Головокружение

Я, стиснув зубы, молча кивнул. Фарид тоже подошел. Мишель указал на свою фотографию и принялся объяснять:

– Это я и моя жена Эмили…

Я никогда не видел этих людей и не был с ними знаком. Фарид придвинулся еще ближе, но никакой реакции не выказал. Мишель указал пальцем на женщину:

– Она хотела сделать мне подарок ко дню рождения заранее. Вот всегда так, не могла дождаться. Подарила мне украшение: золотую букву «С» с двумя аметистами на концах. «С» – значит Седрик, так звали нашего единственного сына. Он… он умер три года назад. Проклятая болезнь…

Наступившее молчание больно ранило всех нас.

– Это украшение было сделано специально по ее заказу. И припоминаю… на обратной стороне был номер… очень мелкие цифры…

Сердце у меня забилось.

– Цифры? Ну-ка, ну-ка… Шесть цифр, как на замке ящика?

– Вполне возможно. Но не смогу сказать, что это были за цифры. Я тогда не придал этому значения.

Я стиснул зубы:

– Наверное, потому наш палач и забрал у вас часы.

Он поднял руки к маске:

– Это были не часы, а серьга.

Фарид снова заметался взад-вперед, что-то бормоча и время от времени пиная труп. А я разглядывал проклятущую маску Мишеля. Ушей не было видно за металлическим корпусом. Мишель повернулся к мертвецу и указал на него пальцем:

– Может, он использовал номер на серьге для кодового замка ящика. Наверное, следил за нами, за женой и за мной. Но я не понимаю, зачем ему это было надо, с какой стати он вовлек нас в свою игру. Не вижу в этом смысла.

Он схватил меня за воротник:

– Что он сделал с моей женой?

Потом сполз вниз, оперся руками о землю, посмотрел на третье фото, с открытым багажником, и повернулся к Фариду:

– Теперь ты говори, твоя очередь.

Фарид, словно защищаясь, захрустел пальцами:

– Ну да, знаю я этот пикап, и что с того? Это пикап моего брата, и он каждый месяц его разбивает в пух и прах. И пила тоже его, он ею пилит дрова. Мой брат живет в деревне. А эта штука в синей тряпке, наверное, какая-нибудь дичь, может, кабан. Мой брат охотник.

– На кабана не похоже, больше напоминает человеческое тело.

– Ты так говоришь, потому что тебе хочется, чтобы это обязательно было человеческое тело… Почему этот снимок предназначался мне, я понятия не имею. Ну, ты доволен? Добился чего-нибудь?

– Охотник, говоришь? – не унимался я. – А где он охотится? И на кого?

– Не знаю. Отстань.

– Врешь. Я ведь вижу, что врешь.

Фарид постучал по виску:

– А мне плевать, веришь ты мне или нет.

– Я заметил, с каким интересом ты осматривал труп, когда Мишель его притащил. Ты словно ожидал чего-нибудь подобного…

– А ты что, без интереса смотрел? Это ведь нормально… Или нет? Первое, что…

Тут вмешался поднявшийся с колен Мишель:

– Хватит! Вы же видите, что от ругани толку никакого! Если мы хотим отсюда выбраться, придется говорить правду. Неужели это так сложно?

– В таком случае давайте говорить правду, – сказал Фарид, сверля меня взглядом. – Похоже, тот, кто с нами проделал эту штуку, прекрасно знает всех троих. И судя по фотографиям, он напал и на членов наших семей: на моего брата, на твою дочь и на жену Мишеля… Ты альпинист, единственный из нас, кто знаком со всем этим барахлом, ну, с палатками и прочим… И мне вот кажется, что это ты во всем виноват. Может, ты причинил кому-нибудь зло? Ну, если начистоту, какая у тебя жизнь?

– Да ничего особенного в моей жизни нет. Уже восемнадцать лет я женат на Франсуазе. И все это время она работала в больнице в Аннеси. У меня спокойная, крепкая семья, вся жизнь как на ладони, и я никому не делал зла. Я и сам без конца себя спрашиваю: что за псих все это устроил? А ты как думаешь?

Мишель ушел, прижимая к себе фотографию. Его силуэт быстро исчез в темноте. Послышался звук рывком застегнутой молнии, а потом всхлипывания. Он плакал.

Фарид бросился за ним, но я его удержал за рукав куртки:

– Оставь его в покое. Я думаю, ему надо побыть одному.

Парень покрепче затянул завязки капюшона.

– Ты прав. И не только ему, все нам.

Мы помолчали.

– А ты не ошибся, я действительно не умею читать. У меня такая штука, называется алексия. Какая-то извилина в мозгу повернута не в ту сторону. У меня это врожденное. Все равно что иметь голубые глаза, будучи арабом. Ничего не поделаешь. Когда ты и так чужак, да еще имеешь такую хворь, трудно пристроиться в жизни, знаешь? Ну что, теперь доволен?

И он отошел туда, где начиналась его цепь. А я остался возле фонаря, освещавшего нашу неприветливую территорию. Я не знал, что с нами будет, не знал, до каких пределов нас доведут, но точно знал, что выживу. И буду жить столько, сколько позволит мой организм. Я найду того, кто угрожает нашим семьям и играет нашими жизнями. Я хочу понять.

Свернув в трубочку фото, я сунул его в карман и поискал глазами Пока. Так я и думал… Он кружил вокруг трупа, обнюхивая его. Я бросился к псу и схватил его за холку. Он рыкнул и принялся вырываться. У него и раньше бывали такие проявления агрессии. Крепко его удерживая, я посмотрел ему прямо в глаза. И Пок вдруг снова превратился в милого плюшевого мишку. Он ласково лизнул меня в лицо, и такая нежность была очень приятна.

Но я кое-что заметил в его взгляде. И от этого холодного блеска мне стало страшно.

Уходя, я в последний раз обернулся и с сомнением посмотрел на массу мертвой плоти. Сбросить труп в пропасть или закопать возле ледника? Или, как Фарид, бить его ногами за все ужасы, которые он заставляет нас пережить?

Пок явно не задавал себе лишних вопросов. Но я не сомневался, что через пару дней в нем проснутся охотничьи инстинкты и он начнет поедать труп.

11

Еще задолго до того, как в волчонке забрезжило сознание, он то и дело подползал к выходу из пещеры. Сестры и братья не отставали от него. И в эту пору их жизни никто из них не забирался в темные углы у задней стены. Свет привлекал их к себе, как будто они были растениями; химический процесс, называющийся жизнью, требовал света; свет был необходимым условием их существования, и крохотные щенячьи тельца тянулись к нему, точно усики виноградной лозы, не размышляя, повинуясь только инстинкту.[10 - Перевод Н. Волжиной.]

    Джек Лондон. Белый Клык (1906), одна из любимых книг Жонатана Тувье

Первый раз мне хотелось умереть, когда Макс Бек, мой лучший друг, сорвался и погиб в горах. Потом – два года назад, когда у Франсуазы обнаружилась лейкемия. Я считал, что, несмотря на то, чем она для меня была и сколько счастья мне принесла, жизнь моя все-таки являла собой череду катастроф. Джек Лондон утверждает, что самые прекрасные истории всегда начинаются с катастроф, но я глубоко убежден, что и самые скверные тоже.