет ни времени, ни надежды. Я должна всё сделать сейчас и сделаю, хоть сил уже нет, только слезы.» Она писала, как хотела вырастить Аврору, научить её говорить. Что Риккардо был словно неожиданно захлестнувшая волна. Чистый инстинкт выживания и страх. Хоть они и не были предназначены мне, я их забрала и потом перечитывала. В тяжелые минуты, и в последний год достаточно часто.

Привычка жить, делать обычные вещи обесценивают этот дар, важность мелочей становится бесспорной, когда, как в её случае, вынесен приговор к постели, к страданию, к мукам и смерти. Читая заново её записи, я пыталась возродить в себе подобное отчаянное желание просто быть в этом мире и совершать ординарные действия. Это не так просто, ценить себя, когда другие тебя не ценят. Но мне и одного человека достаточно и это – мой сын. Я, с одной стороны, поняла причину злости в Чинции, с другой стороны, мне осталось непонятным, почему она не сделала никакого усилия, чтобы оценить свою жизнь и не портить её другим.