Видно, дьявол тебя не изгнал. Когда Любовь, Психоз и Проклятье отличаются только названием… Нуареск. Книга первая

– Представляешь, мне тут нагадали, что мы друг для друга – извечное зло, – продолжала делиться Лара. – И все складывается так, что я начинаю в это верить. Но мне наплевать. Я схожу с ума оттого, что мы не вместе. И не знаю, будем ли. Возможно ли это после всего, что он вытворяет, что я узнаю о нем? Да я в аду горю по его милости! Мне даже сон приснился, что меня заживо сжигают на костре, – она затряслась в очередном смеховом припадке. – Такой явственный, боже, мам! Я даже не уверена, сон ли это…

– В итальянском городе, прозванном Феррарой, жил некогда юноша по имени Ландульф, – не отрывая глаз от страницы, монотонно прочла Марфа. – Это был развратник без чести и совести, наводивший ужас на всех набожных обывателей.

– Вот-вот, и этот наподобие, – буркнула Лара, уже начиная сердиться на мать за то, что книжные истории, как обычно, занимают ее больше собственной дочери. Даже сейчас, когда она, быть может, впервые в жизни так остро нуждается в ее участии! – Но самое обидное, что Фаброилов не просто какой-нибудь там кобельеро, нет! Он еще и всех в себя намертво влюбляет, сволочь! У него, мне сказали, даже амулет колдовской имеется для этой цели. Ты представляешь, во что я вляпалась?! – Тут голос ее сорвался на крик, привлекая внимание других пациентов и их гостей.

Большинство из них не первый год знали Лару как любящую и терпеливую дочь своей «примадонны» и за несвойственным ей поведением наблюдали удивленно, а некоторые уже испуганно.

Поскольку даже самая дорогая и красивая психбольница остается обителью скорби, многие здесь выглядели плачевно. Не вполне осмысленные выражения лиц, впалые желтушные щеки, синева вокруг глаз. У печальной Настеньки, с немой мольбой глядящей на родителей, так сильно дрожали руки с коробочкой сока, что соломинка никак не попадала в рот. У скукоженного деда Семена, неопрятно евшего йогурт из внучкиных рук, голова западала набок.

Сегодня унылый вид больных вкупе с устойчивым хлорно-лекарственным запахом угнетал Лару, как никогда прежде. Она вдруг ощутила, что эта проклятая любовь, которая с каждым днем все больше наполняется ненавистью, может довести ее до беды. И содрогнулась – так клокотали в ней страсти, так грызли псы желаний и жалили осы несбыточностей шаткий стебель души! А что, если и ее, как Катькину сестру, в самом прямом, клиническом смысле эти чрезвычайности сведут с ума, втиснув в ряды таких вот жалких страдальцев?

Мысль о грозящем недуге так больно хлестанула расшатавшиеся нервы, что те, взвизгнув, задребезжали какими-то ржавыми колокольчиками. Одновременно стало и жутко, и смешно, и противно… И вдруг такая злость взяла! Ну уж нет, черта с два она даст себя сломить какому-то… кому-то… пусть даже самому-самому… да все равно кому!

– Нет, нет, я – не все! Со мной его штучки не проканают, скажи, мам? Скорее уж я сама приворожу этого развратника! Он еще узнает у меня, узнает, почем фунт лиха! – клятвенно заверяла Лара сквозь истерические смешки. – Заполучу любой ценой – и брошу, пусть страдает! А может, лучше сразу, как ты, заточить поострее ножик – и дело с концом, а? – яростно вопрошала она, и бегающий взгляд вытаращенных глаз все больше пугал несчастных пациентов.

Но Марфа ни на что не обращала внимания.

– Нам нужно посоветоваться с господином графом, – невозмутимо отвечала она. – Граф Потоцкий знает все о нечисти, он подскажет решение, – Марфа перелистнула с десяток страниц и все так же бездушно прочла следующее:

– Тибальд, уже не владея собой, понес Орландину на диван – в этот миг он считал себя счастливейшим из смертных… Вдруг он почувствовал, будто кто-то запускает ему когти в шею…

– Да оставь ты свою чертову книжку! Я уже наизусть ее знаю, – вконец разозлившись, Лара выхватила том из рук матери и грохнула им о стол. От удара двухкилограммовой тяжести, звеня, подпрыгнули чайные чашки, фонтаном разлетелись брызги. – Ты хоть слышишь, что я тебе говорю?! – кричала она уже в слезах. – Я зарежу его, зарежу!!! Повторю твою проклятую судьбу! Ведь я уже такой пришла в этот мир – испорченной, проклятой от рождения!

Под переполошенные восклицания обитателей и гостей санатория двое дюжих санитаров деликатно вывели разбушевавшуюся девушку из комнаты свиданий.

Марфа вернула книгу себе на колени и с прежней невозмутимостью продолжила чаепитие в одиночку.

– Что это с тобой сегодня? – недоумевала субтильная медсестра Оксана, хлопая глазами олененка Бэмби. – Я тебя прямо не узнаю, зай. Может укольчик? – Она усадила Лару на кушетку в процедурной.

– С удовольствием! – всхлипнула та и засучила рукав своего хендмейдерского свитера.

– Вот и правильно, – Оксана с облегчением улыбнулась. – Давай-ка поработай кулачком.

Лара принялась энергично сжимать и разжимать пальцы Сделав необходимые приготовления, медсестра перетянула жгутом предплечье, протерла проспиртованной ваткой локтевой сгиб и аккуратно ввела иглу.

– Я, кстати, тоже уже неплохо научилась колоть, – сообщила Лара, одобрительно наблюдая за ее умелыми действиями. Было почти не больно. Какой-то комариный укусик – и псы уже в намордниках, и осы спрятались в гнездо. – Только сомневаюсь, что мне это сильно пригодится.

– Что так? – Оксана присела за рабочий стол и начала что-то писать в журнале. Участия в ней было немногим больше, чем в Марфе. Но Лару это уже не огорчало.

– Да ну нафиг, – расслабленно отвечала она. – Когда маму перевели сюда, я решила стать медсестрой, чтобы работать в этом красивом месте и всегда быть рядом с ней, только поэтому. Я просто не видела себя где-то еще. С кем-то еще. Только здесь я всегда чувствовала себя дома. Представляла, как днем буду делать укольчики и участвовать в обходах, а после что-то важно записывать в этот самый журнал. В свободные часы мы будем музицировать с Марфой. И, возможно, я научусь петь, как она. И говорить по-французски, как она. Мы будем гулять среди этих волшебных аллей и прудов, фонтанов и статуй, а летом еще и купаться в Долгоночке. И однажды она поведает мне все свои сокровенные тайны… Но вот я выросла, – Лара вздохнула. – И стало ясно, что ничему такому не бывать. Я не нужна Марфе. Ей никто не нужен. А мне не нужна медицина.

В дверном проеме возникло озабоченное лицо Ильиничны, тоже пришедшей навестить Марфу, и с порога переполошенной Лариными криками.

– Батюшки мои, что случилось-то?

– Да так, маленький кризис мировоззрения, – беспечно отозвалась Лара.

Позднее они вдвоем шагали по сырой прохладе долгоруковского парка, вдоль размашистых голубых елей и прочего великолепия, чуть ранее восхваляемого мечтательной Ларочкой. Дождь продолжал моросить; Ильинична раскрыла большой васильковый зонт. Под зонтами же им навстречу шествовала группа туристов, вроде бы финнов. Спортивно одетые пенсионеры с любознательными лицами вертелись по сторонам и щелкали «мыльницами». Экскурсовод – статная дама в длинном плаще и маленькой шляпке – на чопорном английском рассказывала им очередную легенду о царской любви в краю ардальонских аметистов.

Учуяв жирный пар, плывущий от ларьков с шаурмой и хот-догами, Лара встрепенулась. Теперь, когда ее внутренние терзатели убаюкались нейролептиком, она поняла, что просто умирает с голоду. Девушка поспешила присоединиться к небольшой очереди за фастфудом, даром старушка отговаривала ее есть эту «бяку».

– Хочу и буду! – заявила повеселевшая Лара.

К шаурме она взяла разрисованную яркими пальмами жестянку – семиградусный коктейль со вкусом фейхоа. В кисло-сладких пузырьках шипучки теплый лаваш, обильно пропитанный майонезно-кетчупным соусом, был ей особо вкусен, и шашлычок сочен, и огурчик бодряще похрустывал. На ходу наслаждаясь этим добром, Лара умудрялась кружиться по скользким гравийным дорожкам, в которых уже зеркалил желтый свет фонарей.

– Ах, как хочу тебя обнять я,
Поцеловать рукав от платья,
Ну так приди ж в мои объятья… – напевала она.

– Ой, как ладненько у тебя получается! – умилялась Ильинична, едва поспевающая за нею с зонтом.

– И в этот миг
Шерстью покрылся лоб девичий,
Красен стал глаз, а голос птичий
И волчий лик.

– Ой-ты, страсти-то какие! – комментировала старушка.

– Меня чудовище схватило
И сладострастно испустило
Ме-е-е-ерзостный крик.

– Да что это за песни-то такие, Ларушка? – ахнула Ильинична.

– О любви, – с набитым ртом ответила Лара.

– Да что же это за любовь-то такая, с волчьим ликом и мерзостным криком? – далась диву старушка.

На что ее воспитанница лишь обреченно вздохнула:

– Ну что ж, и такая бывает!

Глава 10.

Такой же дурной взгляд

Лара полностью разделяла мнение Дятловой: для Фаброилова Ритка – проходной эпизод, очередное баловство, не более. Вот только легче от этого ни черта не становилось. Ведь отныне соседство с глупой потаскушкой обрекало ее на нестерпимые муки.

Изо дня в день наблюдала она, как та, собираясь на свидания, ярко малюет свои порочные губищи, впихивает непристойный зад в узкие джинсы, того и гляди готовые лопнуть прямо на нем.

Ненавистная озабоченная сучка!

Она выскакивает из дома, едва под окном раздаются три коротких сигнала.

Она возвращается домой лишь под утро.

Вокруг безобразно распухшего рта следы оранжевой помады. Под глазами тени, в глазах – истома.

Лара подглядывает в неплотно прикрытую дверь соседкиной спальни, как та подобно сытой кошке разваливается в постели. На ней только красные стринги. Волосы разметались по подушке. Из-под смятого покрывала бесстыже выглядывает полноватая ляжка, проступают очертания напряженных сосков. Боже правый, они торчат у нее даже во сне! Хотя все тело обмякшее, воплощенная нега. И оно – о проклятье! – все еще хранит запах Кайрана. О проклятье!!! Запах ее, Лариного, Кайрана!